Только через отверстие, проделанное в кактусовой ограде, можно было подойти к маленькому ранчо. Мрачное впечатление от серовато-коричневых стен его несколько смягчалось видом цветника, разбитого внутри ограды. Сразу чувствовалось, что за ним усердно ухаживает чья-то заботливая рука.
За оградою тянулось небольшое пространство, обнесенное невысокой кирпичной стеной. Это был корраль, в котором помещался скот. В углу его виднелась конюшня. Обыкновенно в коррале можно было видеть шесть мулов, двенадцать волов и прекрасную лошадь, когда-либо ходившую под седлом. Но в этот день он пустовал. Животные, занимавшие его, были далеко. Конь, мулы и волы, так же как их владелец, находились в Великой прерии по ту сторону Льяно-Эстакадо.
Их владельцем был сиболеро Карлос. Маленькое ранчо принадлежало молодому охотнику за бизонами, его престарелой матери и красивой белокурой сестре. С тех пор как Карлос помнил себя, они всегда жили в этом доме.
А между тем обитатели города и долины не признавали их своими. Семейство было одинаково чуждо как испанцам, так и индейцам. Патер Иоахим сказал правду. Они действительно были американцами; отец и мать Карлоса очень давно переселились в Сан-Ильдефонсо, появление их казалось несколько загадочным; никто не мог сказать точно, откуда они пришли; люди только догадывались, что они жили раньше где-то на востоке, за Великой прерией. Их недаром прозвали «еретиками». Отцам иезуитам, несмотря на многократные попытки, не удалось обратить их в истинную веру. И они были бы давно уже с позором выгнаны из долины, если бы не благосклонность к ним бывшего коменданта. Население относилось к старому охотнику и его жене с каким-то суеверным страхом. Сосредоточившись впоследствии на матери Карлоса, это чувство приняло новый оттенок. Жители Сан-Ильдефонсо начали называть ее не иначе как колдуньей и ведьмой. Присутствие ее на состязаниях в день святого Хуана объяснялось исключительно настойчивостью Карлоса, пожелавшего, чтобы горячо любимые им мать и сестра приняли участие в общем веселье.
Войдя в ранчо сиболеро Карлоса, мы увидели бы сестру его Розиту сидящей на циновке из пальмовых ветвей и занятой выделкой ребозо. Приспособление, заменявшее ей ткацкий станок, состояло из нескольких грубо сколоченных деревянных частей. Оно казалось таким примитивным, что название машины как-то не подходило к нему. Но длинные серовато-голубые нити, натянутые в виде параллельных линий и слегка дрожащие от прикосновения тонких пальцев молодой девушки, постепенно превращались в великолепные шарфы. Самые кокетливые побланы бывали в восторге от ребозо молодой американки. Она считалась наиболее искусной работницей долины. Подобно тому, как брат ее превосходил всех юношей Сан-Ильдефонсо отвагой и умением ездить верхом, она не знала соперниц в полезном ремесле, бывшем для нее источником существования.
Громадное большинство мексиканских ранчеро довольствовались одной комнатой. В этом отношении маленький домик, прилепившийся к скале, представлял собою исключение. Он состоял из двух комнат. Сиболеро не хотел стеснять мать и сестру своим обществом.
Наиболее радостное впечатление производила обширная кухня, залитая светом благодаря постоянно раскрытой настежь входной двери. В ней помещались небольшой очаг, полдюжины глиняных кувшинов, по форме напоминающих урны, несколько горшков и сковородок, камень для размельчения маиса, несколько «петатэ» и бизоньих шкур вместо стульев, мешок муки, пучки сухих трав и связки красного и зеленого перца.
Человек, случайно заглянувший в маленький ранчо сиболеро Карлоса, напрасно стал бы искать глазами изображения святых. По всей вероятности, это был единственный дом в долине, обходившийся без подобных изображений. Недаром трех американцев заклеймили прозвищем еретиков.
Войдя в дом сиболеро, вы увидели бы старуху, греющуюся подле очага и курящую трубку, набитую пунче[56]. Старуха эта производила странное впечатление. По всей вероятности, жизнь ее протекала не совсем обычно. Никто из обитателей Сан-Ильдефонсо не имел понятия об ее прошлом. Заостренные, угловатые черты лица, совершенно седые, но густые и пышные волосы, мрачный блеск глаз – все делало мать Карлоса не похожей на других женщин. Далеко не одним только невежественным людям она казалась загадочной, необыкновенной, странной. Что же удивляться тому, что местные жители, не отличавшиеся образованностью и вдобавок находившиеся под влиянием духовенства, искренне считали старую американку «ведьмой»?
ГЛАВА XXI
Стоя на коленях, Розита проводила маленьким ткацким челноком по хлопку и серебристым голосом пела то какую-нибудь веселую песню обитателей американских девственных лесов – одну из тех, которым научила ее мать, – то сентиментальный старинный испанский романс вроде «Трубадура», то какую-нибудь современную мелодию. Больше всего нравился ей «Трубадур». И когда она брала свою мандолину и начинала петь этот романс, редко кто оставался равнодушным к ее пению.
В этот день она пела только для того, чтобы скоротать часы и хоть немного отвлечься от однообразной работы. Но даже без аккомпанемента ее голос звучал необычайно мелодично.
Старуха отложила в сторону свою трубку и энергично принялась за работу. Она сучила нитки, из которых дочь ее пряла ребозо. Прядильная машина отличалась еще большею примитивностью, чем ткацкий станок. Это было простое допотопное веретено. Но с его помощью старушка ухитрялась выделывать нитки не менее гладкие и тонкие, чем те, которые выходят из знаменитой «дженни»[57].
– Бедный милый Карлос! Раз, два, три, четыре, пять, шесть… У меня сделано шесть зарубок. Значит, он уже шесть дней в пути. Наверное, караван его уже перебрался через Столбовую равнину. На этот раз я почему-то не особенно беспокоюсь за него. А ты, мама? Я верю, что путешествие его будет удачным и индейцы окажут ему хороший прием.
– Никогда не беспокойся за него, голубка! Мой храбрый мальчик взял с собой отцовский карабин. А он владеет оружием, как никто. Никогда не бойся за Карлоса.
– Я не боюсь, мама. Но все-таки… Ведь он поехал в совершенно незнакомую ему местность. А вдруг он встретится там с каким-нибудь враждебным племенем?
– Будь спокойна, голубка. У Карлоса есть враги похуже индейцев. Эти враги часто рыщут вокруг нашего дома. Они ненавидят нас.
– Не надо говорить так, мама! Не все здешние жители ненавидят нас. У нас есть и друзья.
Голос Розиты прозвучал особенно нежно. Она вспомнила Хуана.
– Их очень мало, Розита. В сравнении с количеством врагов друзья наши – капля в море. Да и зачем нам они? Ведь с нами мой сын. Он заменяет тысячу друзей. Нежное сердце, горячая кровь, сила, отвага… Кто может сравниться с моим Карлосом? Мальчик любит свою старую мать. Старую мать, которую называют колдуньей и ведьмой. Пусть называют! Это ведь не мешает ему любить меня. Ха-ха-ха! Так на что же мне тогда друзья, голубка? Ха-ха-ха!
Торжествующий смех старухи доказывал, что она счастлива, обладая подобным сыном.
– Сколько товаров он взял с собою, мама? Никогда еще не было у него такого каравана. Не понимаю, откуда он достал столько денег.
Розита не знала, откуда Карлос достал деньги, но имела полное основание думать, что дело не обошлось без помощи его верного друга Хуана.
– Ах, скорее бы только он вернулся! – продолжала она. – Если ему удастся выгодно обменять эти товары, мы надолго забудем, что такое бедность. Наш Карлос сделается богатым человеком. Вот увидишь, он вернется из своего путешествия с несколькими десятками мулов. Если бы ты знала, с каким нетерпением я жду его! Раз, два, три, четыре, пять, шесть… всего только шесть зарубок! А мне бы хотелось, чтобы их было по крайней мере двадцать.
Разговаривая с матерью, Розита почти не отводила глаз от тоненькой кедровой палочки, висевшей на стене. Эта палочка, на которой виднелись шесть свежих зарубок, служила ей часами и календарем. Количество зарубок соответствовало количеству дней, проведенных Карлосом в отсутствии.
Посмотрев еще несколько минут на кедровую палочку и не найдя никакого способа сделать из шести хотя бы семь, молодая девушка вздохнула и снова принялась за свои ребозо.
Старуха отошла от веретена и приподняла крышку с глиняного горшка, стоявшего на маленьком очаге. По кухне сейчас же распространился чрезвычайно аппетитный запах. Дело в том, что в горшке тушилось мелко нарезанное тесахо, обильно приправленное испанским луком и красным перцем.
Старуха захватила деревянной ложкой немного мяса и попробовала его.
– Гвизадо готово, дитя мое, – сказала она. – Давай обедать.
– Хорошо, мама, – ответила Розита, отодвигая свой ткацкий станок. – Я сейчас приготовлю тортильи.
Тортильи едят только горячими. Поэтому печь их можно лишь тогда, когда остальные кушанья уже готовы. Обыкновенно хозяйки принимаются за их приготовление перед самым обедом или даже во время его.
Розита сияла с очага гвизадо, поставила на раскаленные угли сковородку и, достав из горшка немного маиса, принялась растирать его каменной скалкой. Когда зерна превратились в белоснежный порошок, молодая девушка стала месить тесто. Убедившись в том, что в нем нет комков, она отделила от него количество, необходимое для изготовления одной тортильи, и, сделав колобок, старательно расплющила его между ладонями. После этого ей осталось только бросить блин на горячую сковородку, подождать, пока он спечется, и положить его на блюдо.
Все это Розита проделала необыкновенно ловко и быстро. Сразу было видно, что она искусная «тортильера».
Наконец на блюде образовалась целая гора дымящихся блинов. Старуха выложила на тарелку гвизадо. Обед начался. Обе женщины ели без помощи вилок, ножей или хотя бы ложек. Горячие тортильи способны принимать какую угодно форму и с успехом заменяли им эти «орудия цивилизации», которые в Мексике почитаются излишней и ненужной роскошью.