Вступать в пионеры можно было с девяти лет. Но в девять лет туда принимали только самых лучших. Я была среди лучших, отличница. И я вступила в ряды юных ленинцев в числе первых, еще в третьем классе. Наша учительница составила список из пяти человек и обнародовала его на дополнительном уроке, который в зависимости от того, что на нем происходило, назывался то «классным часом», то «собранием октябрятского отряда». Ты выходил к доске, вставал лицом к классу – и желающие поднимали руки, чтобы высказать о тебе свое мнение: что в тебе хорошо, какие у тебя недостатки (хоть убей, ничего не помню про свои недостатки) и достоин ли ты стать пионером. Потом октябрятский отряд голосовал.
– Кто за то, чтобы принять в пионеры Марину Аромштам?.. Так, хорошо, – говорит учительница. – Единогласно!
И вот нас пятерых отправляют на торжественную пионерскую линейку. Мы в парадной школьной форме: девочки – в белых фартуках (передниках), мальчики – в белых рубашках. И у нас на груди уже нет октябрятских звездочек. У нас на груди пустое место – в соответствии с нашим переходным статусом. Временно мы – никто. А все остальные, кто выстроился на линейку, – в пионерской форме: белый верх, темный низ. У них на груди алеют пионерские галстуки. У них на груди (правда, не у всех) – маленькие костры пионерских значков.
И вот выносят знамя пионерской дружины…
Я любила, когда выносили дружинное знамя. Папа каким-то образом сумел привить мне эту любовь. А может быть, не привил, а попросту заразил. Папа был такой страстный, он умел заражать. И я понимала, что это подлинное искусство – пройти через зал, вытягивая носки; на груди – пионерские галстуки, на головах – пилотки, руки в отмашке сгибаем в локтях, локоть правой руки при каждом шаге поднять до уровня груди… Чтобы научиться красиво маршировать, надо много тренироваться. В интернате дети из папиного класса входили в знамённую группу (знаменосцем обычно был мальчик, а две девочки – его «группой»). Папа обычно присутствовал на их тренировках. Знамя обычно выносят под барабанный бой. А перед выносом знамени должен трубить горнист.
И вот мы идем с папой в интернат (я два года училась в папином интернате), и папа говорит:
– Сегодня нельзя опаздывать. Сегодня будет линейка. Поэтому держим темп.
Я перебираю ногами со всей возможной скоростью, но дорога-то в горку! И как далеко идти! И почти невозможно идти в папином темпе.
Но папа говорит:
– Шире шаг! Дыши ровно! Торжественная линейка – это значит вынесут знамя!
Мне не хватает воздуху, но вряд ли это что-то меняет. Папа ведь все равно не может остановиться. Я пытаюсь бежать рядом с ним. Делается еще хуже. Лучше идти «шире шаг». Папа меня оставляет, не доходя до ворот: «Пока, дочь!» – и торопится к своей знаменной группе. Я бреду в класс. Еще рано. Почти час до начала уроков. Перед линейкой папа за мной кого-то присылает. В зале меня куда-то ставят, чтобы мне было хоть что-то видно. Что происходит, пока не очень понятно. Но я знаю: вынесут знамя! И у меня от волнения бьется сердце!
– Дружина, равняйсь! К выносу знамени стоять смирррно!
Знаменная группа застыла у гипсового бюста Ленина. Нас пятерых выстраивают в маленький ряд перед всей дружиной. И как-то мы понимаем, что наступил момент клятвы. (Те, чей час придет позже, будут произносить клятву хором. Но мы-то – самые первые. Каждый из нас должен сам произнести слова клятвы.)
– Я, Аромштам Марина, вступая в ряды пионеров Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…
(«Перед лицом своих товарищей»! Мамочка дорогая! Где «они» взяли эти слова? Кто их надоумил, что надо так говорить «перед лицом»? Это ж какая невозможная красота – «перед лицом товарищей…»!)
«Надо выучить (что-то) так, чтобы слова отскакивали от зубов. Тогда бояться нечего», – обычно говорила мама. Это касалось стихов, правил и теорем. То, что так надо выучить клятву, я поняла сама. И клятва, честное слово, отскакивала у меня от зубов. Но все равно дух захватывает: ведь на линейке, «перед лицом товарищей», ты этих лиц практически не различаешь. Все сливается, только и видно: белый верх, темный низ…
– …горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия…
Мне на шею повязывают красный галстук (Кто это был? Не помню!). И прикалывают на фартук пионерский значок…
Папа в середине дня специально прибежал из интерната, чтобы меня сфотографировать. Был теплый весенний день, на сирени набухли почки…
…Жила-была одна девочка.
Дали ей в руки красный флажок на деревянной палочке, повязали на шейку красный галстук, надели на голову красную пилоточку и велели идти в ту сторону, где сияет заря коммунизма. Путь ей озаряли красные звезды, горевшие на красных башнях Кремля. А впереди реяли красные знамена, скакали «красные командиры на горячих конях» (муз. и сл. М. Синельникова), и красные кавалеристы, про которых «былинники речистые вели рассказ» (муз. братьев Покрас, сл. А. Дактиля), и красные дьяволята.
Сколько вокруг нее было красного, даже трудно представить:
Красная площадь, «Красный пролетарий» (машиностроительный завод), «Красная Москва» (духи), «Красный Октябрь» (кондитерская фабрика), «Красная заря» (многочисленные колхозы и совхозы), «Красный богатырь» (завод, выпускавший те самые резиновые галоши, и еще резиновые боты (боты были даже хуже галош, они считались обувью для старушек, но иногда их надевали и на детей), и потом – резиновые сапоги), красный уголок (помещение в жилых домах, где собирались коммунисты-пенсионеры и проводили свои собрания) и еще Краснознаменный ансамбль песни и танца Советской армии.
Красный – это не цвет. Красный – это особая субстанция, которая принимает различные формы и существует в различных состояниях.
Правда, в старину слово «красный» означало «красивый». А потом оно как-то сдвинулось в сторону «крови». И из-за этого временами «кровь» оказывалась «красивой»…
8
Не все мои одноклассники были такими же хорошими, как я. Не все могли рассчитывать, что когда учительница напишет красивым почерком на доске их имя, то другие, сидящие в классе и обратившиеся на время в «товарищей с лицами», не найдут в них никаких недостатков. И в ответ на команду «голосуем» единогласно поднимут руки: принять в пионеры!
Но постепенно в классе (уже на следующий год) становилось все больше тех, кто носил на груди красный галстук. А в начале пятого класса тех, кто еще не вступил в ряды пионерской организации Советского Союза, остались считаные единицы.
Среди считаных единиц был Толик Мозгляков. Почти двоечник, маленький, крепкий, любимец публики, жадной до цирковых развлечений вроде «сегодня травим заику».
В глубине души я понимала, что Толик – гадкий мальчишка. Но это – в глубине. А в целом… Да вы бы видели Толика на физкультуре! Вы бы видели, что он выделывал на разновысоких брусьях! (Да и на параллельных – когда учительница выходила в тренерскую за мячом.) Повисал на одной руке, вертелся в разные стороны, скалил зубы и сквернословил. А уж если кого-то травили, то благодаря Толику это действо становилось в высшей степени театральным. Всё становилось смешным – даже несчастная жертва.
Я была хорошая девочка. И я, конечно, знала со времен детского сада: «Если бьет дрянной драчун слабого мальчишку, я такого не хочу даже ставить в книжку» (сл. В. Маяковского). Да я могла все это стихотворение рассказать наизусть!..
Но Толик вообще-то не бил никого – если не размывать значение слова «бить». Существует множество способов изводить свою жертву бескровно, без видимого членовредительства. Нет, я знала, конечно, что «смеяться над слабыми нехорошо»… Но попробуйте не смеяться!
Толик, он же такой… Он такой зажигательный! От Толика так и веяло жизнелюбием и энергией. Он всегда находился в середине мальчишеской кучки, и сразу было понятно, что там – центр жизни.
Иными словами, мне очень нравился Толик.
И вдруг оказалось, что Толик… курит!
Мне рассказала об этом моя подруга Оля Сенина. Мы с ней вместе стояли на переменках. На переменках нельзя было бегать. На переменках надо было «прогуливаться по коридору». Но никто «не прогуливался». Мальчишки обычно носились как угорелые. А девочки чаще всего просто стояли у стенки. Вот и мы с Олей стояли рядом и разговаривали. А после уроков возвращались вместе из школы. От школы до наших домов идти было семь минут. А иногда и пять. Но у нас дорога домой занимала не меньше часа. В это время мы делились друг с другом разными переживаниями. Мы говорили о разном, в том числе и о Толике.
И вдруг она по секрету рассказывает мне новость: Толик курил! Она это видела…
И не только она, но и Танька Каткова. Оля случайно увидела, а Танька – не случайно. Оля думает, что Толик именно ради Таньки все это и затеял. У Таньки была коса, настоящая, как у Снегурочки, только темного цвета. Она считалась красавицей. А Толик, несмотря на свои мускулистые руки, был ростом ниже Таньки. И это сильно снижало его шансы «быть избранным».
И он решил продемонстрировать Таньке, что, несмотря на рост…
(А ведь Танька Каткова вместе со мной вступала в пионеры…)
Нет, это просто ужас! Нам с Олей было известно: курение – страшное зло. У заядлых курильщиков чернеют сердце и легкие…
…Мальчишки забрались в кусты за школой. Они припасли бычки. Где-то они их набрали… Кстати, тут может быть не только туберкулез. Так запросто можно и сифилисом заразиться… Ты не знаешь про сифилис? Ну ты даешь, Маринка! Это когда проваливается нос. Бытовой сифилис можно даже в метро подхватить: подержался за эскалатор, вернулся домой – и сифилис. А они чужие бычки берут в рот! Тут заразиться сифилисом пара пустяков, и даже не бытовым…
Оля горько посмеивалась и вздыхала.