– У меня на Москве нет врагов.
– Ты знаешь, для чего я вызвал тебя?
– Со слов гонца, государь.
– Ну вот! А у кандидата на митрополичью кафедру не может не быть врагов.
– Так я еще не согласился стать митрополитом.
– Боярам, которые выступают против перемен, проводимых мной, до этого никакого дела нет. Но давай о главном. Мне нужен во главе церкви человек сильный, честный, уважаемый духовенством. Ты как раз таков. Поэтому я остановил свой выбор на тебе.
– До того предложив кафедру архиепископу Казанскому Герману?
– Да. В этом есть свой смысл.
– Интересно. Но мое выдвижение на столь высокую должность противоречит обычаям церкви.
– Знаю. Раньше в митрополиты могли быть избраны лишь архиепископы, другие высшие чины духовенства, в крайнем случае игумены московских обителей. Я не хочу ломать обычаев, но у меня есть право предложить на митрополичью кафедру своего человека. Я им пользуюсь. Надеюсь, ты не откажешься принять мое предложение. Положение в стране непростое, требующее принятия жестких, а подчас и жестоких решений. Поддержка главы церкви сейчас просто неоценима.
Филипп подумал и проговорил:
– Ты знаешь, государь, я, как и Дмитрий Ургин, всегда поддерживал тебя, защищал в детстве, готов и теперь. Но ответь, почему ты разделил государство на две части?
– Ты о земщине и опричнине?
– А разве было какое-то другое разделение?
– Отвечу, но тогда придется отложить трапезу на ночь.
– Ничего. Нам не привыкать.
– Что ж, постараюсь объяснить тебе, почему я пошел на подобные меры.
Царь поднялся, начал ходить по палате и излагать Филиппу причины, побудившие его ввести в России опричнину. Речь Ивана Васильевича затянулась более чем на два часа. Он старался в мельчайших подробностях довести до собеседника суть дела.
Филипп внимательно слушал его.
Государь закончил речь, опустился в кресло, взглянул на Филиппа.
– А теперь ответь, прав я или нет?
Филипп вздохнул.
– Так сразу и не скажешь. Скорее прав. Но так ли неизбежны были казни, ссылка ростовских и ярославских князей в Казань? Да, я знаю, что многих ты вернул, но изначально подверг-таки опале.
– А разве изменники не заслужили смерти? Мои действия не были вынужденными, ответными на происки заговорщиков? Ладно, допустим, я простил бы и Горбатого-Шуйского, и Петра Ховрина, и Горенского-Оболенского, Шевырева. И что? Они раскаялись бы? Прекратили бы свою подрывную деятельность? Нет, потому как перемены ограничивают их самовластие, а они привыкли править в уделах так, как захотят, бесчинствовать не хуже разбойников. Возможно, кто-то бежал бы в Литву, как Юрий Оболенский, а до него и князь Андрей Курбский. Они обливали бы свою родину грязью, более того, возглавляли бы отряды, действующие против своих же войск. С этим мы справились бы, но внутри страны осталась бы угроза нового заговора. Ты считаешь, что Иван стал жадным до крови, возомнил себя чуть ли не Богом, бросает на плаху любого, кто против него слово скажет?
– Я так не считаю.
– Надеюсь. Но поверь мне, старый друг, не введи я опричнину, не казни изменников, не прими особых мер по установлению нового порядка, те же самые бояре в стремлении вернуть утерянное разорвали бы Русь на мелкие княжества. В итоге, Филипп, внешние враги тут же захватили бы эти уделы, разорили бы Русь, как уже бывало. Могу ли я допустить такое? Да мне за бездействие первому голову следовало рубить. Не так легко, как может показаться, дались мне решения казнить изменников. Я до сих пор думаю, почему они стали предавать державу. Коли не нравилось что, так собрались бы да и высказали свое недовольство. Напрямую, открыто. Мы вместе нашли бы общее решение. Так нет, им с новой Русью не по пути, подавай старые порядки да золото, которым их манит к себе король польский.
Филипп сказал:
– Слава Богу, ты не придал казням всеобщего характера. Но делить государство все же не след. Русь всегда была сильна единством.
– Так она и теперь едина.
– Тяжело тебе, Иван!
– Да, Филипп, но такова уж участь монарха.
– Я согласен возглавить Русскую православную церковь, коли на то будет воля собора.
– При этом ты должен потребовать отмены опричнины! – неожиданно сказал царь.
Филипп удивленно взглянул на него.
– Что-то я не понимаю, государь. Уж коли принимать сан, то быть с тобой до конца.
– Верно, Филипп. Но я вижу твое отношение к опричнине. Его можно объяснить. Дабы понять цели нововведений, надобно разобраться в обстановке. У тебя не было времени на это. Чтобы высшее духовенство, а главное – бояре пошли против обычаев, ты должен показать, что не во всем согласен со мной. К тому же духовенство сейчас раздражено удалением Германа. Оно ждет, что я поступлю с тобой так же, и не преминет возвести на кафедру человека, который, с одной стороны, близок ко мне, а с другой – не разделяет мои взгляды на опричнину. Впрочем, это больше касается бояр, а не духовенства. Представители церкви не чинят заговоров и не потакают изменникам. Зато бояре стремятся повернуть историю вспять, только и мечтают, чтобы между царем и церковью возникли серьезные противоречия. Потому как в результате этого смена высшей государственной власти станет не таким уж и невозможным делом.
– Кажется, я начинаю понимать тебя, государь, – проговорил Филипп.
– Ну вот и хорошо, мой старый друг. К князю Ургину заедешь?
– Конечно. – Игумен улыбнулся. – Нам есть о чем поговорить, что вспомнить.
– Я бы тоже побыл с вами, да это сейчас нежелательно. Вот решим вопрос с кафедрой, тогда и соберемся вместе, если, конечно, неугомонные бояре не подбросят нам еще каких подлостей. Этого от них ждать можно в любой момент. Значит, решили, Филипп? Я предлагаю возвести тебя в сан. Ты выступаешь против опричнины или за ее смягчение, сообразно собственному мнению. Я какое-то время думаю, а потом соглашаюсь с возведением тебя на митрополичью кафедру. Дальше дела, Филипп! Их в стране много.
– Ты говорил, что я должен поступить так, как того требуют интересы государства, сообразно собственному мнению. Я сделаю так, как подскажут мне сердце и совесть.
– Иного ответа я от тебя и не ждал.
– До свидания, государь! Да хранит тебя Господь!
– До свидания, Филипп.
На следующий день государь объявил свое решение о возведении на митрополичью кафедру игумена Филиппа. Боярам стало известно, что тот в разговоре с царем выразил сомнение в правильности создания опричнины, чем вызвал гнев государя. Однако Иван, вопреки ожиданиям, не отменил своего решения.
Бояре и часть духовенства, противники политики Ивана Грозного, опасались, что он все же пойдет на крайние меры, как то было с архиепископом Германом. Они собрались вместе и пришли к выводу, что следует использовать данную ситуацию. Если упустить время, то предсказать дальнейшие действия царя будет невозможно.
Филипп переехал на время на подворье князя Ургина. Он, как виделось извне, занял нейтральную, выжидательную позицию. Неожиданным для всех стал официальный отказ Филиппа от своих требований, касавшихся немедленной отмены опричнины.
Бояре недоумевали, не понимали логику происходящего. Дело запутывалось, время шло. Царь ждал.
Наконец был созван собор, на котором епископы объявили царю, что настаивают на избрании митрополитом игумена Филиппа. После непродолжительных переговоров он был возведен на митрополичью кафедру.
Бояре сочли уступчивость и кажущуюся нерешительность царя проявлением слабости. Земцы обратились к нему с челобитной об отмене опричнины. Это выступление носило массовый характер. В нем принимали участие более трехсот знатных людей земщины, среди которых были и бояре.
Но русский царь показал, насколько они заблуждались. Ни о какой уступчивости и слабости Ивана Грозного не могло быть и речи. Государь отклонил ходатайство. Более того, он приказал арестовать челобитчиков.
Узнав об этом, к царю тут же прибыл новый митрополит.
Иван встретил Филиппа радушно, хотя тот находился в довольно раздраженном состоянии.
– В чем дело, государь? Почему ты отправил в темницу дворян, всего лишь подавших тебе челобитную? Разве обращение к монарху является преступлением? Или ты вновь решил вернуться к карательным мерам в отношении земских дворян?
– Во-первых, здравствуй, владыка! – Иван Грозный улыбнулся.
– Здравствуй.
– Во-вторых, ты задал столько вопросов, что одним словом на них не ответить. Но я готов к разговору с тобой. Присаживайся, побеседуем.
– Я постою, государь.
– Дело твое. Итак, является ли преступлением обращение к царю? Естественно, нет. Это ответ на твой второй вопрос. Решился ли я вернуться к карательным мерам в отношении дворян? Ответ тоже очевиден, если они не совершали преступлений. Почему я отправил челобитчиков в темницу? Они вели себя непозволительно, вызывающе, устроили беспорядки. Ведь им хорошо известно, что моим указом создана особая челобитная изба. Но дворяне и бояре пренебрегли законным порядком, значит, заслужили наказание.
– Какое же?
– Я отвечу на твой вопрос, владыка, но сначала ты дай ответ на мой. Как считаешь, могли более трехсот человек разом собраться, выразить единое мнение и далеко не в спокойном состоянии явиться к дворцу, чтобы подать мне челобитную, больше смахивающую на жесткое требование? Что ответишь, владыка?
Митрополит Филипп присел на скамью.
– Коли вопрос обсуждался заранее, то могли.
– А если нет? Он, владыка, не обсуждался. Я могу привести тебе доказательства этого. Не находишь, что противники опричнины вдруг проявили весьма странное единодушие?
– Значит, кто-то подбил их подать челобитную.
– Вот! Подбил. И не в челобитной дело. Введение опричнины – это закон, владыка. Дело-то как раз в том, кто именно подговорил дворян устроить беспорядки? Сейчас это выясняется. Теперь о наказании. Казнить кого-либо я не собираюсь, не за что. Зачинщики беспорядков попробуют кнута, дабы впредь неповадно было мутить людей, ну а остальных