Сказать ли, читатель? Его мысленный взгляд сравнивал египтянку, вставшую было перед нежной еврейкой, но тут же пропавшую, и, как обычно, сравнение не дало никакого вывода.
— Сын Гура…
Гость повернулся к говорящему.
— Сын Гура, — сказал Симонид, медленно и с нажимом повторяя имя, — прими мир Господа Бога наших отцов — прими от меня, — он помолчал, а затем добавил: — От меня и моих.
Говорящий сидел в кресле: царственная голова, бескровное лицо, властное выражение которого заставляло посетителей забыть об изломанных членах и изуродованном теле. Большие черные глаза смотрели из-под белых бровей твердо, но не сурово. Мгновенная пауза, и затем он сложил руки на груди.
Это действие, последовавшее за приветствием, могло быть истолковано посвященными только одним образом, и Бен-Гур понял его.
— Симонид, — ответил он, тронутый до глубины души, — я принимаю от тебя святой мир. Как сын отцу, возвращаю его тебе. Но нам нужно вполне понять друг друга.
Этим деликатным ответом он желал на место предложенных Симонидом отношений подчиненности поставить другие, более высокие и святые.
Симонид опустил сложенные руки и, повернувшись к Эсфири, сказал:
— Принеси господину сесть, дочь моя.
Она поспешила схватить табурет, но остановилась, вспыхнув и взглядывая то на Симонида, то на Бен-Гура; они же медлили, уступая друг другу право отдать приказание. Когда пауза стала неловкой, Бен-Гур шагнул вперед, бережно взял табурет из рук девушки и поставил у ног купца.
— Я буду сидеть здесь, — сказал он. Глаза юноши и девушки встретились — лишь на мгновение, — но обоим стало лучше от этого взгляда. Он прочитал благодарность, а она — великодушие и терпение.
Симонид поклонился.
— Эсфирь, дитя мое, принеси бумаги, — сказал он со вздохом облегчения.
Она подошла к панели стены, открыла и, достав свиток папируса, принесла отцу.
— Ты верно сказал, сын Гура, — начал Симонид, разворачивая листы. — Нам нужно вполне понять друг друга. Предвидя твои требования — которые, если ты откажешься, поставлю я сам, — я подготовил здесь все для необходимого взаимопонимания. Я вижу два пункта, требующие определения: собственность и наши отношения. Эти документы разъясняют оба. Угодно ли тебе прочитать их сейчас?
Бен-Гур взял бумаги, но вопросительно взглянул на Ильдерима.
— Нет, — сказал Симонид, — шейх не должен останавливать тебя. Отчет — а у тебя в руках отчет — по природе своей требует свидетеля. В конце, в месте для подписей, ты найдешь имя: шейх Ильдерим. Он знает все. Он мой друг. Всем, чем он был для меня, он будет и для тебя.
Симонид взглянул на араба, они обменялись кивками, и шейх заключил:
— Ты сказал.
— Я уже знаю величие его дружбы, — ответил Бен-Гур, — и еще не доказал, что достоин ее, — и тут же добавил: — Позже, Симонид, я внимательно прочту эти бумаги, а сейчас, если ты не слишком устал, изложи мне главное их содержание.
Симонид принял свиток обратно.
— Эсфирь, стой здесь и принимай у меня бумаги, чтобы они не смешались.
Она встала у кресла, легко положив руку на плечо отца, и когда он заговорил, казалось, что отчет молодому хозяину представляют оба.
— Это, — сказал Симонид, разворачивая первый лист, — деньги, полученные мной от твоего отца — все имущество досталось римлянам, за исключением денег, спасенных от грабителей только нашим еврейским обычаем векселей. Общая цифра, складывающаяся из сумм, которые я вывез из Рима, Александрии, Дамаска, Карфагена, Валенсии и отовсюду, где велась торговля, называет сто двадцать талантов еврейских денег.
Он отдал листок Эсфири и взял следующий.
— Эти деньги — сто двадцать талантов — я принял на свою ответственность. И вот полученная от них прибыль.
Он прочитал итоговые цифры с разных листков, что, опуская детали, сводилось к следующему: В кораблях 60 талантов.
— К этому, к пятистам пятидесяти трем талантам, прибавь первоначальный капитал, и ты получишь ШЕСТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ТРИ ТАЛАНТА — все они твои, и это делает тебя, о сын Гура, богатейшим человеком в мире.
Он взял у Эсфири папирусы и, оставив один листок, свернул их и подал Бен-Гуру. Гордость, звучавшая в его словах, не была оскорбительной; это была гордость за хорошо выполненное дело — это была гордость за Бен-Гура.
— И нет ничего, — сказал он, понижая голос, но не опуская глаз, — что ты не смог бы сделать.
Эти мгновения возбудили острейший интерес всех присутствующих. Симонид снова скрестил руки на груди, лицо Эсфири выражало замерший порыв, Ильдерим нервничал. Никогда человек не подвергается такому испытанию, как в момент получения огромного богатства.
Бен-Гур встал, принимая свиток, он явно боролся с нахлынувшими чувствами.
— Все это для меня подобно свету с небес, рассеявшему ночь, такую долгую, что я боялся, она никогда не кончится, и такую темную, что потерял надежду вновь обрести зрение, — сказал он хрипло. — Прежде всего, я возношу хвалы Господу нашему, который не оставил меня, а затем благодарю тебя, о Симонид. Твоя верность искупает жестокость других и возвращает веру в человеческий род. «Нет ничего, что я не мог бы сделать». Да будет так. Не мне в этот час уступать кому-либо в щедрости. Будь мне свидетелем, шейх Ильдерим. Слушай мои слова, как они будут произнесены, — выслушай и запомни. И ты, Эсфирь, добрый ангел этого доброго человека, слушай меня и ты.
Он протянул руку со свитком к Симониду.
— Перечисленное в этих бумагах имущество: корабли, дома, товары, верблюдов, лошадей, деньги — я возвращаю тебе, Симонид, и закрепляю за тобой и твоими навек.
Эсфирь улыбнулась сквозь слезы; Ильдерим быстро дергал бороду, и глаза его блестели, как агатовые бусины. Только Симонид сохранял спокойствие.
— Закрепляю их за тобой и твоими навек, — продолжал Бен-Гур, лучше владея собой, — за одним исключением и при одном условии.
При этих словах слушатели вновь невольно затаили дыхание.
— Сто двадцать талантов, принадлежавших моему отцу, ты вернешь мне.
Лицо Ильдерима просветлело.
— И ты присоединишься ко мне в поисках моих матери и сестры, предоставляя все твое для необходимых расходов, как я предоставлю все мое.
Эти слова произвели большое впечатление на старика Симонида.
Подняв руку, он сказал:
— Ты явил свой дух, сын Гура, и я благодарю Господа за то, что он послал тебя таким, как ты есть. Если я хорошо служил твоему отцу, пока он был жив, а потом — его памяти, то не хуже буду и для тебя; и, однако, должен сказать, что никаких исключений быть не может.
Показывая присудствующим оставшийся у него листок, он продолжил:
— Ты получил не весь отчет. Возьми это и прочти — прочти вслух.
Бен-Гур взял приложение и прочитал:
«Список рабов Гура, составленный Симонидом, управляющим.
1. Амра, египтянка, хранящая дворец в Иерусалиме.
2. Симонид, управляющий, в Антиохии.
3. Эсфирь, дочь Симонида».
Никогда прежде при мыслях о Симониде Бен-Гуру не приходило в голову, что по закону дочь наследует положение отца. Для него миловидная Эсфирь всегда была соперницей египтянки, возможным предметом любви. Он содрогнулся от неожиданного открытия и, вспыхнув, взглянул на нее; и так же вспыхнув, она опустила глаза. Тогда он сказал, присоединяя папирус к свитку:
— Человек, обладающий шестью сотнями талантов, в самом деле богат и может делать, что захочет; но дороже денег разум, который создал это богатство, и сердце, которое богатство, будучи накоплено, не смогло испортить. О Симонид, и ты, прекрасная Эсфирь, не бойтесь. Шейх Ильдерим будет свидетелем, что в тот самый момент, когда вы объявили меня своими рабами, я объявляю вас свободными; и что я сказал, то будет записано. Не довольно ли этого? Могу ли я сделать больше?
— Сын Гура, — сказал Симонид, — воистину, ты делаешь службу легкой. Я ошибся, есть вещи, которых ты не можешь сделать; ты не можешь сделать меня свободным по закону. Я твой раб навек, потому что однажды я подошел к двери с твоим отцом, и с тех пор в моем ухе след от шила.
— Отец сделал это?
— Не суди его, — поспешил воскликнуть Симонид. — Он принял меня в рабство этого рода по моей просьбе. И я никогда не жалел о своем шаге. Такова была цена, уплаченная мной за Рахиль, мать моего ребенка; ибо Рахиль не желала стать моей женой, пока я не стану тем же, кем была она.
— Она была вечной рабыней?
— Она была ею.
Бен-Гур мерял шагами пол, пытаясь умерить боль невыполнимого желания.
— Я и раньше был богат, — сказал он, внезапно останавливаясь. — Я был богат дарами великодушного Аррия; теперь пришло это огромное состояние, а с ним — ум, его создавший. Не промысел ли тут Божий? Дай мне совет, Симонид! Помоги найти правый путь и пройти им. Помоги стать достойным моего имени, и кто ты для меня по закону, тем буду я для тебя на деле. Я буду твоим вечным рабом.
Теперь старческое лицо Симонида просветлело по-настоящему.
— О сын моего покойного господина! Я не просто помогу тебе; я послужу тебе всей мощью моего ума и сердца. Тела у меня нет — оно погибло ради тебя, — но умом и сердцем я буду служить тебе. Клянусь в этом алтарем нашего Бога и дарами на алтаре! Только дай мне формально то, что я присвоил себе фактически.
— Назови, — с готовностью потребовал Бен-Гур.
— Будучи управляющим, я смогу заботиться о твоей собственности.
— Считай себя управляющим с этого момента; или ты хочешь письменное свидетельство?
— Твоего слова довольно; так было с твоим отцом, и я не хочу большего от сына. А теперь, если взаимопонимание достигнуто… — Симонид остановился.
— С моей стороны — да, — сказал Бен-Гур.
— Тогда говори ты, дочь Рахили! — сказал Симонид, снимая руку с плеча девушки.
Эсфирь, предоставленная самой себе, стояла, краснея и бледнея, затем она подошла к Бен-Гуру и сказала со всем обаянием женщины:
— Я не лучше, чем была моя мать; и поскольку она покинула нас, молю тебя, мой господин, позволь мне заботиться об отце.