Кейт, одетая во все черное, что особенно подчеркивало ее бледность, находилась в беседке. Увидев Филиппа с сынишкой, она оживилась, погладила Хью по голове и сказала, что за ужином он увидится со своим братом-близнецом. «Роджер, — пояснила она, — приехал из Страттон-Одли вместе с Гилбертом. Думаю, после столь долгой разлуки у вас найдется о чем поговорить». Но когда Филипп вышел из беседки, выяснилось, что Роджер поджидал именно его, а не брата: ему не терпелось посвятить дядю в свои секреты. Собака сэра Уильяма по кличке Фьюри несколько недель назад ощенилась, и теперь племянник протягивал Филиппу, умоляя не отвергать дар, очаровательный пушистый комочек. Этот жест приятно удивил Филиппа. Из конюшни вышел Гилберт и также попросил Филиппа не отказываться от подарка. Филиппу ничего не оставалось, как принять щенка, тот не растерялся и впился в перчатку нового хозяина своими крошечными зубками.
— Право слово, чудесный ирландец, — улыбнулся Филипп, — большое тебе спасибо, Роджер.
Щенок полностью сосредоточился на перчатке — она ему явно понравилась. Стараясь скрыть смущение, Филипп, взяв подарок, отправился в комнату, которую отвели им с Хью. Тот, узнав, что ночью ему предстоит ухаживать за щенком, сразу же освободил дядю от необходимости извиняться.
— Что, сильно насели, дядя? Извините, но я всегда знал, что Гилберт — большой зануда, только не думал, что Роджер пошел в него. Вы, думаю, поняли: Гилберт считает для себя большой честью иметь родственника — друга короля.
Через несколько дней они отправились в Уиллоуфорд. Приличия требовали, чтобы Филипп задержался дома и разделил с сестрой траур. Из письма Фрэнсиса следовало, что Филипп может спокойно побыть с родными до Дня всех святых.
Прошел день святого Михаила. По утрам становилось холодно. В поместье накопилось много дел: надо было разобраться и с управляющим и с арендаторами — верный помощник Хью проводил с дядей целые дни. Ясно было, что, кроме Филиппа, справиться со всем этим никто не сможет — придет день, и он станет единственным хозяином всего этого. Но старую Алису очень беспокоило, что сын ее — убежденный холостяк. Когда речь об этом заходила в очередной раз, он примирительно замечал, что дела наладились и в приданом нет никакой нужды. Филипп научился ловко избегать подобные темы, переводя разговор на новости, полученные из столицы. Одной из них был приезд Ричарда в Миддлхэм за сыном — король собирался провозгласить маленького Эдуарда принцем Уэльским. Церемония в Вестминстере получилась на редкость торжественной и праздничной — было на что посмотреть.
— Мальчик, конечно, ужасно устал, — рассказывал Филипп. — Говорят, к концу обряда он сделался белым как полотно, но ничего, все выдержал. Эдуард жаловался лишь на то, что врачи не разрешили ему проделать весь путь из Миддлхэма на жеребце.
Все семейство Филиппа собралось на уютной открытой веранде рядом с верхним залом. На стенах были развешаны гобелены, сундук покрыли ковром фламандской работы, в буфете ослепительно сияли серебряные кубки, снизу, из кухни, доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба. Филипп развалился в кресле рядом с полыхавшим огнем камином, рассеянно почесывая собаку за ушами и глядя на раскаленные угли. Пальцы его постоянно нервно двигались, их украшал единственный перстень с печаткой. Даже свой рыцарский ворот Филипп не надел ни разу. В ответ на раздраженные замечания матери он спрашивал с улыбкой, неужели она хочет, чтобы ее сын демонстрировал свое рыцарское достоинство перед форелями в пруду. Алисе эти шутки явно не нравились, поэтому, чтобы как-то задобрить ее, Филипп бормотал что-то похожее на извинения. Но ворот упорно держал в сундуке — до лучших времен, до возвращения в Вестминстер…
Темнело. В углу уютно похрапывал, выпустив из рук молитвенник, капеллан{148}, чадили масляные лампы. Во дворе послышался стук копыт, все встрепенулись — в такой час гостей никто не ждал. Филипп оглянулся, а Хью, натянувший было тетиву, отложил лук в сторону. На лестнице загремели шаги, и через секунду дверь распахнулась настежь. На пороге стоял Фрэнсис. Он резко проговорил:
— Филипп, сколько людей вы можете у себя наскрести? Оружие пусть вас не беспокоит — об этом позаботятся. Сколько — прямо сейчас?
— Сейчас? — Филипп порывисто поднялся с кресла. — Здесь, в Уиллоуфорде, не больше двух дюжин, и еще примерно столько же в Татенхэме, но на это понадобится полдня. А что?..
— Времени нет, берите всех, кто есть, и отправляйтесь в Бэнбери. Остальные подойдут. Бэкингем поднял бунт в Уэльсе.
Все непонимающе смотрели на Фрэнсиса. Никто не верил своим ушам. Фрэнсис прошел в середину комнаты. От усталости он едва держался на ногах, со лба градом катил пот.
— Я, как выехал из Линкольна, — с трудом выговаривая слова, начал он, — три дня с лошади не слезал. Новости мы там и узнали. Король ждет нас в следующий вторник в Ланкастере. Филипп, с ним сейчас только лучники.
Филипп пошел к буфету. Была пятница, поэтому ничего, кроме эля, не нашлось{149}. Филипп наполнил стакан вином и передал его кузену.
— Голодны? — негромко спросил он.
Фрэнсис взял стакан, жадно отхлебнул эль и подошел к окну.
— Тороплюсь. Я назначил сбор на завтра в Бэнбери, и нет буквально ни минуты. Вы едете со мной?
Хью уже направлялся к двери. Сбрасывая ботинки, Филипп бросил ему вслед:
— Ботфорты, плащ, упряжь. Все у меня в комнате. Пошлите кого-нибудь в конюшню. Фрэнсис, вам и вашим людям явно понадобятся свежие лошади. Сколько человек с вами?
— Всего с полдюжины. Остальные уехали в Бэнбери. О Господи, если бы у нас было хоть чуть-чуть побольше времени… — Фрэнсис потер глаза, сделал еще глоток и поставил стакан на стол. — На вашего управляющего можно положиться? Он сразу пошлет за людьми?
Крепко сжав губы, Филипп кивнул. На нем были лишь камзол и рейтузы. Вернулся Хью с шерстяным плащом и ботфортами. Тут же появился и управляющий. Филипп, одеваясь на ходу, коротко объяснил ему, что надо делать. Фрэнсис нервно шагал по комнате, то и дело посматривая в окно, — становилось совсем темно.
Хью тоже поспешно одевался, меняя домашний костюм на облачение оруженосца. Подошел грум, объявил, что лошади готовы.
— С вашего разрешения, мадам. — Филипп повернулся к матери. В углу, так и не сняв сутаны, все еще мирно похрапывал толстяк капеллан, торчавшие седые волоски образовали у него над головой нечто вроде нимба.
Лошади были уже оседланы, слуги укладывали последние мешки. Через несколько минут поместье осталось позади.
По пути Фрэнсис рассказал, что случилось. Пришли сведения о беспорядках на юге, и этим делом было велено заняться Норфолку — едва король выехал из Лондона, как Вудвилы вновь зашевелились.
— Вроде бы все началось с Суррея и Кента. Там кашу заварил Фогге — помните его? Это родич Риверса, которого король назначил верховным судьей графства. Его Величество хотел показать, что дорожит каждым. И вот благодарность. Затем мы узнали, что жена Стэнли что-то затевает в Лондоне. Она отправилась к Елизавете Вудвил и ее дочерям. Стало известно также, что о принце в Тауэре все забыли — каша заваривается не ради сына Елизаветы, а ради Генри Тюдора. Думаю, этот гнусный тип Бофор не жалел сил, уговаривая королеву пообещать ему в жены одну из своих дочерей — чтобы придать вес своим притязаниям. Говорят, герцог Бретонский дал ему людей и суда. Ждут только погоды.
— А как сам Стэнли? — перебил кузена Филипп. Это было самое главное. Фрэнсис язвительно усмехнулся:
— Крутится вокруг короля, ужасно обеспокоен деятельностью своей жены в Лондоне! Слава Богу, король держит эту хитрую лису подле себя. Стэнли, позволю себе предположить, больше всего на свете хотел бы сделаться приемным отцом короля, если бы был уверен, что у Тюдора есть хоть какие-то шансы{150}. Ладно. Король разослал в разные концы курьеров, в частности, велел Бэкингему присоединиться к нему для подавления бунта. На следующий день стало известно, что Бэкингем стал на сторону бунтовщиков.
Наступило молчание. Мимо, в дымке, проплывали деревья, поля, ручьи. Сгущался туман. Всадники перешли с галопа на медленную рысь. Филипп задумчиво произнес:
— Но ведь в это невозможно поверить. Кого еще осыпали такими милостями…
— Да разве и впрямь невозможно? — сердито проворчал Фрэнсис. — Эх, какими же мы оказались простаками, Филипп. Кто, как не Гарри Стаффорд, — ближайший кровный родственник короля? Да никто о Тюдоре и не думает, Ланкастеры просто прикрываются его именем. Шакальи фокусы, шакалья хитрость — а ведь у него под боком в Бреконе не было даже этого змея епископа, чтобы заварить такую бучу. Предатели, как Кларенс, — ну вот пусть теперь и поджариваются на такой же сковороде… В свое время прошел слух, что Бэкингем желал помолвки своей дочери с сыном короля, но король не пошел на это. Теперь, наверное, снова лелеет эту мечту.
Верхушку холма осветила луна. Перед ними выросли стены Эбингдона{151}, над которыми, прорезая сгустившиеся сумерки, покачивались фонари.
— А как король? — понизив голос, спросил Филипп.
— Мне кажется, у него разбито сердце, — повернувшись к кузену, ответил Фрэнсис.
Путники переночевали в Эбингдоне, а на следующий день были уже в Бэнбери. Вскоре они слились с огромной массой конных и пеших — на рукавах у всех виднелась эмблема Ловелов — изображение борзой. В Ланкастер прибыли вовремя, соединились с королевскими войсками и вместе двинулись в Ковентри.
Бэкингем выехал, из Уэльса с большим войском, однако набрано оно было кое-как: воевать людям, судя по всему, вовсе не хотелось, и при первой же возможности они начали разбегаться. Из графств подкрепление так и не пришло. Погода тоже не радовала: который день шел проливной дождь. Кроме того, исчез епископ Мортон, которого Бэкингем взял с собой для укрепления духа своих вояк и в качес