— Так вот. Руководство города и области знает, что на тебя уже покушались. Люди переживают. Но за следующее возможное покушение они представлений не имеют. Так вот надо или не надо…
— Надо, Котя, — вздохнул я. — Ах ты, голова мудрая, зачем тогда…
— Как зачем? Я же думал эти бабки за бугром оставили, а ты сказал — наличкой завезли, — улыбнулся Котя. — Значит так, а когда я среди них должен забеспокоиться про твою судьбу?
— Твой исполнительный директор этого не знает?
— И твой коммерческий тоже, — доказал Котя, насколько плотно в последнее время поработал директорат наших фирм.
— Побеспокоишься на балу-карнавале в честь дня рождения любимого города. В самом начале.
— Не раньше?
— Ни в коем случае. У меня есть серьезные подозрения, что именно там будет совершено повторное покушение. Другой возможности у убийц не будет. Если только ты не встрянешь.
— Иди ты к чертям собачьим, обмороженный! — искренне возмущается Котя. — Чего тебе еще надо?
— Помощь. Конкретная. Рябов не позволяет отсюда выходить. А мне нужно встретиться, кровь из носу, с одним человеком. Можешь заехать во второй половине дня? Я смоюсь от своей охраны на твоей машине.
— Этого гембеля мне для счастья не хватало! Чтобы потом твой Сережа… Я его знаю. Он моему исполнительному директору под стать. Слушай сюда, пусть Рябов вместо тебя с тем человеком поговорит.
— Там не говорить, там действовать надо.
— Тем более, я тебе не помощник. Сиди себе тихо. Как Арлекино. Это же над ним, а не тобой, весь город потухает.
— Можно подумать, он сидит тихо. Он наверняка скачет по дивану, как та сорока по гнезду, зажав в руках свой обожженный прыщ, замазанный зеленкой.
— Я так и думал, — нагло залыбился Котя. — Это у тебя тот же прыщ зачесался. Действовальщик! Или нет?
— Котя, я тебя никогда не обманывал. Конечно, я в конце концов живой человек.
— Ну так перетерпи. Иначе вдруг кто-то решит, что ты не должен быть живой. Как это ты сказал — теоретически, но все-таки… Ладно, я поехал.
— Постой, Котя. У меня к тебе еще дело.
— На пару миллионов?
— Гораздо дешевле. Мы болтали по пустякам, а о бизнесе ни слова, — намекаю Гершковичу, что он не просто приятель, но и клиент.
— Опять со скидкой что-то будешь торговать?
— Ну ты же подарок не примешь…
— Или. Бизнес есть бизнес. Если мы друг другу начнем каждый раз подарки делать, наши сотрудники сильно отощают. Только не говори, что…
— Котя, я ничего не говорю. Это моя манера работы. Постоянными клиентами дорожу, потому и отношусь к ним соответственно. К тому же предлагаемая к продаже вещь покупается не в салоне, значит, мы можем сэкономить на комиссионном сборе… Погоди минутку.
Я извлек из шкафа предлагаемую к продаже вещь и с явным огорчением поведал Гершковичу:
— Котя, от сердца отрываю, всего-навсего за двадцать шесть штук.
— Так берег бы свое сердце, — в унисон заметил клиент.
— Не получится, — вздыхаю. — С пациентами на такие вещи сильно похужело, посбегали кто куда, морды жидовские, никакого блезиру в торговле.
— А гоям свинячим такая красота не надо? — снова поддержал меня Котя. — Или тебе, хозер, некому, кроме меня, ее продать?
— Есть кому, — серьезным тоном сказал я. — Только они не оценят. Подсвечник — он и есть подсвечник, даже такой необычный. Разве с них за пусть даже за серебряный подсвечник начала прошлого века столько слупишь, как с тебя? Это же прямо-таки предмет, который не просто украсит твою коллекцию, но и надавит на твое национальное самосознание.
— Не втирай клиенту, — рассмеялся Котя. — На это сознание ему может давить только семисвечник. А здесь их восемь…
— Да ты просто великий математик! Успел сосчитать. Про семисвечник наслышан, а как насчет восьмисвечника?
— Не знаю, — признался Гершкович.
— Боже, с кем я связался? Думал передо мной приличный человек… Ты сам и есть хозер!
— Серьезно?
— А как же? Ты ведь только для них по паспорту еврей…
— А для тебя?
— Серьезно? — слегка передразниваю Котю и вполне откровенно поясняю: — Ты брат мой. Потому что, как сказано в Библии, Господь от одной крови создал всех людей на земле. К тому же, Котя, человек принадлежит к тому народу, на языке которого он думает. Ты, как и я, думаем на одном языке, правда, знаем всякие выражения, вроде «тухиса», но такие познания у каждого коренного южноморца, зато… Зато из нас двоих, оказывается, я лучше осведомлен об обычаях того народа, к которому якобы принадлежишь ты.
Я благоразумно промолчал, что этот восьмисвечник атрибутировал Студент и мгновенно напустил на себя вид муфия в рясе, мудрого, как раввин, многоликого, подобно Будде.
— Значит так, Котя. Это обрядовый восьмисвечник, который надлежит зажигать в память о победе настоящих евреев, а не таких, как ты, над греко-сирийскими завоевателями во втором столетии до нашей эры и освобождении иерусалимского храма. Называется он хануккия. Оставим в стороне обрядовые мансы и перейдем к делу. Это очень редкий серебряный восьмисвечник. Особый, получивший название по имени основателя хасидизма Баал-Шем-Тов. Нигде, кроме как в Российской империи, подобные хануккии не создавались. Да, можно, конечно, сказать, что орнамент традиционный, но посмотри, какая отточенность ювелирной техники, а фигурки грифов и птиц…
— Только не рассказывай, что одна из них тебе напоминает меня, — заметил Котя. — А то еще в прошлый раз все за мой маленький носик балаболил. Говорил, что я ворона, а сам каркаешь, хоть стой, хоть падай… Да, ты мне вот что скажи, как у тебя на все эти дела цена складывается?
— Согласно твоим рассуждениям. У моих сотрудников тоже аппетиты — будь здоров.
— Можно подумать, им не хватает. Да у тебя в городе столько точек…
— Я же не говорю, сколько их у тебя. К тоже же лишними бывают неприятности, а не деньги.
— Да? А своим поведением ты постоянно доказываешь обратное, — застегнул пальто Гершкович. — Ладно, мне действительно пора.
— Подсвечник берешь?
— Или. Иначе твой ребенок останется голодным. Что бы ты без меня делал?
— То же самое, что и ты без меня, — по-дружески поглаживаю на прощание Котину лысину.
Перед тем, как завалиться на освобожденный от Котькиной агрессии диван, я понял, что ночь и утро прошли не зря. И чего это я на петровичей отвлекаюсь, рестораны, магазины держу, бары, галереи и прочие точки, если только на одном-единственном восьмисвечнике столько наварил. Наверняка я действительно белый ворон. Ну кто, кроме меня, способен в сегодняшней ситуации заработать больше?
Сорок процентов навара становятся пределом мечтаний даже тех бизнесменов, которые еще пару лет назад не шли на сделки, сулящие меньше двухсот. Я ведь не ответил на вопрос Коти о своей политике ценообразования, потому что подхожу к этому делу индивидуально. В принципе, хануккию можно было отдать и за тридцать тысяч, однако я человек не жадный, а Котя — постоянный клиент. Вот и возникла эта горбатая цена — двадцать шесть тысяч — исключительно из-за того, что восьмисвечник был приобретен Дюком за двести шестьдесят долларов. Однако премию за свой ударный труд доктор искусствоведения получит после того, как Котя рассчитается.
И чего это у него сегодня при себе такой мелочи не оказалось? Ах, да, сейчас у всех проблемы с наличкой, даже у бюджетников, вплоть до господина губернатора. Придется Дюку подождать. Котя, в отличие от папы-импотента, никогда не затягивал оплату, прокручивая чужие деньги. Так что, уверен, свои пятнадцать процентов доктор искусствоведения получит в ближайшее время.
39
Проснувшись, я первым делом связался с Мариной, поведал ей, что чувствую себя гораздо лучше благодаря уникальному лекарству под названием огуречный рассол, и лишь затем заказал костюм для предстоящего бала-маскарада.
Мое настроение несколько ухудшилось, когда я спустился вниз и увидел Педрилу. Кот явно рассматривал меня в качестве единственной поживы в доме. Он сжался в комок, ударил хвостом по полу и слегка завилял задом, демонстрируя полную готовность к атаке. Доказывая в который раз, что лучшая защита — это нападение, я вместо того, чтобы спуститься в подвал за гранатометом, вручную забросал рыжего выродка апельсинами, лежащими в вазе тереховского завода. На звуки этой канонады, усилившиеся сбитой отступающим Педрилой статуэткой-пепельницей, заявился Гарик.
— Где мама? — поинтересовался я, лишь бы сын не объединился с котом для контрнаступления.
— В сауне! — выпалил Гарик, с любопытством наблюдая, как персидская образина своим ходом вылетает за дверь.
После его слов мое настроение поднялось выше радости от победы над волосатым стрессом.
— Уроки сделал? — задаю совершенно дурацкий вопрос, доказывая, какой я заботливый родитель.
Действительно, чтобы Гарик когда-то не сделал уроки, такого не припомню. Хотя весь в дедушку, но на меня тоже чем-то похож. Помню, я приходил из школы, и через десять минут все уроки были готовы.
— Смотри, — назидательным тоном втолковываю будущему золотому медалисту, — хорошо учись. Пушкина продолжаешь читать?
— Папуля, а правда, есть кино про Дубровского?
— Было такое, — подтвердил я.
— А у меня нет, — почему-то огорчился Гарик.
Вот оно что. Бедный ребенок, не нашел среди своих кассет фильма о Дубровском, у него все больше «Байки из склепа» вместо отечественной классики. Когда-то по телевизору вместо всяких «Оживших мертвецов» «Мертвые души» показывали и другие экранизации литературных произведений. Зато теперь детям так трудно учиться. Понимаю, отчего «Дубровский» Гарика интересует, наверняка задали. Бедный ребенок, посмотрел бы кино по телевизору, ан нет, придется читать. А в том «Дубровском», в отличие от поэтических произведений автора, ни единого выражения, ради которых Гарик полюбил поэзию.
— Тебе что, просто прочитать это задали? — спросил я у своего наследника, искренне не понимая, отчего школьная программа так на Пушкине зациклилась. Пора бы перейти к другим авторам, вроде Достоевского. Как раз для Гарика и ему подобных учеников. А что? Нужно только найти подход к детям, и куда они денутся?