Что касается Карлоса, то место его пребывания будет известно лишь нескольким верным друзьям. Он, впрочем, не беспокоился относительно своего пристанища: как прерии, так и горные пещеры могли служить ему домом. Он не ощущал необходимости в кровле, он предпочитал раззолоченным потолкам какого-либо дворца открытое звездное небо.
Тагносы дали клятву в сохранении тайны. Это были люди необщительные, скромность их не подлежала сомнению, да притом они понимали, что их собственная безопасность, а возможно, и жизнь зависела от их молчания.
Устроив все как следовало, отряд, однако же, не тронулся с места, а выступил только после захода солнца. Все оседлали лошадей, сели на мулов и поскакали вниз по руслу. Когда они прошли несколько миль, один тагнос выбрался из ущелья и направился по равнине к югу. Он должен был достигнуть прохода на нижней оконечности долины. Попасть на эту тропу он мог только к ночи. Ему не угрожала никакая встреча, потому что весть о набеге диких индейцев держала взаперти все население.
Вскоре из ущелья выехал второй тагнос и отбыл в направлении параллельном тому же, каким уехал его товарищ; за ним последовал третий, потом четвертый и так далее.
Всем велено было добираться до ранчо различными путями, а более сметливые получили приказание избирать самые запутанные тропки. Ни один солдат крепости не смог бы выследить тагносов.
Оставшись втроем, Карлос, дон Хуан и Антонио проехали ущелье до конца, повернули вправо и спустились в долину Сан-Ильдефонсо как можно дальше от города.
Было уже совсем темно, но так как все хорошо знали дорогу, то около полуночи прибыли к дому молодого скотовода.
Прежде чем приблизиться к дому, они тщательно обследовали местность и с удовлетворением убедились, что ни один улан здесь не проезжал. Обняв старую мать и быстро рассказав ей обо всем случившемся, Карлос дал необходимые наставления дону Хуану и тотчас же вскочил на лошадь, простившись с ними. Ему сопутствовал Антонио с мулом, навьюченным съестными припасами. Они поехали вниз по долине и направились по дороге к Льяно Эстакадо.
Глава XXXIXПростолюдинки
На другой день неожиданное событие снова повергло в изумление жителей Сан-Ильдефонсо, которые и без того были уже взволнованы последними новостями. Около полудня отряд улан переходил через город, направляясь к крепости. Они возвращались из похода, предпринятого с целью поиска убийцы, как называли теперь Карлоса. Убийцы и его следов уланы не нашли, но у подножия гор натолкнулись на большой отряд воинственных индейцев, с которыми и вступили в отчаянную схватку. Потери со стороны дикарей были огромны, оставшиеся в живых, по обычаю, с неимоверными усилиями унесли трупы своих убитых. Поэтому солдаты не могли никого скальпировать, но захватили трофей более существенный – блестящее доказательство своей победы. Они отняли у дикарей пленницу, молодую девушку из Сан-Ильдефонсо, а начальник отряда, храбрый капитан Робладо, предполагал, что это та самая, которую несколько дней назад похитили индейцы из одного ранчо в низовьях долины.
Отряд ушел в крепость, а капитан Робладо с людьми, охранявшими освобожденную пленницу, остановился на площади. При этом он преследовал три цели: во-первых, передать молодую девушку местным гражданским властям; во-вторых, показать всем несомненное доказательство своего важного успеха, ведь это он совершил такой великий подвиг; ив-третьих, воспользоваться случаем, чтобы похвалы ему расточались перед известным балконом, где он мог бы покрасоваться.
Все цели были достигнуты, но не все получилось, как было задумано. Напрасно играли громкий марш, возвещая о прибытии солдат; освобожденную пленницу поставили на виду; напрасно конь капитана Робладо, понуждаемый острыми шпорами, гарцевал, принимая самые великолепные позы: Каталина де Крусес на балконе не показалась. Его приветствовали лишь приказчики и слуги, и на лице гордого победителя, отъехавшего от балкона, отразилось мрачное отчаяние.
Через несколько минут он слез с лошади у Дома капитула и передал молодую девушку алькальду и другим чиновникам. Церемония эта сопровождалась цветистой речью, в которой приводились некоторые потрясающие подробности страшного сражения и спасения пленницы.
– Что же касается этой несчастной, – прибавил он, указывая на девушку, – то я полагаю, это, должно быть, та самая, которую несколько дней назад похитили индейцы. Как должны обрадоваться ее родственники, увидевшись с ней! Я не знаю их, но кто бы они ни были, не могу не разделить их счастья.
Все выглядело правдоподобно, пристойно и убедительно.
Городские власти отвечали на речь Робладо потоком комплиментов, а толпа разразилась рукоплесканиями.
– Dios lo pague, capitan! (Бог да вознаградит вас, капитан!) – неслось из толпы.
Такое приветствие Робладо услышал с удовольствием, расчищая себе дорогу сквозь толпу любопытных. Опытный физиономист мог бы в этот миг заметить на его лице странную иронию, промелькнувшую в уголках глаз, и напряжение мускулов, обнаруживавших сильное желание разразиться смехом. Действительно, храбрый капитан едва сдерживался от хохота, причем ни в коей мере не из уважения к своим почитателям. Его сдерживала лишь перспектива предаться вскоре веселости, без помехи насладиться шуткой о добрых гражданах в обществе коменданта.
Между тем толпа вокруг пленницы росла больше из любопытства, чем из сочувствия. Но слово pobrecita (бедняжка) – местное выражение мексиканского сострадания – было произнесено лишь несколькими бедными темнокожими женщинами. Благополучные лавочники – испанские переселенцы и креолы, мужчины и женщины, смотрели на нее с любопытством зевак или равнодушием, которое вовсе не свойственно народу Новой Мексики. Мужчины этой страны могут быть грубыми и жестокими, но женщины вообще добры и отзывчивы. Поведение жителей Сан-Ильдефонсо могло бы показаться странным, если бы они не знали, что пленница – это сестра Карлоса, охотника на бизонов, Карлоса-убийцы. Население негодовало, возмущалось, осуждало его, и, говоря о нем, каждый к его имени прибавлял эпитеты: asesino, ladron, ingrato, demo-mo, guero heretico (убийца, разбойник, неблагодарный, дьявол, белоголовый еретик).
– Возможно ли, – говорили в народе, – возыметь адскую мысль убить доброго поручика! Славного лейтенанта! Всеобщего любимца! И за что? Наверное, из-за какой-то пустой ссоры или ревности! Злодею необходимо было слишком жаждать крови, чтоб посягнуть на жизнь доблестного коменданта, храброго полковника Вискарры, человека, который не жалея сил и времени, провел несколько дней в поисках похитителей сестры убийцы! Наконец она освобождена. Этот комендант, позабыв о личной мести, послал за ней отряд. Сколько с одной стороны героизма и сколько бесславия – с другой! Поведение Карлоса – это как раз поведение кровожадного американца, грешника, еретика; но горе ему! Когда его поймают, он, несомненно, получит по заслугам! Его ждет суровая казнь!
Подобные чувства разделяло огромное большинство населения; иначе думали лишь бедные невольники, порабощенные индейцы и несколько креолов, которые, не одобряя виновного, ненавидели испанский режим, сохраняя мятежный дух.
Эта ненависть к Карлосу отразилась и на его несчастной сестре, которую узнавали все, даже те, кто никогда ее не видел. До самого праздника святого Иоанна столь известный и знаменитый теперь Карлос показывался в городе очень редко, а Розиту видели еще реже. Лишь во время праздника все обратили внимание на ее красоту, которая вызывала у одних восхищение и интерес, у других – удивление и одновременно зависть. Впрочем, невозможно было не увидеть ее сходства с «убийцей», приметы которого были перечислены в объявлениях, расклеенных повсюду, на всех улицах. У нее, как и у брата, такие же золотистые светлые волосы, белоснежная кожа, с нежным румянцем щеки – внешность, очень редкая для Северной Мексики, хотя, возможно, обычная для другой части света. Но в описываемую минуту румянец ее исчез, глаза потеряли блеск, в глазах появилось непривычно странное, диковатое выражение. Но никогда она не была так прекрасна.
Сидя на камне, она как-то невнятно отвечала на задаваемые ей вопросы; по временами у нее вырывались бессвязные, непонятные восклицания, из которых можно было понять, что она говорила об «индейцах» и о «дикарях».
– Esta loca (Она помешалась), – говорили горожане друг другу. – Она думает, что до сих пор еще среди дикарей.
Может быть, она была права: конечно, она находилась не среди друзей.
– Есть ли здесь ее родственники или знакомые, кто захотел бы ее забрать? – спросил алькальд.
Из толпы вышла простая девушка (poblana), только что появившаяся здесь. С ней была, вероятно, ее мать – индианка, или, скорее, – метиска.
– Я знаю бедняжку, – сказала девушка, – я позабочусь о ней и отведу домой.
Они увели освобожденную пленницу, и толпа начала расходиться.
Мать и дочь вместе с Розитой повернули на узкую улицу, пересекавшую предместье, которое заселяла беднота, миновали ее и вышли в поле за пределы города. По небольшой глухой тропинке в зарослях, пройдя несколько сот ярдов, они вышли к уединенному убогому ранчо. Через несколько минут перед этим заброшенным жилищем остановилась запряженная волами повозка, управляемая работником.
Взяв Розиту за руку, девушка вышла из дому, и они сели в повозку, дно которой густо покрывали маисовые листья.
Работник тронул волов, и повозка направилась к фермам, расположенным в низовьях на самом краю долины.
Девушка с нежностью и сочувствием смотрела на свою спутницу, помогала ей поудобнее устроиться и по возможности старалась уменьшить ее страдания, предохраняя от толчков повозки. Она подбадривала ее, говорила ей ласковые слова, но никакие ее слова не выдавали в ней подругу или даже знакомую. Было очевидно, что молодая девушка никогда раньше не видела Розиту.
Повозка удалилась уже на милю от города, как вдруг позади появился быстро мчавшийся всадник. На перекрестке он нагнал их и подскакал к повозке. Он сидел на великолепном мустанге, круглые бока которого, блеск шерсти и вообще весь вид говорил о том, как заботливо содержат его, берегут и холят.