«русая». А «крысиные хвостики никому не нужны!» – мама безоговорочно отметала все компромиссы и вела меня в парикмахерскую стричься.
А тут выясняется, что существуют способы превозмочь естество!
На моем лице, очевидно, отпечаталось впечатление, которое произвел на меня бабушкин рассказ. Вполне возможно, что я сидела с раскрытым ртом, – потому что бабушка выглядела довольной.
Но и действительно: это вам не какие-то странноватые чудеса из неведомой крестьянской жизни, где кто-то лезет в коровье ухо. Это настоящая Октябрьская революция! Мне открылась другая реальность, с удивительными возможностями собственных превращений. Для того чтобы у тебя возникли белые косы, существует парик! А никто и не догадается. Все кругом будут думать, что это мои настоящие волосы. И я сама, видимо, буду так думать…
Вечером температура спала.
А на следующий день приехали мама с папой.
Первое, что я радостно им сообщила, это новость о том, что Дед Мороз на самом деле – переодетый актер, а нос у него накрашен.
У мамы сделалось испуганное лицо:
– Откуда ты знаешь, Мариночка?
Что касается папы… Папа был невысокого роста, худощавый и коренастый. На первый взгляд он был ниже многих своих собеседников. Но вопреки всем законам физики, вопреки всем представлениям советской материалистической науки папа обладал уникальной способностью буквально на глазах увеличиваться в размерах. В то время в Советском Союзе еще не показывали диснеевские мультфильмы и мало кто знал о теории «тела без органов». Но папе, когда он впадал в состояние праведного гнева, не требовались примеры для подражания. Вокруг него возникало вполне ощутимое облако, заряженное электричеством, и окружающие содрогались от зрелища трансформации. Из облака вылетела первая молния:
– Анна Михайловна! Отойдемте. Нам надо поговорить, – и папа оттеснил бабушку в угол комнаты.
Я прислушивалась с интересом: оказывается, бабушка лишила меня детства. Своим дурацким рассказом подорвала веру в Деда Мороза! А эта вера необходима маленькому ребенку.
Мама, присев на край кровати, жалостливо гладила меня по руке. Возможно, мне перепала часть жалости, причитавшейся бабушке.
И больше меня ночевать у бабушки не оставляли.
К Деду Морозу бабушка не испытывала никакого почтения. Он для нее стоял в одном ряду с Колобком и Буратино – персонажами детских спектаклей.
Ничто – никакие узы, никакая память о детстве – не связывали бабушку с Дедом Морозом. До революции елка была христианским праздником, и языческому персонажу рядом с ней не было места. Если ряженые приходили, то приходили на святки. И уж точно не к бабушке, родившейся в местечке. А после революции, в 1925 году, елку вообще запретили как атрибут религиозной пропаганды. Реанимировали праздник только в 1936-м, но на советский манер и без всякого Деда Мороза. Если он где и «появлялся», то совершенно случайно.
Время Деда Мороза наступило после войны, когда всех советских детей объявили счастливыми. В этом была своя логика: счастливыми дети были прежде всего потому, что «не знали войны». Хотя потом это главное основание счастья все больше оттеснялось на задний план, и его заместило «счастье родиться в Стране Советов». Но в пятидесятых и шестидесятых в основе счастья, конечно, лежало именно рождение после войны. Так его ощущали взрослые. А тут еще и оттепель – легкие изменения общественного климата. И за детьми признали право на «беззаботное детство» и даже на какие-то «возрастные особенности». Их объявили «ужасными фантазерами» – и «подарили» им Деда Мороза и игру в волшебную палочку.
Мои отношения с Дедом Морозом складывались хорошо и после разоблачения. И в какой-то момент мне даже поручили на празднике в детском саду роль Снегурочки. Я надела белую «шубку», беленькие сапожки и парик с длинными косами. Так вот ты какое, счастье!
Пусть и краткосрочное: Дед Мороз провел елку в нашем детском саду, спешно скинул костюм, плохо вытер накрашенный нос – и побежал в другой детский сад. Меня он с собой не взял. Я не успела обидеться. Конечно, за час (представление длилось чуть меньше часа) я вполне сжилась с мыслью, что мы с Дедом Морозом – такая праздничная семья. Мы с ним – единое целое. Но обиду затмили усталость и праздничные переживания.
А никто и не обещал, что я превращусь в Снегурочку навсегда. Праздник проходит, карета снова становится тыквой…
Но было же превращение?
Большего и не надо.
Пусть у бабушки были «ковры и зеркала», но она все равно жила в коммунальной квартире. А вот дедушке и тете Жене в какой-то момент повезло: они получили отдельную квартиру.
Теперь ехать к дедушке нужно было на электричке. То есть в ужасную даль! Понятно, что дорога высасывала все силы.
Так что в отдельной квартире дедушки я была раза два-три – не больше.
В последний раз – через год после их переезда, когда маму вызвала тетя Женя.
Мы приехали. Дедушка сидел с узелком на кровати.
– Во-во! Гляди! Собрался! – с радостной злостью сказала тетя Женя. – Думает, что его отправляют в больницу. Куда собрался-то, а?
Дедушка как-то задвигался, взял узелок, положил…
– Ладно, ладно, завтра поедем! – сказала тетя Женя. – Пусть думает, что в больницу… Или ты, Рита, к себе его заберешь?
Мама сглотнула.
Тетя Женя совсем развеселилась.
– Он тут вчера кучу наложил, прям посреди коридора… Эй, дед, накладывал кучу? Чего мычишь? Признавайся! А вчера газ открыл. Хорошо, я ненадолго ушла… Ты газ-то чего открыл? (Дедушка зашевелился, что-то пробормотал.) Во-во! Чаю захотелось! Такой торопыга! Не мог подождать, пока я с магазина приду. Следить за ним надо, вот что.
– Мне… Я же целый день на работе… – мама искала, за что бы ухватиться.
Тетя Женя смотрела на маму, нехорошо улыбаясь.
– Так пусть Маринка за дедом убирает! Подумаешь – кучу убрать. Или она до сих пор сама стирать не умеет? А то все я да я…
Мама с испугом взглянула в мою сторону – видимо, ей хотелось спрятать меня от тети Жени:
– Она же… Она же в школе. И после школы…
Тетя Женя следила за мамой с нарастающим удовольствием.
– То-то, в школе!.. А я устала. Все. Больше не могу. Думаешь, просто было устроить отца в интернат? Да еще и в специальный! Знаешь, сколько я справок насобирала! Там хоть за ними следят. Если надо, уколы делают.
– Я буду к тебе приезжать! – мама придвинулась к дедушке и крикнула ему прямо в ухо. – Каждые выходные! Мы с тобой будем видеться даже чаще, чем раньше!
– Ве-ве-ве… – выдавил дедушка.
– Значит, мы с тобой порешили, – сказала тетя Женя маме.
Тетя Женя была некрасивая. Даже несимпатичная, в отличие от бабушки.
Дедушка женился на ней после того, как его реабилитировали. Тетя Женя как раз приехала из деревни и сразу согласилась – а то ей жить было негде. (Так объясняла мне мама.) Тетя Женя была «простая», без всякого образования. Сначала она уважала и побаивалась дедушку. Но потом с ним случился инсульт. Ну ничего, ничего… Зато их быстро поставили в очередь на квартиру. Тетя Женя ждала-ждала – и наконец дождалась. Вдруг обнаружилось, что у нее есть сын. Тетя Женя ему написала, что теперь у нее квартира…
Мама старалась ездить к дедушке каждые выходные. Иногда она брала с собой брата, а меня не брала. «Надо ехать в ужасную даль. Одна дорога высасывает все силы. Лучше сделай уроки и сходи в магазин. Там тебе нечего делать».
Приходил папа (к этому времени он уже с нами не жил, а жил в служебной квартире при школе).
– Как Соломон Исаакович? – спрашивал папа.
– Мне кажется, он уже мало что понимает, – мама болезненно морщилась. – Спросил меня: «Я в тюрьме?» У него на щеке синяк. Он подрался с соседом. Сосед без спросу залез в его тумбочку и что-то оттуда украл…
Я пыталась представить, как это может быть, как это дедушка «ве-ве-ве», с негнущейся ногой, со слуховым аппаратом? взял и стукнул соседа-вора. Который, сказала мама, тоже едва ходит. Наверное, дедушка схватил палочку…
– Когда Маринка ко мне придет, я передам с ней кальсоны для Соломона Исааковича. Они целые, теплые. Я их почти не носил. И еще брюки отдам. Они тоже целые. Там на колене два пятнышка.
Мама кивала: пятнышки – ерунда. И папа уходил.
– А еще дедушка просит что-нибудь почитать, – говорила мне мама. – То, что ты ему передала («Пиквикский клуб», который я взяла в библиотеке), он читать отказался. Сказал, что уже читал. Сказал, что читал всего Диккенса. Хочет что-нибудь современное.
Это было немного обидно: какое еще «современное»? Разве не мама учила меня выбирать книги в библиотеке? Из всего, что стоит на полке, нужно брать самую потрепанную. Если книга потрепанная, значит, читаная-перечитанная. Верный признак того, что она интересная. «Пиквикский клуб» был «лохматый» и в конце не хватало пары страниц. А дедушка, значит, его читал… Ладно, я все равно собиралась в библиотеку. Это не очень близко. А я иду – такая ответственная, самостоятельная… Мама, конечно, знает, что библиотека детская. Но ведь и там могут встретиться подходящие книжки…
Под Новый год грянул сильный мороз. 30 градусов, если не больше.
– Настоящий мороз, новогодний, – одобрительно сказала мама. – Это лучше, чем слякоть. Это здоровый мороз. Убивает любых микробов… В 41-м году знаешь какие морозы были? Сорокаградусные! Из-за морозов немцы не смогли взять Москву. Они к холодам не привыкли и замерзали, как мухи. А защищать Москву прислали сибиряков. Им-то мороз нипочем. И они отогнали немцев.
Мы – мама, брат и я – встретили Новый год. Утром, второго числа, мороз немного спал, и мама поехала к дедушке.
Вернулась она со странным лицом, как будто его неправильно натянули на пяльцы.
– Дедушка умер, – сказала мама.
Сказала всего один раз. Но мне почему-то кажется, что она говорила и говорила: «умер-умер-умер-умер»…