Необычайный румянец на лице свидетельствовал о том, что даже Симонид поддался общему возбуждению. Ильдерим яростно дергал бороду.
— Теперь следи за римлянином, — сказала египтянка Эсфири, которая, не слушая, закутавшись в покрывало, с колотящимся сердцем ждала появления Бен-Гура.
Коротко и резко пропела труба, стартеры — по одному на колесницу — выпрыгнули из-за колонн первого пункта, готовые прийти на помощь, если какая-то из четверок окажется неуправляемой.
Снова пропела труба, и по этому знаку привратники распахнули створки.
Первыми появились всадники — пять, поскольку Бен-Гур отказался от помощника. Веревка опустилась, пропуская их, и поднялась снова. Привратники крикнули внутрь и тут же из стойл ядрами вылетели шесть четверок; зрители поднялись на ноги, они вскакивали на скамьи и наполняли цирк и воздух над ним воплями и визгом. Наступил момент, которого ждали так долго, момент, о котором говорили и мечтали с самого объявления игр.
— Вон он, смотри! — кричала Ира, указывая на Мессалу.
— Вижу, — отвечала Эсфирь, глядя на Бен-Гура.
Покрывало было сброшено. На мгновение маленькая еврейка забыла страх. Ей стало понятно, почему мужчины, рискуя жизнью перед множеством глаз, смеются над смертью или даже вовсе забывают о ней.
Однако состязание еще не началось, участники должны были благополучно достичь веревки.
Веревка натягивалась для того, чтобы выравнять стартующих. Если кто-то врежется в нее, трудно представить, к какой мешанине людей, коней и колесниц это приведет; с другой стороны, промедливший рисковал отстать в самом начале и безусловно, терял преимущество, к которому стремились все — позицию у ограничительной стены на внутренней стороне дорожки.
Зрители прекрасно знали об этом опасном испытании; и если верно мнение Нестора, высказанное, когда он передавал вожжи своему сыну:
«Не мощный, но искусный приз возьмет,
Он мудростию скорость превзойдет»,
то они справедливо полагали, что в этом первом эпизоде должен сразу же заявить себя будущий победитель.
Перед соперниками простиралась арена, но все они стремились к веревке во-первых, и во вторых — к желанной внутренней линии. Шесть четверок неслись в одну точку, и столкновение казалось неминуемым. Но не только это. Что, если организатор, в последний момент неудовлетворенный стартом, не даст сигнал опустить веревку? Или опоздает подать сигнал?
Гонщикам нужно было преодолеть двести пятьдесят футов. Здесь требовались быстрый глаз, твердая рука и безошибочное решение. Если кто-то оглянется! задумается! упустит вожжи! А как влечет к себе переполненный балкон! Рассчитывая на естественный импульс бросить единственный взгляд — только один — ради любопытства или тщеславия, злоба незамедлительно могла бы проявить свое искусство; а дружба и любовь также могли бы оказаться столь же смертоносными, как злоба.
Четверки одновременно приблизились к веревке. Трубач возле организатора отчаянно протрубил. Его не услышали в двадцати футах, однако веревка была брошена, и едва коснулась земли, как по ней ударили копыта скакунов Мессалы. Потрясая бичом, дав вожжи, римлянин с торжествующим криком захватил стену.
— Юпитер с нами! Юпитер с нами! — орала римская партия.
Когда Мессала поворачивал, львиная голова на конце его оси поддела переднюю ногу правой пристяжной афинянина, бросив животное на коренника. Четверка смешалась. Тысячи затаили дыхание в ужасе, и лишь над консульской ложей летели крики.
— Юпитер с нами! — вопил Друз.
— Он побеждает! Юпитер с нами! — отвечали его товарищи, видя, как несется вперед Мессала.
С табличкой в руке обернулся к ним Санбалат; треск, раздавшийся внизу, не дал ему заговорить и заставил посмотреть на арену.
После того, как Мессала проехал, справа от афинянина оставался только коринфянин, и неудачник попытался вывернуть в эту сторону. Но тут проезжавший слева византиец стукнулся о его колесницу, сбив возничего с ног. Треск, крик ярости и страха, и несчастный Клеант упал под копыта собственных коней — ужасное зрелище, заставившее Эсфирь закрыть руками глаза.
Вперед пронеслись коринфянин, византиец и сидонец. Санбалат взглянул на Бен-Гура и снова повернулся к Друзу и его компании.
— Сто сестерциев на еврея! — крикнул он, обращаясь к римлянам.
— Принято! — ответил Друз.
— Еще сто на еврея! — орал Санбалат.
Похоже, его никто не слышал. Он крикнул снова, но происходящее внизу притягивало все взгляды, а взбудораженные глотки были заняты криками: «Мессала! Мессала! Юпитер с нами!»
Когда еврейка осмелилась открыть глаза, группа работников убирала обломки колесницы, другая группа уносила человека, а скамьи, занятые греками, изрыгали проклятия и молитвы о мести. Вдруг руки девушки упали; Бен-Гур, невредимый, несся в своей колеснице впереди рядом с римлянином! За ними тесной группой следовали сидонец, коринфянин и византиец.
Гонка началась; души гонщиков рвались вперед, а над ними склонились мириады.
ГЛАВА XIVГонка
Когда началась борьба за позицию, Бен-Гур, как мы видели, был крайним слева. В первое мгновение он, как и остальные, был полуослеплен светом арены, но сумел рассмотреть соперников и оценить их намерения. На Мессалу, который был для него больше, чем соперник, еврей бросил только один взгляд. Бесстрастная надменность патрицианского лица была прежней, прежней была и итальянская красота, подчеркнутая шлемом; но он увидел не только это — быть может, сыграло роль ревнивое воображение или медная тень, упавшая на черты, только ему показалось, что сама душа проступила будто сквозь темное стекло: жестокая, коварная, готовая на все, не столь возбужденная, сколь решившаяся — душа в бдительном и целеустремленном напряжении.
За то малое время, пока взгляд бежал к собственной четверке, Бен-Гур почувствовал, что его решимость утвердилась до той же степени. Любой ценой он унизит врага! Приз, друзья, ставки, честь — все, что могло привлекать в гонках, было забыто. Даже ради сохранения жизни он не отступил бы. Но это была не эмоция, не ослепляющий толчок крови от сердца к мозгу и обратно, не импульс отдаться Фортуне — напротив. У него был план, и, уверенный в своих силах, он был как никогда внимателен и готов к действию.
Еще не проделав половины пути по арене, он понял, что бросок Мессалы, если не будет столкновения и веревка упадет вовремя, даст ему место у стены; в том, что веревка упадет, он не сомневался; более того, внезапным озарением он постиг уверенность Мессалы, что веревка упадет именно в последний момент; более чем по-римски, если официальное лицо поможет соотечественнику, который не только очень популярен, но и так много поставил на успех. Не было другого объяснения той уверенности, с которой Мессала бросил коней вперед, когда остальные соперники придерживали свои четверки — никакого, кроме безумия.
Одно дело — видеть неизбежное, и другое — подчиниться ему. Бен-Гур на время уступил стену.
Веревка упала, и все четверки, кроме его, рванулись вперед, подгоняемые голосами и бичами. Он повернул направо и, пустив арабов в карьер, ринулся наперерез соперникам под таким углом, чтобы, затратив наименьшее время, получить наибольшее преимущество. Так что пока зрители содрогались от несчастья с афинянином, а сидонец, византиец и коринфянин употребляли все свое искусство, чтобы не запутаться в обломках, Бен-Гур обогнул свалку и вышел на дорожку голова в голову с Мессалой, хотя и слева от него. Поразительное искусство возничего, сменившего позицию с крайней левой на правую без заметного отставания, не ускользнуло от острых глаз скамей: по цирку прокатились раз и еще раз долгие аплодисменты. Тогда Эсфирь сжала руки в радостном удивлении; тогда Санбалат, улыбаясь, предложил свою сотню сестерциев, а потом еще раз, но не нашел ответа; тогда римляне начали сомневаться, решив, что Мессала встретил равного, если не лучшего, — в израильтянине!
И вот, разделяемые только узким зазором между колесницами, враги приближались ко второму пункту.
Пьедестал трех колонн с востока представлял собой полукруглую стену, которую точными параллелями огибали беговая дорожка и балкон. Выполнение этого поворота справедливо считалось одним из наиболее показательных испытаний возничего: именно его не выдержал Орест. Невольным выражением интереса зрителей послужила воцарившаяся над цирком тишина, в которой впервые с начала гонки отчетливо слышен был стук колесниц. Здесь, казалось, Мессала заметил Бен-Гура и узнал его; и тут же наглость римлянина выплеснулась совершенно неожиданным образом.
— Эрос умер, царствуй, Марс! — крикнул он, и умелая рука взметнула бич. — Эрос умер, царствуй, Марс! — повторил он и опустил на несущихся вперед арабов Бен-Гура удар, какого они еще не знали.
Удар видели все в цирке, и изумление было всеобщим. Тишина стала еще глубже, на скамьях за консулом даже самые отчаянные затаили дыхание, ожидая исхода. Это продолжалось всего мгновение: с балкона обрушился гром возмущенных криков.
Четверка в ужасе рванула вперед. До сих пор они не знали человеческой руки, кроме руки любящей; они росли в такой нежной заботе, что их доверие к человеку могло бы послужить уроком людям. Как могли поступить столь тонкие натуры при таком унижении, если не прыгнуть вперед, будто от самой смерти?
И они рванули, будто превратившись в сгусток бешенства, и колесница прыгнула вслед за ними. Безусловно, всяким опыт идет нам на пользу. Откуда у Бен-Гура большие руки и мощный захват, которые так помогли ему сейчас? Откуда, если не от весла, которое так часто приходилось вырывать из хищных волн? И что этот рывок колесницы по сравнению с вылетающей из-под ног палубой при таранных ударах? Он устоял на ногах, отпустил вожжи и успокаивающе заговорил с лошадьми, стараясь только вписать их в опасный поворот, и прежде, чем успокоились трибуны, сумел снова овладеть четверкой. И не только это: у первого пункта он снова был плечом к плечу с Мессалой, и теперь все, кроме римлян, болели за него. Столь ясно выражались чувства, столь отчаянным было их проявление, что Мессала, при всей своей наглости, почувствовал, что повторить трюк было бы небезопасно.