— Кажется, будто весь мир превратился в ледяную пустыню, — пожаловался Иона Асанес, придвигаясь поближе к огню.
Вечерами мы все были озабочены тем, как бы отвоевать себе местечко у костра или, на худой конец, прильнуть к кому-нибудь из спутников. Тут уж было не до дружеских предпочтений — лишь бы отыскать живую душу, готовую поделиться с тобой крупицей тепла. Топливом нам служил в основном лошадиный навоз. Стоило кому-нибудь из животных опорожнить кишечник, как люди тут же подбирали конские яблоки и засовывали себе под одежду. Польза была двойной: во-первых, свежий навоз некоторое время согревал такого счастливчика, а во-вторых, и сам не замерзал, сохраняя горючие свойства. Так продолжалось, пока запасы корма не начали иссякать. Теперь лошади ели меньше, а соответственно, и меньше гадили. Ну, то есть те, которые не успели околеть…
— Это еще ничего, — промолвил Онунд Хнуфа, повернувшись к Ионе. — Вот мне доводилось охотиться на китов в таких местах, где ледяные глыбы громоздились, точно горы.
— Да-а, — поддержал Гизур, словно и сам бывал в тех краях (хотя все мы знали: он только мечтал поохотиться на китов).
— Хочешь увидеть настоящий ледяной мир, отправляйся в Бьярмаланд, — рассказывал Онунд своим низким раскатистым голосом, напоминающим рык тюленя в случку. — Да будет вам известно, что существует много разновидностей льда. Морской лед образуется осенью и ранней зимой из молочного моря, загустевшего от снега и частиц земли, которые приносят с собой плавучие льдины. Возле берега появляется особый стоячий лед, так называемый припай. По весне он крошится и ломается из-за приливов и отливов. Так… теперь, значит, плавучие льдины. Вы спросите, откуда они берутся? Во всем виноваты ветер и волны. Совместными усилиями они потихоньку разрушают припай и отламывают от него большие толстые куски льда, которые пускаются в самостоятельное плавание по морю. Вот вам и плавучие льдины! По виду они смахивают на те плитки, из которых в церкви складывают огромные картины — да вы, наверное, помните, нам еще Торговец о них рассказывал.
Обычно плавучие льдины сбиваются в кучи — ну, чисто отара овец. Они налезают друг на друга, сминаются, днем подтаивают на солнце, затем снова смерзаются. А в результате получается то, что мы называем паковым льдом или просто паком. Это такая ледяная корка толщиной в человеческую руку. Она одевает море, наподобие тесной рубахи. И когда поднимаются волны, можно видеть, как паковый лед ходит ходуном.
Между прочим, лед тоже растет и стареет, как и мы с вами. Говорю об этом не просто так — любой моряк, плавающий во льдах, знает, сколь важно учитывать возраст льда. Взять, к примеру, молодой лед… Его легко узнать — по виду он чистый, белый, опять же толщиной в человеческую руку. Такой лед бывает хрупким и ломким, словно черствый хлеб. При необходимости его легко можно проломить носом корабля. Однолетний лед уже гораздо прочнее, он и толщиной уже в человеческий рост. А про двухлетний и говорить не приходится — тот еще толще и виден издалека, потому как выступает над поверхностью воды. Гладкие участки льда там чередуются со снежницами, лужицами талой воды, и цвета он особого — ну, вроде как левый глаз у нашего Олава. Опытный моряк обходит такой лед стороной, уж больно он опасен.
Олав, появившийся к концу рассказа, улыбнулся и поморгал своим зеленовато-голубым глазом — чтобы все поняли, что именно Онунд имел в виду. До того мальчик сидел у костра юного князя Владимира, но сейчас подошел к нам, очевидно, привлеченный запахами из нашего котелка. Он скромно предложил рассказать какую-нибудь историю в обмен на порцию аппетитного варева. Получив еду, он стал жадно глотать и пережевывать свою пайку, пока не съел все подчистую.
— Вкусно, — похвалил Олав, а затем совершил большую ошибку, поинтересовавшись, из чего это приготовлено.
— А почему ты спрашиваешь? — ухмыльнулся Финн. — Не все ли равно?
Однако мальчик не ответил на улыбку. Его маленькое бледное лицо оставалось серьезным и даже печальным, когда он проговорил:
— Оно и видно, Финн Лошадиная Голова, что ты никогда не был траллом. А мне пришлось постигнуть эту мудрость. Необязательно знать, что такое ты ешь, когда ешь. Но всегда жизненно важно знать, чем оно было до того, как превратилось в еду.
Пожав плечами, Гирт подтолкнул к мальчику замерзшую окровавленную лапку одной из наших борзых.
— Это была Другая Собака, — пояснил он своим простуженным голосом. — Собаку мы съели вчера.
— А самый старый лед ужасно толстый, — продолжал бубнить Онунд. — Почти в два человеческих роста толщиной. И голубой-голубой, словно весеннее небо…
Я удивился, расслышав в голосе исландца не что иное, как хеймтру[5]. Горечь потери и острая тоска по прошлому — вот что звучало в голосе старого корабельного плотника.
— Может, хватит уже болтать про лед? — проворчал Квасир. — Я и без того насмерть замерз.
Остальные его поддержали — всем хотелось поскорее услышать очередную историю Вороньей Кости. А я не мог отрешиться от мыслей о старом Онунде — горбатом исландце, который разгуливал по гигантским глыбам льда и видел лужицы талой воды на их зеленовато-голубой поверхности. Что такому человеку Великая Белая Зима?
Поутру мы снова двинулись в путь. Но уже через час увидели наших хазарских следопытов, которые мчались навстречу, вовсю нахлестывая лошадей. Они сразу же направились к Владимиру, который, подобно белому ворону, восседал на своем коне, и о чем-то с ним переговорили.
Причина волнения выяснилась позднее, когда мы набрели на запорошенную снегом чужую стоянку. Нашему взору предстали остатки кострища и пара брошенных юрт. Кроме того, обнаружились и другие следы пребывания людей: забытое седло, медный котел и деревянные миски, а также железный меч, воткнутый в землю и оставленный ржаветь без присмотра. Кто-то поднял с земли выломанную ступицу колеса с парой спиц. Тут же валялись трупы павших животных: маленькие тощие лошадки лежали на спине, задрав в воздух окоченевшие ноги, и походили на деревянные игрушки, разбросанные озорным ребенком.
Но самой страшной находкой оказались заостренные колья, воткнутые в землю и увенчанные отрезанными головами. Мы долго стояли, глядя на заиндевевшие лица, на каждом из которых застыла гримаса боли и страха.
— Знаешь кого-нибудь из них? — спросил Добрыня, поворачивая лошадь в мою сторону.
Все эти люди были мне незнакомы. Гирт поднял с земли чужой меч и, взвесив его в руке, промолвил:
— Добрый меч, выкованный нашим северным кузнецом.
Финн присел на корточки, чтобы внимательно рассмотреть лица мертвецов. После минутного созерцания жуткой картины он вынес свой вердикт:
Это люди Ламбиссона. Посмотри, ярл Орм, у одного из них волосы заплетены в косы, как у нашего Ботольва. Так обычно поступают свеи и славяне. Я слышал, что Ламбиссон вербовал своих людей среди балтийских славян.
— Похоже, их захватили врасплох. Всадники налетели, разметали стоянку и умчались прочь, — добавил Абрахам, читая одному лишь ему понятные знаки. — Возможно, несчастные плелись в конце колонны. Трудно сказать, когда это случилось и в каком направлении двинулись уцелевшие — земля слишком замерзла, следов не осталось. Ясно одно: на них напали не обычные грабители. Те бы не оставили валяться хороший меч…
— С нападения прошло не больше одного-двух дней, — произнес Морут, кутаясь в свои меха. — Посмотрите, волки уже успели поработать над этими головами, но раны выглядят сырыми. Так бывает, когда гложут незамерзшую плоть. А при нынешних морозах это дело нескольких часов. К тому же в глазницы еще не успело намести снега… Кроме того, я разглядел в стороне три отпечатка копыт. Они указывают, что нападавшие отправились на юг. Я мог бы их выследить.
И пока Абрахам с удивлением смотрел на своего товарища (вот ведь сколько всего вызнал), Добрыня принял решение.
— Отлично, займись этим, — приказал он. Затем повернулся к нам с Сигурдом и, понизив голос, сказал: — Кем бы ни были эти люди, напавшие на Ламбиссона, они не могли уйти далеко. А значит, надо держаться настороже.
Что тут гадать? Ясно же, что люди Ламбиссона приняли смерть от рук таинственных мужененавистниц. Впрочем, подумав хорошенько, я решил не озвучивать своих опасений. Честно говоря, эти самые «убийцы мужчин» меня не слишком пугали. Достаточно взглянуть на их павших лошадок, дабы понять: степные девы-воительницы находятся в столь же плачевном положении, что и мы сами. Кроме того, имелось еще одно соображение, которое подстегивало меня и заставляло забыть обо всех опасностях. Мои пропавшие побратимы — Коротышка Элдгрим и Обжора Торстейн — находились так близко, что казалось: протяни руку и дотянешься.
Вот этими мыслями я счел нужным поделиться с остальными членами нашего Обетного Братства. А заодно добавил, что, скорее всего, страшные мужененавистницы все мертвы. Мне хотелось поднять дух моих людей и добавить тепла скудному костерку, который мы развели посреди заснеженной степи.
— В конце концов, если буран не убил этих амазонок, — заявил я с преувеличенной веселостью, — их прикончит дальнейшая дорога. Судя по всему, корма у них почти не осталось, лошади дохнут на ходу. Теперь они почти наверняка вынуждены передвигаться на своих двоих… если вообще живы.
— Как раз то, что надо! — просиял Гирт Стейнбродир, не обращая внимания на возмущенные взгляды Торгунны и Тордис. — Женщина, которая передвигается на своих двоих, — это хороший знак для мужчины.
Финн одобрительно рассмеялся, а я успел подумать: ох, не стоит искушать мстительных Норн. Так оно и вышло. На следующий день мы столкнулись со всеми своими врагами сразу.
12
Где-то ближе к обеду мы неожиданно вышли к балке. Этим словом местные жители называют пересохшие русла рек, нередко встречающиеся в степи. Место само по себе опасное, поскольку отлично подходит для устройства засады. Нам бы остановиться и оглядеться, однако все наше внимание было поглоще