Эти вопросы, если не вернули доверие Малуха, то, по крайней мере, снова возбудили его любопытство.
— О да, это будут очень пышные игры. Префект богат и мог бы отказаться от своего поста, но успех увеличивает аппетит, и хотя бы только для того, чтобы завоевать друга при дворе, он постарается окружить помпой прибытие консула Максентия, который приезжает для завершения приготовлений к парфянской кампании. Жители Антиохии знают по опыту, какие деньги сулят эти приготовления, и они исхлопотали разрешение присоединиться к префекту в организации встречи. Месяц назад во все стороны отправились глашатаи с вестью об открытии цирка для празднества. Востоку хватило бы одного имени префекта, чтобы не сомневаться в богатстве игр, но если присоединяется Антиохия, все острова, все приморские города поймут, что ожидается нечто необычайное и либо придут сами, либо пришлют своих лучших атлетов. Это будет царское зрелище.
— А цирк? Я слышал, он второй после цирка Максима.
— Ты имеешь в виду римский? В нашем умещается двести тысяч зрителей; в вашем — на семьдесят пять тысяч больше; ваш построен из мрамора — наш тоже. По устройству они совершенно одинаковы.
— А правила те же?
Малух улыбнулся.
— Если б Антиохия могла позволить себе оригинальность, сын Аррия, Рим не был бы ее хозяином. Здесь действуют все законы цирка Максима за единственным исключением: там может стартовать не более четырех колесниц, а здесь — все сразу независимо от числа.
— Это греческое правило, — сказал Бен-Гур.
— Да, Антиохия более греческая, чем римская.
— Значит, Малух, я могу сам выбирать себе колесницу?
— И колесницу, и лошадей. Тут нет никаких ограничений.
Отвечая, Малух увидел, как озабоченность сменилась удовлетворением на лице Бен-Гура.
— И еще одно, Малух. Когда состоится празднество?
— О, прости… Завтра, послезавтра… — вслух считал Малух, — и, если говорить на римский манер, коли будет на то воля морских богов, прибудет консул. Да, на шестой день, считая от сегодняшнего начнутся игры.
— Времени немного, Малух, но достаточно, — последние слова были произнесены решительно. — Клянусь пророками нашего древнего Израиля! Я снова возьмусь за вожжи. Постой, но есть ли уверенность, что Мессала будет в числе участников?
Теперь Малух понял план и мгновенно оценил открывающиеся возможности для унижения римлянина, но он не был бы настоящим сыном Иакова, если бы не поинтересовался шансами. Дрожащим от возбуждения голосом он спросил:
— У тебя есть опыт?
— Не беспокойся, друг мой. Последние три года победители в цирке Максима получали свои венки только по моей милости. Спроси их, спроси лучших из них, и они скажут тебе то же. На последних больших играх сам император предлагал мне патронаж, если я возьму его лошадей и буду состязаться против представителей всего мира.
— Но ты отказался?
— Я… Я иудей, — казалось, Бен-Гур как-то уменьшился в размерах при этих словах, — хоть на мне и было римское платье, я не осмеливался делать профессионально то, что легло бы тенью на имя моего отца в кельях Храма. Что дозволено изучать на палестре, было бы недостойнным на арене цирка. И если теперь я решаюсь выйти на дорожку, то клянусь, Малух, не за призом или наградой.
— Будь осторожней с клятвами! — воскликнул Малух. — Награда — десять тысяч сестерциев — этого хватит на всю жизнь!
— Не мою — пусть префект увеличивает награду хоть в пятьдесят раз. Дороже этого, дороже все имперских доходов с первого года правления первого Цезаря для меня возможность унизить врага. Закон разрешает месть.
Малух улыбнулся и кивнул, говоря:
— Верно, верно. Не сомневайся, я понимаю тебя, как еврей еврея.
— Мессала будет состязаться, — продолжал он. — Он столько раз провозглашал это на улицах, в банях и театрах, что менять решение поздно. К тому же его имя вписано в таблички каждого юного мота в Антиохии.
— Ты имеешь в виду пари, Малух?
— Да, ставки. И каждый день он демонстративно выезжает на тренировки, как сегодня.
— Так это были те самые колесница и кони, на которых он намерен состязаться? Благодарю, благодарю тебя, Малух! Ты уже помог мне. Я доволен. Теперь будь моим проводником в Пальмовый Сад и представь шейху Ильдериму Щедрому.
— Когда?
— Сегодня. Лошадей можно просить уже сегодня.
— Так они тебе понравились?
Бен-Гур отвечал с воодушевлением:
— Я видел их всего мгновение, потому что потом появился Мессала, и я уже не мог думать ни о чем другом; однако я узнал в них кровь, составляющую чудо и славу пустыни. Таких скакунов я видел только однажды в конюшнях цезаря, но увидев их раз, узнаешь всегда. Встретив тебя завтра, Малух, я узнаю, даже если ты не поприветствуешь меня; узнаю по лицу, фигуре, манерам; по тем же признаком я узнаю их и с той же уверенностью. Если все, сказанное о них, правда, и если мне удастся овладеть их духом, тогда я смогу…
— Выиграть сестерции! — смеясь, закончил Малух.
— Нет, — быстро ответил Бен-Гур. — Я сделаю то, что более приличествует наследнику Иакова — унижу врага самым публичным способом. Но, — добавил он нетерпеливо, — мы теряем время. Как быстрее добраться до шатров шейха?
Малух задумался на минуту.
— Лучше всего отправиться прямо в селение, которое, к счастью, недалеко. Если там найдется два резвых верблюда, то дороги едва на час.
— Так в путь!
Селение оказалось ансамблем дворцов и прекрасных садов, меж которых стояли караван-сараи княжеского типа. Дромадеры нашлись, и путешествие в Пальмовый Сад началось.
ГЛАВА XБен-Гур узнает о Христе
За селением открылась волнистая возделанная равнина — сады Антиохии. Каждый клочок земли здесь использовался; крутые склоны гор были покрыты террасами, и даже гребни их освежала зелень виноградников, обещавших, помимо благодатной тени, скорое вино и пурпурные спелые грозди. За бахчами, посадками абрикосовых и фиговых деревьев, апельсиновыми и лимонными рощами виднелись белые хижины поселян, и всюду Достаток — счастливый сын Мира свидетельствовал о своем присутствии тысячами столь очевидных признаков, что благодушный путешественник не мог не отдать должное Риму.
Дорога привела друзей к Оронту, извивам которого она следовала, то взбираясь на голые утесы, то сбегая в густонаселенные долины ; и если земля зеленела листвой дубов, сикамор, мирта, лавра и земляничного дерева, то вода сияла отражением солнечного света, который уснул бы, коснувшись ее, если бы не бесконечная вереница кораблей, говорящих о море, далеких народах, знаменитых странах и ценных диковинах. Ничто так не будит воображение, как белый парус, наполненный дующим в открытое море ветром, — ничто, кроме паруса, бегущего к берегу после счастливого путешествия. Друзья ехали вдоль реки, пока не приблизились к озеру, питаемому ее водами. Над прозрачной глубиной склонились пальмы, и, свернув к ним, Малух хлопнул в ладоши.
— Вот он — Пальмовый Сад!
Того, что увидел Бен-Гур, не найдешь нигде, кроме оазисов Аравии или берегов Нила. Под ногами лежат ковер свежей травы — столь же редкое для сирийской земли, сколь и прекрасное ее творение; над головой сквозь кроны величественных финиковых пальм сквозило бледно-голубое небо. Мощная колоннада стволов, изумрудный от зелени травы воздух, кристальная чистота озера — все это могло соперничать с самой Рощей Дафны.
— Смотри, — сказал Малух, указывая на ствол одного из гигантов. — Каждое кольцо означает год жизни. Сосчитай их от корней до кроны и, если шейх скажет, что эта роща была посажена до того, как Антиохия узнала Селевкидов, не сомневайся в его словах.
Невозможно смотреть на совершенство пальмы, не ощущая собственную мизерность, она узурпирует действительное бытие, превращая нас в созерцателей и поэтов. Этим объясняются восславления, получаемые ею от художников, начиная со времен первых царей, когда не было найдено на земле иного образца колонн для дворцов и храмов; и этим же были вызваны слова Бен-Гура:
— Сегодня на трибуне, добрый Малух, шейх Ильдерим показался мне очень заурядным человеком. Боюсь, иерусалимские рабби смотрели бы на него с презрением, как на сына эдомских собак. Как он стал владельцем Сада? И как удалось отстоять это сокровище от алчности римских правителей?
— Если благородство крови даруется временем, сын Аррия, то старый Ильдерим — человек, хотя и необрезанный эдомит, — с теплотой в голосе произнес Малух. — Все его предки были шейхами. Один из них — не берусь сказать, как Давно он жил и творил добрые дела, — однажды спас от охоты мечей некоего царя. Предание говорит, что он одолжил беглецу тысячу всадников, знавших тропы и убежища пустыни, как пастухи знают скудные склоны своих пастбищ; отряд уводил царя от преследователей, пока не представился удобный случая насадить их на копья, и тогда вернул ему трон. И царь, говорят, не забыл услуги — он привел шейха на это место и позволил ему разбить здесь шатры и привести свой род и свои стада, потому что озеро, и деревья, и вся земля до самых гор принадлежит ему и его потомкам навечно. С тех пор никто не посягал на это владение. Последующие правители находили благоразумным поддерживать хорошие отношения с племенем, которому Господь ниспослал умножение людей, лошадей, верблюдов и богатств и сделал их хозяевами дорог в пустыне, так что в любое время они могли сказать торговле: «Иди с миром» или «Остановись!», и как они скажут, так и будет. Сам префект в своей господствующей над Антиохией цитадели считает добрыми дни, когда Ильдерим, названный Щедрым за благие дела, которые совершал всеми доступными человеку путями, со своими женами и детьми, верблюдами и лошадьми и всем, что есть у шейха, кочуя, подобно нашим праотцам Аврааму и Иакову, решает сменить ненадолго свои горькие колодцы на благодать, которую ты видишь вокруг.
— Тогда непонятно другое, — сказал Бен-Гур, слушавший так внимательно, будто возлежал на удобном ложе, а не ехал на дромадере. — Я видел, как шейх рвал бороду, проклиная себя за то, что доверился римлянину. Цезарь, если узнает об этих словах, может сказать: «Мне не угоден такой друг; уберите его».