Скуратов развернул коня и поскакал к передовому дозору.
Царский обоз следовал в Кирилло-Белозерский монастырь из Вологды, где царь смотрел, как идет строительство северной опричной крепости. Никто из его свиты и не думал, что Иван Васильевич решит не возвращаться в Москву. Но царь поступил по-своему, отдал распоряжение ехать в Кириллов монастырь.
Конец долгого пути был близок. Иван не раз бывал здесь и узнавал знакомые места. Вскоре Малюта доложил, что гонцы добрались до монастыря и предупредили игумена. Тот ожидает гостей у ворот дальней северной обители. Вечером царский обоз въехал на территорию монастыря.
Государя встретили игумен Кирилл и почтенные старцы. Ивана Васильевича проводили в натопленную келью. Монахи позаботились об охране и о лошадях. Царь сбросил шубу, расстегнул ворот рубахи, принял от игумена чашу с медом.
Он выпил все и похвалил:
– Добрый у тебя медок! На Москве такого не сыщешь.
– Так он же северный, государь. Здесь все иное.
– Кроме того что тут, как и на Москве, одна страна – великая Русь.
– Воистину так.
После молитвы и вечерней трапезы игумен Кирилл, старец Зосима и Иван Васильевич уединились в келье настоятеля.
– Хорошо здесь, – проговорил царь, глядя на дрова, потрескивающие в жерле печи. – Покойно.
Зосима выставил еще несколько свечей, в келье стало светлее.
Царь осмотрелся.
– Да, здесь я когда-то встречался с Вассианом Топорковым. Тогда я спросил почтенного старца, советника моего отца, как по-доброму, без насилия царствовать на Руси, иметь преданных слуг и не опасаться измены. Он ответил мне, что истинному государю не должно подчиняться боярам. Надо сломить своеволие высокой знати, опираясь на поддержку народа. Без нее добра не будет. Правильно говорил Вассиан. Я на всю жизнь запомнил те слова, совет, которому стараюсь следовать и поныне. А некоторым боярам, желающим возвращения старых порядков, это не по нутру. Никак не успокоятся окаянные, плетут нити заговоров как пауки, все на своем стоят.
– Ты прости, государь, – сказал Кирилл. – Но так будет и дальше, покуда живы твой двоюродный брат Владимир и мать его, княгиня Ефросинья, ныне предстающая пред народом смиренной монахиней. Да простит меня Господь за такие слов, но вокруг них собирается черное воронье, твои явные и тайные враги. Да, сам князь Старицкий не хочет садиться на трон, однако же именно он угоден боярам, жаждущим прежней безграничной власти.
– Знаю. Но не казнить же князя Владимира только за то, что он является одним из наследников престола!
– Это уже тебе решать. Мы во всем поддерживаем тебя. У нас ты всегда найдешь понимание и поддержку. Мы с радостью восприняли весть о возведении в митрополичий сан игумена Филиппа. Он как никто другой заслужил это своей крепостью в вере, честностью, великим трудом. Филипп будет тебе опорой, коли продажные бояре не изведут его. Слухи об этом уже и до нас дошли. Не по нраву изменникам новый митрополит.
– А кому именно, не скажешь, отче?
– Нет, скажу другое. К нам в конце лета пришел блаженный, назвался Григорием. Усердно молился, плакал, часто смотрел на небо. А вечером того дня, как он появился, разыгралась страшная буря. Вековые деревья ветер играючи с корнем вырывал. Озеро вспенилось как на огне. Григорий тогда у меня был и неожиданно спросил: «Когда царя ждешь?» Удивился я. Никто не знал о том, что ты собираешься к нам. Ответил: «Того не ведаю и ничего о том не слыхивал». А блаженный сказал: «Он приедет в лютую стужу, в метель. Скажите ему, пусть на Ливонию в следующем году не ходит, не дойдет. Пусть лучше присмотрит за боярами, которым доверяет. Речи они молвят сладкие, а за пазухой ножи острые держат. Ему придется воевать с врагами не в Ливонии, а на Руси, карать их беспощадно, иначе погибнет».
– Что дальше? – заинтересованно спросил Иван Грозный.
– Я сказал Григорию: «Коли знаешь, что царь посетит обитель, дождись его и сам все скажи». – «И рад бы, да не могу, – ответил блаженный. – Буря – знамение. Пора мне на суд Божий, помирать в леса пойду». Как он ушел, так ветер тут же и стих. Больше мы его не видали. Искали по лесам, не нашли. Ушел Григорий навсегда. Слова его я передаю тебе.
– Опять пророчество, – проговорил царь.
– О чем ты, государь?
– Помню, как я отошел от огненной болезни и решил приехать сюда с женой Анастасией и младенцем Дмитрием, царство им небесное.
– Я тогда был здесь иноком.
– Так вот, друзья отговаривали меня брать в поездку сына. Но я посчитал, что опасней оставлять его в Москве, даже под усиленной охраной, настоял на своем. По пути к Белозерску Алексей Адашев и Андрей Курбский уговорили меня сделать остановку в Троице-Сергиевом монастыре. Они хотели, чтобы я встретился с Максимом Греком. Отказаться причин не было, сделали остановку. В своей келье Грек начал надменно упрекать меня в том, что я не забочусь о вдовах и сиротах, оставшихся после Казанского похода. Уважая преклонный возраст, я смиренно выслушал его и покинул келью. Тогда Адашев и Курбский передали мне мрачное пророчество Грека. Мол, мой сын погибнет в дороге, не вернется на Москву. Я не придал особого внимания его злобным словам, а напрасно. Так все и вышло. Нашелся негодяй, который на обратном пути по Шексне подрезал крепления сходен. Все мы оказались в воде. У берега было неглубоко, где-то по пояс, да вот только сын Дмитрий утонул. Сбылось пророчество Максима Грека. И вот опять!..
– Мы скорбим вместе с тобой, государь. Что поделать, если доля у тебя такая? Ты избранник Божий. Господь посылает тебе испытания, чтобы ты становился крепче, сильнее во благо государства и нашей православной веры. Мало кто пережил бы то, что досталось тебе. Ты выстоял, и никакому врагу не одолеть тебя. А к словам блаженного Гришки прислушайся. Он видел то, что для других остается темным.
– Конечно, отче. Если бы ты знал, как тяжело я переживаю, что подданные зачастую не понимают моих замыслов, что приходится прибегать к суровым мерам, что люди, недавно близкие мне, предают меня. Адашев, Сильвестр, а особенно Андрей Курбский!.. Я ищу успокоения в молитвах и мечтах о том, что наступит время, когда не станет измен, дела государственные упорядочатся, страна укрепится настолько, что ей уже не будут страшны никакие внешние, а тем более внутренние угрозы. Тогда я смогу передать царство наследнику, а сам же найду, наконец, успокоение в обители, где смогу погрузиться в размеренный, не знающий смут порядок монастырской жизни. Я напишу для потомков всю правду о своей непростой судьбе. Чтобы они не гадали, каким же был первый русский царь, а судили по написанному, ибо то, что начертано пред святыми образами, есть только правда.
– Я понимаю тебя, государь, – проговорил Кирилл. – Твои мечты исполнимы, не сейчас, но позже.
– Тогда, отче, прими от меня деньги.
– Деньги? – удивился игумен. – Но…
– Прости, что перебиваю, выслушай.
– Да, государь.
– Прими от меня деньги для устройства в монастыре особой кельи для меня. Я желаю постричься здесь, в Кирилло-Белозерском монастыре. Как подготовишь келью, я буду о ней лично заботиться. Ведь она станет моим истинным домом, последним жилищем.
– Это большая честь для нас, государь, – проговорил Кирилл. – Но не рано ли ты завел речь о пострижении?
Царь печально улыбнулся.
– Кто знает, отче, кроме Господа, что рано, а что уже поздно?
Игумен принял деньги.
На следующий день царь помолился вместе с братией и отбыл в Москву. Погода на этот раз выдалась студеная, но безветренная.
В пяти верстах от монастыря Иван Васильевич сменил повозку на коня и подозвал к себе Скуратова. Они отъехали в сторону от обоза.
Там государь обратился к своему осведомителю и мастеру раскрытия темных дел:
– Я передал игумену монастыря деньги, чтобы он подготовил для меня особую келью.
Скуратов изумленно открыл рот, посмотрел на царя.
– Келью? Ты что, государь, решил отречься от престола?
– Когда-то это все одно придется сделать. Почему загодя не подготовиться к монашеской жизни?
– Ты шутишь, государь?
– Нет, Малюта, я говорю серьезно.
– Ничего не понимаю!
– Слушай, может, и поймешь.
Скуратов не без обиды сказал:
– Я не глупее других.
– Так вот…
Иван Васильевич передал Скуратову содержание своего разговора с игуменом Кириллом и старцем Зосимой. Он рассказал и о пророчестве блаженного Григория, неведомо откуда появившегося и неизвестно куда ушедшего.
Услышав об этом, Малюта воскликнул:
– Да мало ли что придет в голову блаженному!
– Не говори так. Откуда Григорий знал, что я приеду в Кирилло-Белозерский монастырь? Молчишь? То-то. А пророчество Максима Грека, предрекшего смерть моего сына Дмитрия?
– Грек просто мог знать о готовящемся покушении.
– И взял бы на душу смертный грех, не предупредив меня об этом? Нет, Малюта, сколь бы ни был злобен Максим Грек, на такое он не пошел бы.
– Ладно, согласен, но для чего ты дал указание игумену Кириллу подготовить особую келью? Если об этом узнают бояре, враждебные тебе, то такая новость придаст им сил.
– Из монастыря наш разговор не выйдет. А вот ты должен сделать так, чтобы боярство узнало о моем намерении отречься от престола и уйти в монастырь.
– Но для чего? – еще больше удивился Скуратов.
– Мои слова, сказанные в Кирилло-Белозерском монастыре, дадут боярству повод думать, что я стал слабее, во мне родилось сомнение в правильности принимаемых решений, раскаяние в том, что излишне жестоко покарал кого-то из заговорщиков. В общем, я в смятении, значит, уже не способен решительно пресекать попытки восстановить прежние порядки. Что дает боярам мое отречение? После царевича Ивана наибольшими правами на престол обладает Владимир Старицкий. Они не захотят видеть на троне моего тринадцатилетнего сына, при котором я, даже в монашеской рясе, в любой момент смогу вновь взять власть. Но устранить нас будет нетрудно. Тем более что по моему же указу опекуном царевича станет князь Старицкий, слабовольный и недалекий. Бояре не преминут воспользоваться благоприятной ситуацией. Новое, мощное выступление против царя, потерявшего прежнюю крепость, вполне может и должно привести к тому, что я отрекусь от трона. Мы должны заставить заговорщиков открыто проявить себя и вот тогда ударить по ним так, чтобы полностью извести крамолу. Это будет уже не опала или ссылка, а самая настоящая смертная казнь за государственную измену.