— Знаю, Студент. И кое-что, к твоей великой радости, могу поведать.
Я чуть было не добавил: «Чтобы глаза на пол не упали», — но вовремя остановился. Студент схватил в руки шариковую ручку, какую-то измызганную пухлую тетрадь и посмотрел на меня с таким видом, будто за моей спиной замаячил призрак великого Вазари.
— Рассказываю тебе историю, которая, на первый взгляд, не имеет к этим работам никакого отношения. Но кое-какие интересные сведения, уверен, ты почерпнешь.
Итак, после оккупации Франции реквизированные произведения искусства свозили в музей «Зал для игры в мяч». Распределением добычи занимался рейхсмаршал Геринг. Первым среди прочих коллекционеров произведения искусства отобрал товарищ Гитлер, затем партайгеноссе Геринг, потом представитель Высшей партийной школы. Немецкой, естественно. Кое-что из остатков подобрали музеи, а все остальные шедевры гуманные нацисты продали в Цюрихе и прочих Люцернах для того, чтобы материально поддержать французских вдов и сирот.
— Кроме «непригодных к использованию».
— Вот именно. Всякую гадость, пропитанную упадническим и еврейским духом, немцы, как ты знаешь, сожгли. Вместе с Миро, Пикабием, Клеем сгорел и Леже, лежащий на твоем столе.
— Так каким же образом…
— Простым, Студент. Среди немецких офицеров было немало людей, понимающих толк в прекрасном. И сколько оно стоит. А главное, они правильно поняли основной смысл любой войны… И вот много лет назад в Германии произошел такой случай. К епископу Зольбаху пришел один ветеран войны и труда, который передал священнослужителю почти тридцать произведений искусства, созданных французскими мастерами. Дядя этот явно был человеком, воспитанным на христианской морали, потому что свято выполнил требование одного высокопоставленного офицера. Во время войны тот спас его от Восточного фронта и отправил в Германию, попросив об одной услуге. Хранить некий чемодан, пока за ним кто-то не придет.
Спустя двадцать лет до дяди дошло, что об этом чемодане вряд ли кто помнит. Отставной солдат фюрера не присвоил себе содержимое чемодана, а направился к епископу.
— Что было в том чемодане? — не выдержал Студент.
— «Скала» Гогена. «Развалины в Грамкам» Сера… успеваешь записывать? Дальше, работа Огюста Ренуара «Клод Ренуар за письмом», пастели Кросса, Пермитта.
— Но ведь…
— Не тревожься, эти произведения искусства хранились до последнего времени в Берлинской национальной галерее.
— Неправда, — отрезает Студент.
— Другими словами, ты утверждаешь, что я вру?
— Быть может, ваши данные неточны, — не решился пойти на обострение Студент. — Ни в одном из каталогов музея эти работы не значатся.
— Еще бы, — реагирую улыбкой на такую детскую дурацкую непосредственность. — Твоим германским коллегам-музейщикам было запрещено не только выставлять эти и другие картины, даже вносить их в опись.
Теперь Студент счастлив. Он что-то карябает в своем пухлом гроссбухе, внося туда дополнительные сведения о дважды похищенных Германией работах, не требуя никаких дальнейших пояснений.
Правильно делает. Большего он не узнает. Сведения о деятельности Бюро юридической защиты национального достояния ГДР ему ни к чему. Именно там регистрировались произведения искусства, находившиеся прежде в собственности, как это они выражались, бежавших из республики лиц. И не только бежавших, но и давным-давно казненных или ограбленных прежним режимом.
Вот потому-то полотна распределяли в закрытые спецхраны, а пресловутое Бюро сидело под крышей ветеринарного факультета университета имени Гумбольда. Когда Берлинская стена пала, кое-какие произведения искусства стали выплывать на свет Божий даже по официальным каналам. Не все, конечно, в том Бюро дураки не сидели, мгновенно сориентировались в сложившейся обстановке, и некоторые осколки пресловутой стены разлетелись в разные стороны в виде произведений искусства.
У нас тоже спецхраны имеются, еще лучше, чем в той Германии. И лишь однажды один любопытный следователь стал копать чересчур глубоко, хотя все эти полотна-статуи могли бы стать исключительно косвенными доказательствами. Докопался, под поезд угодил.
— Знаете, здесь есть подписная работа Пиранези, — наконец-то оторвался от своего талмуда Студент. — Однако, мне кажется, это вовсе не Пиранези, а Гебборн… Если говорить откровенно, не уверен. Необходим спектральный анализ…
— Обойдемся, — грубовато заметил я. — Тем более, Спектор уехал. Упакуй быстренько картины и ложись спать.
Студент наконец-то соизволил заметить, что наступило утро, и зевнул прежде, чем с недовольным видом начать упаковку товара. Неспокойно на душе у моего главного эксперта, теперь будет час ворочаться, грызть сам себя — так все-таки это Пиранези или Гебборн? Да какая разница, если встанет вопрос, клиент точно будет знать: никаких Гебборнов, только Пиранези. Я никогда никого не обманываю, для клиентуры моя марка не ниже знаменитого «Сотби». Те тоже на одном из аукционов торговали пейзажами Рима работы Пиранези, а потом оказалось, что четыре из них написаны великим королем подделок Эриком Гебборном. Но главное — ни один из коллекционеров не подал на аукционную фирму в суд, каждый счел свое приобретение подлинником. А пейзаж, который Студент бережно заворачивает, чем хуже? Тем более король подделок намалевал больше этих пейзажей Пиранези, чем сам автор. Пиранези — и тот бы не отличил свою работу от эриковских.
У меня тоже свой маленький Гебборн имеется, по фамилии Антоновский. Он для Дюка такие шедевры неизвестных художников лепит. И правильно, кто этого Антоновского знает, точно неизвестный художник, хотя надежды подавал большие. Я даже иногда его поощряю — больше над собой работай, а то тебя судьба Гебборна ждет, смерть от кровоизлияния в мозг в глухом переулке при тусклом освещении. Если, конечно, даже такое освещение вовсе не вырубят с целью экономии и усугубления криминогенной обстановки.
Однако как ни крути, нужно сделать выговор Игорю Бойко. Чтобы серьезнее относился к работе. А то в следующий раз ему вместе с каким-то Гебборном-Пиранези самого Антоновского всучат. Тем более, я знаю, хотя Дюк это тщательно скрывает, но одному крутому бизнесмену он сумел всучить Сезанна кисти Антоновского. До того, как рубить бабки, крутой бизнесмен рубил мясо на колхозном рынке, а потому разбирается исключительно в натюрмортах особого рода, хотя Сезанн на своих полотнах питал большее пристрастие к фруктам, чем к говядине.
Дюку это без особой разницы, если он знает, какие продукты предпочитает клиент. Мясо так мясо, тем более эту картину никто не увидит, оттого как доктор наук по большому секрету поведал клиенту — полотно украдено из парижского музея, потому и отдается за полцены. Своих пациентов искусствовед изучил не хуже меня; клиенту будет приятно оттого, что французы бегают с высунутыми языками по поводу пропавшей картины, которая украшает коридорчик между спальней крутого и персональным сортиром.
Я не Дюк, потому в разговоре с Саблезубым сыграю куда тоньше, но главное, как всегда, не буду никого обманывать. В конце концов, в отличие от Коробова, я не народный избранник, следовательно не испытываю особой нужды врать людям.
Во сколько обошелся Саблезубому значок депутата Верховного Совета, можно только догадываться. Однако любые деньги с ходу отступают на второй план, когда задаешься вопросом: это что же должен вытворять директор государственного концерна, если ему срочно понадобилось во что бы то ни стало добиваться неприкосновенности на самом высоком уровне? Как бы то ни было, во время предвыборной лихорадки Саблезубый стал кандидатом в депутаты вместе с известными друг другу писателями, крупными чиновниками, скромными гангстерами, голодными безработными и прочей разношерстной публикой, включая явных сумасшедших.
Коробов сразу понял: для победы над конкурентами недостаточно одних обещаний превратить окрестности Южноморска в обетованную землю с молочными реками и шоколадными берегами. Это гарантировал каждый из кандидатов в высший депутатский корпус. Смуглый усатый колобок покатился по предвыборной дорожке, разбрасывая вокруг нее такие пучки зелени, о которых его соперникам могло мечтаться только в том случае, если бы они дорвались до пресловутых депутатских мандатов. Ну что они могли, кроме обещать всем подряд райскую жизнь после своего избрания? Только пару пустяков, вроде рекламных листовок, бесплатных календариков со своими мордами и нескольких встреч с избирателями.
Саблезубый тоже встречался с жителями своего района. Но как! Избиратели других хуторов стали завидовать им уже во время гонки за депутатскими мандатами. Это вам не бесплатные пирожки для ветеранов войны, на которые только и оказался способен главный соперник Саблезубого; представляете, что произойдет, когда кандидат Коробов начнет торчать в Верховном Совете? Наш человек, даже за зубами не следит! Каждый житель района станет миллионером, будет только лежать на печи и благодарить, что не ошибся в выборе своего слуги из солидного набора в двадцать почти одинаковых рыл с их программами под копирку.
Свою состоятельность улучшить жизнь всех и каждого Коробов доказывал делом. Пирожки пирожками, но его заходы были более дорогостоящими и действенными. Весь район несколько дней не уставал гудеть, как кандидат Коробов совершенно случайно попал на свадьбу и с ходу одарил новобрачных билетами на круиз вокруг Европы. Слух о его добром сердце успешно подогревали многочисленные интервью Саблезубого и даже документальный фильм о замечательном человеке, который стал появляться на телевизионных экранах по разным каналам еще чаще, чем в свое время сам товарищ Брежнев.
Одна только демонстрация торжественного собрания женщин района в канун 8 марта чего стоила. Чего именно — сказать непросто, но три телекомпании и пяток газет мимо этого события не прошли. Вместе с Коробовым.
Саблезубый заявился в зале ближе к концу торжественного мероприятия, окруженный своим изрядно распухшим предвыборным штабом, и каждая из пятисот женщин, присутствовавших в зале, получила в подарок роскошный букет цветов с гигантской коробкой шоколадных конфет.