лачивали. Уж очень я был непохож на других, занимался танцами, «словно девчонка», а то вдруг изменюсь в лице, покроюсь потом и дрожу всем телом. Тогда мало кто слышал про инсулинную недостаточность, даже мои преподаватели не представляли себе, что это такое, и нередко были со мной ненамеренно жестоки.
В то тяжелое время в моей жизни произошли важные события. Комплекс неполноценности побуждал меня все настойчивее тренировать мышцы, и, кроме балета, я занялся акробатикой. Я уступал одноклассникам в росте, и драчуны не могли устоять против соблазна показать свою силу на безобидном слабаке. Но постепенно картина изменилась. Я стал юрким и выносливым, как удав. До сих пор не без удовольствия вспоминаю, как в двенадцать лет применяя особый прием, который, наверно, был бы одобрен настоящим удавом, я делал захват и клал на лопатки какого-нибудь задиру, который был и старше, и ростом побольше — иначе он не полез бы ко мне.
Есть среди мальчишек забияки; мне даже кажется, что «бои» младших школьников полезны для развития, особенно если драчуны остаются хорошими друзьями. Я-то рос без братьев и других спарринг-партнеров, а потому на все атаки реагировал сперва с удивлением, потом с испугом и наконец с бешеной яростью. Сам я никого не задирал, но, если ко мне лезли, дрался с исступленностью терьера. Обостренная чувствительность сделала меня в эти годы замкнутым и недоверчивым.
И все-таки у меня было много друзей — моих и больше ничьих! Я говорю о животных. Животные заменяли мне двуногих товарищей, и я почувствовал и осознал то, о чем дальше расскажу подробнее: на дружбу животных можно положиться до конца.
В том, что я, физически уступая другим, постепенно утверди, себя, был и свой плюс. Благодаря этому я с особой силой чувство вал, как это несправедливо, когда какой-нибудь верзила тиранил малыша. Такие вещи вызывали во мне еще большую ярость, чем когда я сам подвергался нападению. И я бросался в бой, не задумываясь над исходом.
Когда мне было девять лет, произошел случай, который, воз можно, в жизни кого-нибудь другого не оставил бы и следа. Я же до сих пор с мучительной ясностью помню этот эпизод.
Годом раньше я получил в подарок на день рождения лук и стрелы. Тогда же я заполучил диабет и почти все лето провел в больнице, а там, естественно, мне не довелось воспользоваться оружием, волнующим воображение мальчишки, который, как и все его сверстники, черпал идеалы из книг про индейцев. Зато вернувшись домой, я сразу принялся упражняться в стрельбе из лука во дворе — по правде говоря, и в комнатах тоже. И постепенно научился стрелять довольно метко. Пользуясь, как это делают индейцы, так называемым методом инстинкта, я с семи-восьми метров попадал в канцелярскую кнопку.
И вот наступили летние каникулы, мы выехали на дачу, и в первый же день, взяв лук, я стал изображать Зверобоя. Мой взгляд искал то ли злокозненных индейцев, то ли добычу, достойную славного охотника. Бизоны мне что-то не попадались, зато в воздухе кружили голосистые молодые скворцы. Я подкрался к яблоне, где сидело несколько крикунов, взял лук на изготовку, ощутил унаследованную от предков охотничью страсть, тщательно прицелился и выстрелил.
Ура! Попал!
Я был горд, я ликовал. Стрела, ударяясь о ветви, упала па землю; на острие бился и трепетал бурый комок. Я подбежал — и ликование сменилось ужасом, которого мне никогда не забыть. Несчастная пичуга билась в судорогах, крича и истекая кровью. Все кричит и кричит, и корчится, и пытается повернуться, опираясь на трепещущие крылья… Глядя, как ее покидают силы, я ощутил прилив стыда и отчаяния. Текли бесконечно долгие секунды, вместе с ними из маленького тельца безвозвратно вытекала жизнь, и повинен в этом был я.
Убей этот выстрел жертву наповал, возможно, мое будущее сложилось бы иначе. Охота искони была и остается одним из главных промыслов человека, поэтому пробудить в мальчишке охотничью страсть очень легко. Не выказывать своих чувств товарищам считается доблестью, и будь в ту минуту рядом со мной кто-нибудь из сверстников, смерть скворца, наверно, не произвела бы па меня такого впечатления. Но я был один. И был заклеймен па всю жизнь, стал одним из тех, кто не выносит зрелища страдающих зверей, воспринимает как личный позор, когда люди мучают животных по недомыслию или — того хуже — умышленно.
А еще мне кажется, что этот случай чрезвычайно обострил мое восприятие животных как индивидов. Скворец был не птицей вообще, он был индивидом, душа которого открылась мне с потрясающей силой в эти его предсмертные секунды. Поэтому, а также потому, что с годами мне довелось очень близко узнать «личности», представлявшие самые разные виды животных, мне трудно подходить к вопросам охраны природы так беспристрастно и бесстрастно, как принято в официальных дискуссиях, — и я горжусь этим. Конечно, если руководствоваться только своей симпатией к тем или иным ручным животным, легко сбиться на сентиментальность, от которой для дела нет никакого прока. А вот если ваша симпатия к индивидам выработалась за месяцы, годы круглосуточных наблюдений из тайников, позволяющих незаметно следить вблизи за «дикими» особями тех же самых видов, вам легче удержаться от крайностей в своих суждениях. Мне посчастливилось, я много лет собираю скрытой камерой как в шведских лесах, так и в Южной Америке данные, которым, на мой взгляд, цены нет.
Но в этой книге речь пойдет преимущественно о некоторых ручных животных. Писать о них меня побудила своего рода ностальгия. Большой город, благоустроенная квартира, как мне в конце концов пришлось признать, — неподходящее место для существ, созданных для жизни на воле. У меня душа не лежит держать таких животных в клетках, это для них противоестественно, поэтому мне уже давно не доводилось заниматься зверями, ухаживать за ними. В Суринаме, откуда я только что вернулся, у меня был короткий, но острый рецидив. Один мальчуган-индеец в лесу сорвал лист — а под листом висело гнездо колибри. Я подобрал крохотных птенчиков, и мне удалось спасти их и выкормить. Теперь они порхают в окрестностях Алалапароэ — индейской деревушки у бразильской границы, за десять тысяч с лишним километров от Швеции. Так вот, эти пичужки, весившие поначалу один-два грамма, и послужили катализатором, помогли выкристаллизоваться расплывчатым планам написать о «ручных диких» животных, которые были моими квартирантами, а иногда и пациентами.
Когда пишешь для себя самого, получаешь и удовольствие, и пользу, когда же пишешь для других, к этому добавляется чувство ответственности. Тут возникает серьезная проблема. Побудить других, особенно детей, заботиться о животных — нетрудно, даже если животные и не нуждаются в такой заботе. Речь идет о стремлении, которое часто берет верх над рассудком. «Брошенный» олененок с большими доверчивыми глазами пробуждает в человеке властный инстинкт покровительства. Сколько таких оленят становились предметом заботы добрых людей — и чаще всего погибали от этой самой заботы, потому что выпестовать их чрезвычайно трудно. У птенцов, которые нам кажутся обреченными на гибель сиротами, на самом деле поблизости есть родители, и самое лучшее — вовсе их не трогать. В лесу за человеком следит много глаз, и глаза эти принадлежат не только встревоженным родителям, но и голодным хищникам. Достаточно вам остановиться, чтобы получше рассмотреть птенца, совершающего свой первый вылет, и вы нацелите внимание других на подходящую добычу.
Я сам выкармливал птенцов, взятых из гнезда, чаще всего совят, но только для научных целей и с письменного разрешения Управления государственных угодий. Причем я брал птенцов, у которых заведомо было мало надежды выжить. В те годы, когда почему-либо становится меньше грызунов, самые слабые члены совиного выводка остаются без корма, чахнут и поедаются более сильными. Жестокий закон природы, но он служит на благо вида. В таких случаях в вашем участии может быть смысл, только не забудьте, что просить лицензию надо заранее, за несколько месяцев!
Все это говорю я для того, чтобы мое повествование не побудило юных читателей проявлять заботу о животных, которых лучше всего предоставить самим себе. И вообще обеспечить «дикого» квартиранта кормом, уходом и особенно жизненным пространством чрезвычайно трудно. Беря на себя заботу о животном, вы, право же, возлагаете на себя ответственность, равную ответственности родителей перед детьми.
Вместе с тем я надеюсь, что моя книга поможет тем, кто вдруг окажется перед необходимостью заняться детенышем, который действительно в этом нуждается. Птенец может выпасть из гнезда, родители могут погибнуть. Могут и бросить свое потомство, но это случается куда реже, чем мы себе иногда внушаем.
Среди моих подопечных было много уроженцев тропиков. Несомненно, для животного с такими специфическими запросами, как, например, обезьяна, более всего подходит хорошо оборудованный зоопарк, сотрудники которого не только получили надлежащую подготовку, но и обладают чувством ответственности и расположены к животным. Высокие требования, однако все это нужно для животного-индивида. Частным лицам трудно обеспечить такое нежное и чувствительное существо всем необходимым, чтобы ему сносно жилось в городе. Нет, я не говорю, что это вовсе невозможно. Если человек готов жертвовать собственными удобствами и окружить подопечного повседневной заботой, он может возместить животному утраченный контакт с сородичами. На мой взгляд, психическое равновесие для животного по меньшей мере так же важно, как и полноценный корм. Лакомства помогут вам заслужить привязанность животного, но вы достигнете куда большего, если завоюете его душу. Попросту говоря, вы станете его другом. А добиться этого можно разными путями, которые зависят от присущих виду особенностей поведения, что я и надеюсь в какой-то мере подтвердить приводимыми дальше примерами.
Зачем нам ручные животные
Когда я вижу, как моя трехлетняя дочурка сияет от счастья, тиская какого-нибудь благодушного пса, мое сердце тает. И в то же время я невольно спрашиваю себя, почему она мгновенно влюбляется в этих четвероногих, будь то маленькие, не больше зайца, или здоровенные, как волк. Без тени страха, с выражением полного блаженства она обнимает и гладит многотерпеливых барбосов. Мы живем в центре большого города, со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами, и по многим причинам я не хотел заводить собаку. Но хотя моя дочурка росла без собаки, она, впервые увидев пса, сразу бросилась ему на шею. К счастью, пес был ласковый, из тех, что добродушно позволяют детям висеть на себе, тискать, дергать, тянуть, ездить верхом… Да разве перечислить все обременительные проявления нежности, которые обрушивают на собаку наши дети — или ее собственные щенки.