— Нам нужен Коротышка Элдгрим, — добавил я примирительным тоном. — Мы не хотим проливать ничью кровь. Фрейр свидетель, здесь ее и так немало пролито. Мы только хотим вернуть своего побратима.
Ламбиссон сделал какое-то движение. Мне показалось, что голова его безвольно поникла. Тем не менее рука с пригоршней серебра оставалась твердой.
— Ты разговариваешь, как друг, — прошипел этот живой мертвец. — Мы ведь никогда не были друзьями.
— Возможно, — согласился я. — Но нам нет нужды враждовать.
В наступившей тишине я считал удары сердца. Один, два… Затем снова раздался голос Ламбиссона:
— Как тебе нравится моя новая крепость, Убийца Медведя? Красивая, правда? Богатая…
Смех, которым Ламбиссон сопроводил свои слова, напомнил мне последний вздох, вырывающийся из груди умирающего.
— Мне казалось, достаточно богатая, чтобы воскресить мою любимую Бирку. Но я ошибался — это место мертво…
— Оставь его себе, — ответил я. — Мне нужен Коротышка. Отдай его мне, и мы уйдем. А ты сможешь преспокойно наполнить свои сапоги серебром. Никто тебе не помешает.
Ламбиссон подался вперед, и я четко увидел его обескровленное, изъеденное черными пятнами лицо. На потрескавшихся губах выступила кровь, однако в глазах застыло холодное, непреклонное выражение. Он медленно покачал головой.
— Так я и думал, — со вздохом сказал я. — Тогда вот тебе мое последнее предложение. Мы с Финном возвращаемся к той дырке в крыше и поднимаемся наверх. После этого ты отпускаешь Коротышку, и мы забираем его с собой. А ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится: хочешь уходи, хочешь оставайся здесь.
— И вы вот так уйдете и бросите сокровища? — недоверчиво спросил Ламбиссон.
— А что толку в этих сокровищах? — пожал я плечами. — Ты не можешь их съесть, Брондольв, не можешь согреться с их помощью. Посмотри на себя… Ты сидишь здесь голодный, холодный и больной. Я не…
И тут он сделал попытку убить меня. Хитрая бестия! Ему удалось-таки усыпить мою бдительность. Пока я разглагольствовал, Ламбиссон собирался с силами и вот теперь, подобно черной молнии, метнулся в мою сторону. Я же опомнился, лишь когда услышал свист его меча. Как выяснилось, Брондольв был далеко не так изможден и болен, как могло показаться со стороны.
Перед глазами у меня мгновенно промелькнула картина из прошлого. Это было, словно вспышка: я увидел Кетиля Ворону, который в ужасе карабкается по груде звенящего серебра… Из живота у него вываливается клубок голубоватых внутренностей. А по пятам несется точно такой же стремительный сгусток черной тьмы. Только тогда это была безумная Хильд с рунным мечом в руках.
Воспоминание это едва не стоило мне жизни. Захваченный жутким видением, я замешкался. Мой собственный рунный меч лежал у меня на коленях, и, похоже, он опомнился раньше своего хозяина. Как живой, взметнулся он вверх и блокировал предательский удар.
Раздался такой грохот, будто молотом со всего размаху ударили по наковальне. Я признал этот характерный скрежет. Знаете, как стонет ломающаяся сталь? Так вот, это был тот самый звук… и я понял, что меч Ламбиссона сломался при столкновении с моим. А в следующий миг он налетел на меня, словно бешеный бык — вопя и размахивая рукоятью, из которой торчал зазубренный обломок лезвия.
Мы сцепились в единый клубок — рычащий, воющий и брыкающийся, — но все это длилось недолго, потому что борьба завершилась почти сразу. И завершилась она еще одним характерным звуком — треском и мокрым хлюпаньем, который производит тяжелый предмет, если его обрушить на человеческий череп.
Финн рывком поднял меня на ноги и прижал к своей груди. Я обнаружил, что весь перепачкан кровью и мозгами Ламбиссона, и бросил взгляд на своего недавнего противника. Он лежал ничком в быстро расплывающейся луже крови. На затылке у Брондольва зияла звездообразная дыра.
— Мы ведь только хотели забрать Коротышку Элдгрима, — пробормотал Финн, глядя на свой Годи, с которого стекала грязная красно-бурая жижа. — Зачем ему понадобилось…
Да уж, понадобилось. Дело в том, что Ламбиссон не мог с нами торговаться — у него не было Коротышки. И мы сами в том убедились, обойдя весь огромный могильник. Карабкались по обледеневшим кучам серебра, заглядывали в каждый темный уголок — и нигде не обнаружили следов нашего побратима. В конце концов мы снова вернулись на то место, где оставили Ламбиссона. Я перевернул тело на спину, мне хотелось заглянуть ему в глаза. Я слышал, что сколько бы человек при жизни ни лгал, перед смертью у него в глазах запечатлевается правда.
От голода и холода лицо Ламбиссона осунулось и как-то стянулось. Оно было иссиня-белым, как и у всех мертвецов, но схваченные морозом глаза отливали ярким металлическим блеском. Они казались двумя лужицами расплавленного серебра. Вот она — правда, которая запечатлелась в глазах Брондольва. Другое дело, что это была его правда, совершенно нам не нужная.
Финн диковато огляделся по сторонам. Взгляд его скользил по сверкающим стенам гробницы, по огромным горам серебра, громоздившимся слева и справа от нас. Затем он молча содрал со своей шеи амулет в виде валькнута и вложил его в коченеющие пальцы мертвеца. Этот жест меня безмерно удивил. Вообще-то это был мой амулет, а я не собирался приносить никакие дары Ламбиссону. По правде говоря, я бы даже засохшего дерьма для него пожалел. Я возмущенно заявил о том Финну, и побратим кивнул, соглашаясь.
— Я понимаю, Орм, — сказал он. — Но я не для него стараюсь. Это в знак того, что все окончилось. И вот что я тебе скажу, ярл. Наш маленький монах оказался прав: ни к чему все это. Мы преодолели столько испытаний… принесли такие жертвы. И ради чего? Нам пришлось бы навечно остаться под землей, Орм. Жить здесь и постоянно сражаться за эти проклятые сокровища. Убивать всякого, кто сюда сунется, а также всю его родню — женщин, детей… Не по душе мне это, Торговец. Да я бы отдал все серебро — и еще вдвое больше — за то, чтоб вернуть наших побратимов. Скапти, Колченога, Заячью Губу и всех остальных… И даже Эйнара, хоть ты со мной и не согласишься.
Покачивая головой, Финн поднялся на ноги. А я стоял, оглушенный его словами. Конечно же, мой побратим был прав. Мы могли бы наполнить серебром все ведра, завязать наши рубахи узлом и превратить их в мешки для сокровищ. Мы загрузили бы серебром все подводы. Но и тогда сокровищ остался бы непочатый край. После нас сюда приходили бы все новые и новые люди. Например, друзья Абрахама и Морута, а также друзья их друзей… Не говоря уж о родственниках и знакомых всех дружинников и наших побратимов. И каждый из них уносил бы часть сокровищ Аттилы. Ибо тайна этого места оказалась раскрытой.
Проклятый дар Одина. Я давно подозревал, что он не стоит тех жертв, которые нам пришлось принести. Я сказал об этом вслух, и Финн кивком подтвердил мою правоту. А затем сделал нечто совершенно неожиданное. Опустив руку на мое плечо, он посмотрел мне прямо в глаза и совершенно серьезно произнес:
— Ты был прав, когда не хотел сюда возвращаться. Нам следовало прислушаться к твоему слову, ярл.
Я почувствовал, как меня изнутри затопила жаркая волна стыда. Да, конечно, я возражал против похода в степь. Я окопался в своем гестерингском имении и сколько мог удерживал побратимов от этого безумства. Но все равно изрядная доля вины лежала именно на мне. Ведь кто, как не я, нацарапал проклятые руны на рукояти меча? Я же знал, что рано или поздно сломаюсь — не смогу противиться соблазну — и воспользуюсь этой подсказкой!
Мы уже намеревались двинуться в обратный путь, когда откуда-то издалека, из-за гор потемневшего серебра до нас донесся приглушенный зов. Высокий, тонкий голос выкликал мое имя. Голос принадлежал женщине, и я ощутил, как сердце мое сковало ужасом.
Хильд.
Мы с Финном переглянулись. Наверное, впервые я не увидел привычной насмешливой гримасы на лице побратима. Только кончик языка беззвучно шевельнулся меж пересохших, потрескавшихся губ.
— О-о-орм!
— Клянусь глазом Одина! — хриплым шепотом пробормотал Лошадиная Голова.
— Фи-и-инн!
— Ты слышал это? — спросил я тоже шепотом.
— Я одноухий, но не глухой, парень, — прорычал Финн в ответ.
Он приподнял факел над головой. В другой руке Финн сжимал свой Годи. Я видел, как напряглись мускулы у него на шее.
— Ну, что ж… Если эта дохлая сука явилась по наши души, — заявил он, — то я прятаться не стану.
Финн был известен своей безрассудной храбростью. Недаром же про него говорили, будто Лошадиная Голова не боится никого и ничего. Что касается меня, то должен со стыдом признаться: на меня навалился такой ужас, что я едва мог пошевелиться. Вот именно так — преодолевая невидимое сопротивление и отчаянно пытаясь унять противную дрожь в коленках — я двинулся вслед за побратимом. Путь мой лежал в обход гор серебра — туда, где тускло светился факел. Мне всего-то предстояло пройти два десятка шагов, но Один свидетель, прогулка эта показалась самой долгой в моей жизни.
Наконец в неверном свете зимнего дня, проникавшем сквозь отверстие в крыше, я разглядел впереди зловещую темную фигуру. Это и впрямь была женщина. Она стояла, держа факел высоко над головой и незряче вглядываясь в темноту подземелья. Словно гончая Хель, подумалось мне…
— Я здесь, сука проклятая! — взревел Финн (и если его голос чуток и дрогнул под конец, то все равно я восхищаюсь мужеством своего побратима; у меня самого горло так пересохло, что я не мог вымолвить ни слова).
— Это ты, Финн Бардиссон? — прокричала женщина. — Сделай три шага вперед, чтоб я могла тебя видеть. И если это действительно ты, то прекрати обзывать меня нехорошими словами.
Несколько мгновений мы стояли, растерянно хлопая глазами. Затем Финн хрюкнул, будто неожиданно схлопотал по морде, и завопил:
— Тордис! Клянусь волосатой задницей Одина, это же Тордис!
Должно быть, бедная Тордис никак не ожидала, что из темноты выскочат два мужика и начнут осыпать поцелуями ее растерянное лицо. Она и сама выглядела не менее напуганной и взволнованной, чем мы.