Девлет-Гирей больше всего боялся попасть в блокаду русских дружин, которые не выпустили бы татар к Крыму. Он оставил у Вожи четырехтысячный отряд князя Мамая, который должен был прикрывать отход основных сил.
Алексей Басманов узнал об этом. Он не имел возможности догнать и разбить всю орду крымского хана, но решил атаковать отряд Мамая. Малые русские дружины напали на врага с фронта и флангов. Татары дрались недолго. Мамай был разбит наголову, более пятисот его воинов сдались в плен.
Это была общая победа Басманова и Федора Татева. Их немногочисленные войска остановили крымцев, не дали им прорваться в центральные области России. В этот момент русская армия не была готова к отпору с этого направления. Значение этой победы возросло на фоне неудач в Ливонии. Она была одержана именно тогда, когда Россия в ней остро нуждалась.
Иван Грозный по достоинству оценил заслуги боярина Басманова, его сына Федора и князя Татева. Михайловский воевода не жаждал каких-либо привилегий за свою ратную службу и вернулся с дружиной к себе. А вот судьба Алексея Даниловича Басманова сложилась иначе.
Он оказался на вершине славы. Царь благоволил ему, и Басманов занял высокое положение при дворе. Вместе с ним поднялся и весь его многочисленный род, в первую очередь, конечно же, старший сын Федор.
Слава пришла к Басманову в изрядном для того времени возрасте, в пятьдесят лет. Казалось бы, Алексея Даниловича ожидала почетная старость. Однако боярину Басманову еще предстояло сыграть в истории государства роль, сделавшую его знаменитым еще более. Уже не на поле брани.
Но не все в Москве радовались победе русского воинства под Рязанью. Вельможи, противостоявшие царю, продолжали вить паутины заговоров. За границу бежали несколько бояр, последовавших примеру Андрея Курбского.
Война затянулась. Продолжалось тайное, а где-то и открытое неповиновение бояр, затаивших злобу на царя за лишение былых привилегий. Все это требовало от Ивана Грозного решительных действий. Под угрозой оказывалось само существование России. Царь трезво и верно оценивал складывающуюся обстановку. Он готовился к решающей битве не с внешним, а в первую очередь с внутренним врагом, оппозиционным боярством.
28 декабря 1564 года царь позвал Дмитрия Ургина во дворец. После обеда князь вошел в царские палаты. Иван сидел в кресле сосредоточенный, мрачный.
– Долгих лет тебе, государь!
– И тебе здравствовать, князь!
– О чем думаешь?
– А разве не о чем? Я пригласил тебя, чтобы поделиться мыслями, попросить совета. Так получилось, что теперь мне полностью довериться некому.
– По-моему, ты усугубляешь положение. Народ, дворянство, воеводы да и многие бояре на твоей стороне.
– Знаю, Дмитрий, а все же довериться могу лишь единицам, тебе в первую голову.
Князь Ургин присел на лавку.
– Ты можешь во всем полностью положиться на меня, государь. Если желаешь высказаться, то я выслушаю тебя, смогу, то и совет дам. Я еще отцу твоему клялся служить тебе и слово не нарушу.
– Это известно давно и проверено не единожды. Но к делу. Дело в Москве, кое-где в уделах складывается так, что я вынужден принять решительные меры по наведению порядка в государстве, в зародыше пресечь всякие попытки внешних, а особенно внутренних врагов посеять на Руси смуту и хаос.
– Государь, поясни, что ты имеешь в виду?
Иван кивнул.
– Дмитрий, помнишь, я говорил тебе о скорых изменениях в жизни государства? О намерении сделать то, чего до сих пор на Руси не было?
– Помню. Как и то, что ты скрывал свои намерения. Мол, время еще не пришло.
– Теперь оно настало. Больше медлить нельзя. Мне стало достоверно известно, что мои тайные враги приступили к подготовке, если не к осуществлению попытки отстранения меня от власти.
Ургин удивленно посмотрел на царя.
– Но разве такое возможно, государь? Кто же позволит боярам сотворить подобный грех? Я уже говорил, за тебя…
Иван прервал Ургина:
– Да, помню, Дмитрий, народ, воеводы, дворяне за меня, но пока я жив.
– Что? – удивление Ургина возросло. – Ты предполагаешь, что бояре решатся на цареубийство?
– Я, князь, не предполагаю, а знаю их планы. Они хотят созвать собор, на котором мне будут предъявлены обвинения во всех смертных грехах. На этом соборе бояре могут потребовать от меня отречения от престола.
– Но это же переворот!
– Да, Дмитрий, переворот. Именно его и замышляют мои враги.
– Но кто подчинится решению этого собора? Бояре сами поднимут против себя народ.
– Ты удивишься, когда я скажу, кто все это замыслил.
– Бояре, кто же еще!
– Да, бояре, но при поддержке митрополита Афанасия.
– Не может быть.
– Это так, князь. Скажу больше, противники не исключают и моего убийства. Так случилось с благочестивой, любимой мной Анастасией. А народ? Дворяне? Всем моя смерть будет представлена как внезапная. Умер царь, скончался скоропалительно, ведь лежал уже на смертном одре. Тогда поднялся, на этот раз не встал. И что народ? Погорюет, поплачет, возможно, устроит кое-где волнения. Но это для бояр пустяки. Они добьются главного: уберут со своего пути царя, мешающего им править по старине, безгранично и своевольно.
Ургин покачал головой.
– Ты говоришь такое, что разум не воспринимает.
Иван неожиданно улыбнулся.
– Застращал я тебя, князь? Не волнуйся. Ничего не выйдет у изменников-бояр. Пока они будут собирать свой собор, я нанесу по ним такой удар, от которого им станет не до переворотов. Сейчас уже можно сказать тебе, что я думаю сделать. Настало то время, о котором я прежде говорил намеками.
– Я внимательно слушаю тебя, государь.
– Ты согласен с тем, что терпеть подобное положение больше нельзя?
– Согласен, – ответил Дмитрий.
– Так вот, князь, я долго думал, все тщательно взвешивал и принял, с моей точки зрения, единственно возможное для христианина решение. Русский народ должен сам определить, быть ли с царем или отвергнуть его, подчиниться боярам. Что на это скажешь?
Ургин вздохнул.
– Что сказать, царь? Ты мудрый человек, в твоих руках власть, данная Богом. Держать ее надо крепко. Но понимаешь ли ты, как сильно рискуешь, решившись на подобное дело? Вдруг враги узнают, что ты решил опередить их? Не предпримут ли они незамедлительных мер уже безо всякого лицемерия?
– Не успеют! Потому как в начале января я с семьей покину Москву, отъеду в Александровскую слободу и уже оттуда нанесу по ним удар.
– Ты оставишь Кремль? Стольный град?
– Да!
– А не назовет ли это враждебное тебе боярство отречением от престола?
– Отречения не будет. Власть остается при мне и со мной, если так можно сказать. Приказные люди, верные бояре тоже отбудут в слободу. А на Москве пусть народ решит, нужен им царь Иван или нет. Все планы врагов будут спутаны. Какой может быть собор без того человека, ради которого он созывался? Думаю, худо придется боярам-изменникам.
– Да, – протянул Ургин. – Русь такого действительно еще не видела.
– Может, ты предложишь что-нибудь другое?
– Нет! Потому как ты уже все решил, причем верно. Прознав про то, что к отъезду тебя, царя, вынудила ненавистная знать, народ, дворянство отвернется от бояр. Тем придется не обличать и обвинять, а оправдываться. Если на Москве не поднимется бунт.
– Здесь же останешься ты, другие верные мне люди. Вы не позволите разгореться бунту. Ну а если народ поднимется, то, значит, так угодно Богу.
– Позволь спросить, государь, а что ты будешь делать, получив поддержку народа, добившись смирения врагов, поставив точку в распрях внутри страны?
– Как что, князь? Править. Но не как прежде, а по-новому.
– И что это значит?
– Ты опять вынуждаешь меня ответить так же, как и раньше. Придет время, узнаешь первым.
– И на том спасибо. Что ж, поеду я, царь, к себе на подворье. Готовиться.
– К чему?
Ургин улыбнулся.
– К тому, государь, чего на Руси никогда не было.
Вечером 2 декабря в Кремле начали собираться люди, близкие к царю. Десятки саней заполнили площадь. Москвичи гадали, что бы все это значило. Домыслов было много, ответа же не находил никто.
Иван Грозный тщательно продумал выезд из Москвы, а также дальнейший путь в Александровскую слободу. В крупные повозки грузились драгоценности, казна, иконы, прочие святыни, особо почитаемые в Москве и хранившие христиан от бед.
Рано утром царь помолился в Успенском соборе. Потом большой обоз покинул Москву.
К Рождеству Иван Васильевич прибыл в Александровскую слободу, что в ста с лишним верстах от столицы. Отъезд царя вызвал в Москве страх. Народ не понимал, что происходит, и волновался. Слухи о том, что Иван Грозный оставил столицу, не желая больше править царством, заставили людей паниковать.
Все ждали, когда ситуация разъяснится, боялись и молились. Никто не был готов к такому повороту событий. Жизнь в Москве в то время словно остановилась.
3 января 1565 года в столицу были доставлены две грамоты. Одну из них, в которой Иван Васильевич описывал измены, заговоры, мятежи боярства, гонец Поливанов вручил митрополиту Афанасию. Другая же, адресованная московскому простонародью, купцам, тяглым людям, была зачитана на площади.
В ней Иван Васильевич тоже указывал на противодействие бояр и невозможность в таких условиях управлять государством. Он объявил, чтобы русские люди не сомневались в том, что гнева на них царь не держал. Он как бы спрашивал, желают ли московские люди и дальше служить ему.
В Москве тут же прекратились обычные занятия, лавки закрылись, площади опустели. Город взорвался народными сходками. Повсюду слышалось, мол, царь не оставил нас. Это изменники-бояре задумали сгубить Русь. Многим вельможам пришлось спешно покинуть столицу.
Народ волновался все больше. На улицах и площадях звучали уже другие речи. Русь гибнет! Кто будет защищать страну в войнах с иноплеменниками? Огромная толпа осадила подворье митрополита. Духовенство, бояре, стоявшие на стороне царя, приказные люди требовали от главы церкви, чтобы он умилостивил Ивана.