Епископ Арсений ушел. Когда просветлел небосклон и на востоке загорелась заря, Ивану доложили, что над крепостью вывешен белый флаг. Из замка начали выходить воины, защищавшие его, среди которых много поляков и немцев. Иван Васильевич отдал приказ прекратить огонь, штурмовым отрядам оставаться на местах, защитников замка собирать у крепости под охраной, не разоружая.
Довойна прибыл в стан русского царя в час дня. Он сдал Ивану Грозному знамена и попросил милости для защитников города, оставшихся в живых, тем самым признал полную сдачу Полоцка. Царь принял капитуляцию и обещал сохранить жизнь людей и имущество, уцелевшее после пожара.
Закончив переговоры со Станиславом Довойной, Иван Грозный вышел к своим воеводам. Они начали поздравлять его с победой. Государь ответил, что в покорении Полоцка заслуга всех, а особенно простых воинов, бесстрашно сражавшихся с врагом.
После этого царь отправился к плененным полякам и немцам, собранным у крепости. Их было более пятисот человек.
Увидев его, ротмистры отдали подчиненным приказ построиться и приветствовать победителя. Иван Васильевич видел уставшие, изможденные, закопченные гарью лица недавних противников.
Он остановил коня посреди строя, собрался произнести речь, как услышал сзади крик стражника:
– Стой! Кто такой? Куда прешь?
Государь обернулся, увидел ротмистра Горшевича и велел пропустить его.
– Чего вернулся? – спросил Иван. – Я же отпустил тебя. Или не выпустили из войска?
– Нет, русский царь! Я мог уйти, но здесь оставались мои товарищи. Мы вместе дрались против тебя. Значит, всем нам и принимать твой гнев или милость. Позволь встать в строй, государь.
– Коли вернулся, вставай! – И сказал царь пленным: – Воин рожден, чтобы драться за своего государя. Вы защищали крепость храбро, не жалея себя. Это достойно уважения. Посему повелеваю ротмистрам подарить собольи шубы, остальным разрешить вернуться домой с оружием.
Поляки и немцы, сдавшиеся в плен, никак не ожидали ничего подобного. Большинство уже приготовилось к долгому тяжелому плену, кто-то попрощался с жизнью, и вдруг из уст русского царя прозвучало невероятное. Он не только прощал защитников крепости, но и одаривал их, предоставлял возможность с честью уйти на родину. Некоторые воины тут же изъявили желание перейти на службу московскому царю.
Царь отдал приказ о пленении воеводы Довойны с женой, магната Яна Глебовича, епископа Арсения и отправке их в Москву. Потом он вернулся в стан, чтобы отпраздновать победу вместе с воеводами.
В это время пришло сообщение, что гетман Радзивилл со своим корпусом отошел к Вильно, так как ожидал дальнейшего наступления русских войск в этом направлении. Разгром этих сил Иван Грозный поручил пятнадцатитысячному татарскому войску. Но уже 21 февраля было заключено перемирие.
Царь отозвал войска к Полоцку и послал в Москву гонцов с известием о взятии крепости. Он оставил в городе гарнизон и отдал распоряжение восстанавливать его.
27 февраля царь с основными силами двинулся к Москве, а в Полоцке закипела работа. На восстановление города вышли жители, не покинувшие родные места, крестьяне из близлежащих сел, русские ратники.
В Священной Римской империи с тревогой наблюдали за успехами могучего православного государства, а ее противники старались расширить сотрудничество с Москвой. Примером тому явилось поздравление Ивана IV королем Дании Фредериком II с взятием Полоцка.
Сигизмунд II Август был буквально потрясен известием о взятии главной пограничной крепости. Он сообщил гетману Радзивиллу о своем немедленном возвращении в Вильно и отдал приказ не вступать в бой с русскими войсками, если они поведут наступление на столицу Литвы.
Войска Ивана Грозного, возвращавшиеся из похода на Полоцк, в Москве встречали с радостью, как и после взятия Казани. Россия вновь одержала историческую победу. Народ гулял, праздновал, прославлял своего царя-полководца.
Сам же Иван Васильевич по прибытии в Кремль провел день с женой Марией, находящейся на восьмом месяце беременности.
Вечером того же дня, когда в Кремле был дан пир по поводу разгрома польско-литовских войск, Иван пригласил в свои палаты верного князя Ургина. Дмитрий не присутствовал на пиру, но явился во дворец по приглашению царя. Он, как и все, поздравил Ивана Васильевича с блестящей победой.
Иван улыбнулся и заявил:
– Говорил же я, князь, что возьму Полоцк, да? Вот и взял!
– Ты великий полководец, государь. Благодаря тебе вся страна теперь иная, чем была прежде. Ты заставил говорить о себе и Восток, и Запад. Европейские державы теперь не могут не считаться с Москвой.
– Так оно и должно быть. Победа – это хорошо. В ней моей заслуги мало, больше геройства русских ратников и воевод. Но нашелся негодяй, который предупредил Сигизмунда о наших планах. Другое дело, что король не придал тому должного значения. Видно, он надеялся, что русские войска в очередной раз уйдут от крепости ни с чем. Однако предательство налицо. Довойна был готов к обороне, получил дополнительные силы, отряды поляков, наемников-немцев. Кто мог предать, Дмитрий? Только тот, кто знал наши планы. Это я и члены Боярской думы. Еще, конечно, мой двоюродный брат князь Владимир и его мать Ефросинья, которая никак не желает оставить мысль о государственном перевороте.
– А что, государь, сказал сам воевода Довойна? Ведь ему лучше других должно быть известно имя предателя.
– Я с ним не говорил. Довойна сообщил Скуратову, будто ему доложили о нашем наступлении через посадских людей.
– Будешь чинить следствие? – спросил Ургин.
– И немедля. Изменники должны быть выявлены и преданы суду.
– Сам-то кого-нибудь подозреваешь?
– Что о пустом говорить, Дмитрий? Подозреваю или нет, все едино без пользы. Прямых улик у меня нет. Велел Малюте поискать, он ищет.
Ургин усмехнулся.
– Этот найдет!
Царь взглянул на старинного друга.
– Мне кажется, Дмитрий, ты предвзято относишься к Скуратову.
– Да никак я к нему не отношусь, государь. Для меня он закрыт, тебе же служит с усердием. И то дело.
– Ладно, оставим Малюту. Я в походе думал, как справиться с внутренним врагом, не менее опасным, нежели внешний.
– Ты об изменниках среди боярства?
– Нет! Те на виду, я говорю о разбойниках и лично о Кудеяре. Ты, помнится, предлагал привлечь к борьбе с лиходеями дружины своего сына и Головина?
– Да.
– Вот я и решил принять твое предложение. Теперь, когда в центральных уделах и на Москве стоит рать, можно выделить силы для борьбы с Кудеяром.
– Значит, Алексею надо готовить дружину?
– Я сам обговорю это с ним. Людей-то ему дашь? Дворцовую стражу я менять не стану.
– Дам, государь, и людей, и оружие, и коней. Все необходимое.
– Ну вот и договорились. А Алексею передай, чтобы завтра зашел ко мне.
– Когда именно, государь?
– Он начальник стражи, сам выберет время.
– Слушаюсь, государь.
– Да перестань, Дмитрий. Слушаюсь!.. Говори просто.
– Сделаю, Иван.
– Другое дело. А чего на пир не пошел?
– Туда явились те вельможи, с которыми я за одним столом сидеть не желаю.
Иван улыбнулся.
– Ты все такой же. Словно время не властно над тобой. Ершистый.
– Какой есть! Ты мне вот что скажи, государь. Как твое здоровье?
– Разве я плохо выгляжу?
– Выглядишь ты хорошо. Приступы не донимают?
– Слава Богу, вроде Рингер помог. Голова иногда побаливает, в глазах туман, но быстро проходит. А приступов в походе не было.
– Ну и хорошо.
В дверях показался Малюта Скуратов.
– Позволь войти, государь? – Но он увидел Ургина и тут же заявил: – Понял, позже зайду.
Дмитрий поднялся со скамьи.
– Пойду я, Иван Васильевич, дома победу нашу отпраздную, в кругу семьи, заодно с Алексеем поговорю.
– Ступай, Дмитрий, и помни, для тебя двери дворца всегда открыты.
– Не забываю. – Князь Ургин поклонился и пошел на выход.
– Входи, Малюта, – позвал царь. – С чем пришел?
– С новостью, государь. Иначе не явился бы.
– Ну так садись и рассказывай, что за новость принес.
Скуратов устроился на скамье.
– А новость, государь, такая. Как только ты повел войска к Полоцку, на сторону литовцев сбежал Борис Хлызнев. Перед этим он долго говорил с княгиней Ефросиньей, чтоб ей пусто было.
– Откуда узнал?
– Так я давно держу своих людей на подворье Старицких.
– Чего же ты только сейчас говоришь мне о бегстве Хлызнева?
– Да у меня и в мыслях не было, что Ефросинья сподобится совершить такую подлость. А человек мой что говорил? Только то, что Хлызнев-Колычев имел с княгиней долгую беседу. Про что, он не знал.
– Как же ты проведал?
– Пришлось женку Хлызнева допросить.
– Он что, семью на Москве оставил?
– А на что ему, собаке, нужна семья? За предательство ему наверняка немало заплатили. Найдет молодую литовку и заживет в свое удовольствие.
– Так что же, пред тем как бросить семью, Хлызнев доложился жене, что бежит к литовцам, продавать наши планы?
– Нет. Его жена просто случайно слышала разговор мужа с каким-то неизвестным, но знатным с виду человеком. Она поняла, что Хлызнев намеревался бежать в Полоцк.
– Что же она слышала?
– Гость говорил мужу, чтобы Хлызнев в замок к воеводе не совался, а все, что надо передать, сообщил бы посадскому мужику. Имя его она не запомнила. Супружница дворянина потом, понятное дело, пристала к мужу с расспросами, куда тот собрался, зачем, надолго ли? Хлызнев же в ответ избил ее смертным боем да предупредил, чтобы молчала. Он обещал скоро вернуться. Баба испугалась. У муженька-то нрав суровый, ему не впервой руку на нее поднимать. Вот и молчала. Да и кому бы она обо всем поведала, когда дворянин держал семью в строгости да страхе?! Со мной тоже пыталась в молчанку играть, но сам знаешь, от Скуратова так легко не отделаться. Разговорилась баба и, коли надо, подтвердит слова свои под присягой. Она как узнала, что муж бросил ее с двумя детьми, страх-то вмиг потеряла, а вот злобы набралась немалой. Думаю, настало время и с княгиней Старицкой поговорить со всей строгостью.