оторый и к нему подошел освежить бокал, Ричард небрежно заметил:
— Должно быть, Ваше Величество беспокоится по поводу тех господ, которые сопровождали его из Ладлоу. Для этого нет никаких оснований. Обо всех ваших придворных должным образом позаботились. Не сомневаюсь, что многих из них вы увидите в Лондоне во время коронации.
Эдуард грустно вздохнул.
— Надеюсь, так оно и будет. Все это мои добрые друзья, и мне не хотелось бы думать, что теперь, когда они не состоят больше у меня на службе, им чего-то недостает.
— Повелителю так и полагается — проявлять заботу о своих слугах, — с улыбкой сказал Ричард, по-прежнему не сводя глаз с опечаленного лица собеседника. — У вас теперь много новых обязанностей, так что, может, о ком-нибудь из старых приближенных, кого следует вознаградить, вы забыли? Ваше Величество — король, вам остается только повелевать.
Слегка покраснев, Эдуард ненадолго задумался.
— В Ладлоу остался мой учитель, — сказал он наконец. — Это небогатый человек, ему нужно новое место, а в Пембридже как будто есть вакансия? Мне хотелось бы, чтобы это место, если возможно, было отдано ему.
— Закон Божий, верно? Ну, это нетрудно устроить.
Ужин закончился. Ричард взглянул на привратника.
Тот вышел и вскоре вернулся вместе с Джоном Кендаллом. Когда слуги унесли последнюю посуду, секретарь набросал под диктовку герцога проект указа и, повинуясь его жесту, подвинул бумагу мальчику. Раньше тому не приходилось подписывать подобные документы, и он заколебался, неуверенно поглядывая на каллиграфический почерк секретаря. Филипп нагнулся и прошептал что-то герцогу на ухо, Ричард, скривив губы в улыбке, подтолкнул листок поближе к Эдуарду. Тот с благодарностью посмотрел на него и, поупражнявшись предварительно на салфетке, аккуратно написал на указе большими буквами: «Эдуард».
Дождавшись, пока племянник справится с этим делом, Ричард поднял пергамент, стряхнул с него песчинки.
— «Le roi le veut»{139}, — заметил он, вновь посмотрев на раскрасневшееся лицо племянника. — Опьяняет, верно? Вспоминаю первый указ, который мне приходилось отсылать. Дело было в Уэльсе, и, хотя ушел он за подписью короля, печать стояла моя. Мне тогда было на четыре года больше, чем вам сейчас, но все равно волновался я страшно.
— Говорят, у Вашего Высочества прямо-таки королевское положение в Миддлхэме?
Наступило непродолжительное молчание. Из самого тона, каким это было сказано, ясно было, откуда ветер дует: за спиной сына появился призрак Елизаветы Вудвил. Ричард спокойно откликнулся:
— Что ж, это верно — во благо моего господина, которого я там представляю. — Он запнулся и стал медленно сворачивать пергамент.
Не поднимая взгляда от стола, Эдуард нервно вертел салфетку. Бэкингем, положив ноги на скамейку прямо перед собой и упершись подбородком в колено, переводил смеющийся взгляд с одного на другого. Наконец Ричард положил указ на стол.
— Ну что ж, с преподобным. Джеффри мы решили. Если будет угодно Богу и епископу Харфорду, скоро он будет возносить молитвы в пембриджской церкви, благодаря своего господина за щедрость. Может быть, Ваше Величество хотели отметить еще кого-нибудь?
— Да, сэр, троих, — сказал Эдуард, по-прежнему упорно не поднимая головы. — Милорд, вы все время повторяете, что действуете исключительно в моих интересах. Тем не менее вы взяли под стражу моего дядю Риверса, моего брата Грея, а также Воэна — их и моего друга. И все это от моего имени, хотя никто из них не сделал мне ничего дурного. Вы не доставите мне большего удовольствия, если освободите этих троих. — Тут мальчик запнулся, увидев, как лицо Ричарда буквально окаменело.
Всем в комнате стало ясно, что Глостер собирается резко одернуть Эдуарда. С трудом сдержавшись, что тоже заметили все присутствовавшие, он заговорил:
— Да, как вы и говорите, я действую в ваших интересах, то есть в интересах короля, которому служу верно и преданно и решениям которого в будущем стану целиком подчиняться. Но пока, в течение некоторого времени, вам предстоит прислушиваться к моим советам. Так вот, освободить этих людей значило бы оказать вам самую дурную услугу. Я ценю достоинства лорда Риверса, но само имя заставляет его быть заодно с остальными родственниками вашей матери; Воэн — их ставленник, а о своем сводном брате вы, к сожалению, слишком мало знаете. Вам лично они, может, и не сделали ничего дурного, но зато причинили огромный вред подданным Вашего Величества. Их проклинают и в Лондоне, и в самых отдаленных уголках королевства. А почему бы иначе, как вы думаете, король исключил даже королеву — вашу мать из числа своих душеприказчиков? Им нужно только одно — править вашим именем, и если вы это допустите, то настанет день и ваши подданные проклянут и вас самого.
— Разве Ваше Величество не понимает, что они расставили ловушку вашему собственному дяде? — запальчиво вмешался в разговор Бэкингем. — Они хотели, чтобы ваш дядя Ричард появился в Лондоне вместе с Риверсом. И как вы думаете, долго бы прожил герцог Глостер, увидев перед собой две тысячи вооруженных людей?
— Ну, это, кузен, доказать невозможно. — Взяв себя в руки, Ричард снова повернулся к мальчику. — Вы еще слишком юны, чтобы вполне оценить все сделанное вашим отцом. Да и как вам это понять — ведь все свои годы вы провели в стране, которую он построил. На место разрухи и отчаяния пришло процветание: английские суда движутся на запад, открывая новые земли там, где садится солнце. Такого расцвета строительства и искусства не было в Англии за последние шестьдесят лет. Из Фландрии вернулся Кэкстон{140} со своим новым печатным станком. И все это заслуги вашего отца. Чтобы защитить достигнутое, он готов был пролить даже родную кровь и, умирая, завещал мне беречь этот богатый урожай, пока вы еще слишком молоды.
Эдуард резко откинулся на стуле.
— Вот как, завещал? А кто это может подтвердить, дядя?
— Гастингс, если угодно. Что же касается вашего дяди и его друзей, пусть рассудит совет. Вы согласитесь с его решением?
Ричард замолчал, не сводя глаз с насупленного лица племянника, а затем как бы непроизвольно выхватил у него из рук смятый лист бумаги. Не говоря ни слова, он с минуту рассматривал его, бессознательно сравнивая неровным почерком выведенную подпись в верхнем углу с четким, красивым письмом предыдущего короля Эдуарда. Ричард наклонился и быстро написал в том же верхнем углу, прямо под королевским автографом: «Loyaute me lie», подписался и показал мальчику.
— Вот тебе моя рука, сынок. Да покарает меня Бог, если я откажусь от этих слов.
Наступило ледяное молчание. Бэкингем склонился над плечом Эдуарда и с любопытством стал читать. Он улыбнулся и весело сказал:
— У Вашего Величества здесь есть еще один дядя. Так позвольте же и мне принести присягу.
Он взял перо и, поставив свое имя под двумя прежними, склонился и поцеловал племяннику руку.
Фрэнсис, сидевший у камина, повернулся к Филиппу и, перехватив его взгляд, шумно вздохнул. На остальных лицах тоже появилось удовлетворенное выражение. От такого единомыслия юный король с трудом удерживался от слез. Казалось, весь мир вступил в заговор, лишь бы передать его в руки герцога Глостера. Незаметно смахнув со щеки выкатившуюся все-таки слезинку, мальчик встал, явно намереваясь покинуть комнату. И люди из свиты его дядей, один за другим, склонились в низком поклоне.
Некоторые из них, тоскливо подумал Эдуард, наверняка окажутся в его спальных покоях — должен же кто-нибудь помочь ему раздеться. Поглощенный своими печальными мыслями, с трудом сдерживая слезы, он не заметил, что иные, почтительно опуская взгляд, искоса смотрели на него с явным сочувствием. Многие из присутствовавших хорошо помнили, как тринадцатилетним мальчиком Эдуард Йорк направлялся со своим отцом в Сен-Албанс; а герцогу Глостеру было одиннадцать, когда он впервые оделся в доспехи, чтобы привести королю в Ланкастер отряды наемников с запада. Не много же было в этом неуклюжем подростке — нынешнем короле — от отца с его неукротимым темпераментом, да и от дяди тоже. Филипп, последним выходивший из комнаты, заметил, как двое или трое из собравшихся покачали головой.
В опустевшей комнате наступила тишина. Ричард отошел от двери, до которой проводил Эдуарда, пожелав ему покойной ночи, направился к камину. Там догорали последние угли. Поворошив их носком сапога, он негромко произнес:
— Да смилуется Бог над этой несчастной страной.
— Аминь. — Бэкингем вышел из тени. Проглотив залпом вино, он оттолкнул пустой кубок и сухо добавил: — Хотя, с моей точки зрения, Небо помогает тем странам, — как и людям, — которые сами себе умеют помочь.
Ричард все не отводил взгляда от камина.
— Я послал гонцов к Гастингсу. Наверное, скоро узнаем от него последние новости. Если все в порядке, в следующее воскресенье доставим мальчика в Лондон.
— В воскресенье? — с интересом переспросил Бэкингем. — То есть в тот самый день, на который королева назначила коронацию? Прекрасно. Стоит людям хотя бы просто увидеть его, как все подозрения относительно переносов срока церемонии отпадут.
Ричард промолчал. Бэкингем, улыбаясь, вертел в руках кубок.
— Кузен, в незапамятные времена жил один человек, которого называли счастливым принцем. Все ему удавалось. В ратных делах ему не было равных, в мирные времена люди благословляли его за справедливость. Это был всего лишь язычник, он боялся зависти богов и однажды швырнул в море драгоценный камень, чтобы порвать цепь удач самому — пока этого не сделали другие. Но Небеса отвергли подношение и возвратили владельцу его дар в брюхе большой рыбы.
В камине треснуло полено, подняв целый сноп искр, затем вырвался длинный язык пламени. Медленными шагами Бэкингем подошел к Ричарду и слегка прикоснулся к его напрягшейся руке.
— Кузен, все в ваших руках. Я — о короне.