Пока колесницы огибали постамент, Эсфирь успела рассмотреть лицо Бен-Гура — чуть побледневшее, чуть выше поднятое, оно, впрочем, было спокойным и даже умиротворенным.
Тут же на западное табло взобрался человек и снял шар. На восточном табло стало меньше дельфином.
Так же исчезли второй шар и второй дельфин. Потом третьи. Сделано три круга, а Мессала по-прежнему удерживает внутреннюю позицию, по-прежнему Бен-Гур идет голова в голову с ним; по-прежнему остальные участники следуют за ними. Состязание становится похожим на двойную гонку, какие стали приобретать популярность в Риме в последнее правление: Мессала и Бен-Гур в первом, а Коринфянин, Сидонец и Византиец во втором старте. Тем временем служителям удалось вернуть зрителей на места, хотя шум не утихал.
На пятом круге сидонцу удалось занять позицию слева от Бен-Гура, тут же потерянную.
На шестой круг вышли в прежнем порядке. Постепенно скорость увеличивалась. Постепенно разогревалась кровь участников. Люди и животные, казалось, равно сознавали, что близится решающее напряжение сил, близится время победителю заявить о себе.
Интерес, с самого начала сосредоточившийся преимущественно на борьбе между римлянином и евреем, при явной симпатии к последнему, превратился в страстную его поддержку. На всех скамьях зрители замерли, подавшись вперед, лишь поворачивая головы вслед колесницам. Ильдерим перестал расчесывать бороду, и Эсфирь забыла свои страхи.
— Сто сестерциев на еврея! — кричал Санбалат римлянам под консульским тентом.
Ответа не было.
— Талант — пять, десять — выбирайте!
Он вызывающе потрясал табличками.
— Я принимаю твои сестерции, — ответил юный римлянин, готовясь писать.
— Не делай этого, — вмешался его друг.
— Почему?
— Мессала достиг максимальной скорости. Смотри, как он перегнулся вперед, и вожжи болтаются, как ленты. А теперь посмотри на еврея.
Первый перевел взгляд.
— Клянусь Геркулесом! — ответил он. — Собака сдерживает изо всех сил. Я вижу, вижу. Если боги не помогут нашему другу, израильтянин обойдет его. Нет. Смотри! Юпитер с нами, Юпитер с нами!
Крик, вырвавшихся из всех латинских глоток, потряс веларий над головой консула.
Если Мессала действительно достиг максимальной скорости, это возымело действие: медленно, но уверенно он начал выходить вперед. Его кони бежали, низко опустив головы, с балкона казалось, что их тела стелются по земле; ноздри выворачивались, показывая красную плоть, глаза вылезали из орбит. Добрые скакуны неслись из последних сил. Как долго они выдержат такой темп? Шестой круг только начинался. Они неслись вперед. У второго пункта Бен-Гур пристроился за римской колесницей.
Радость болельщиков Мессалы достигла предела; они визжали и выли, потрясая своими цветами; Санбалат заполнял табличку за табличкой.
Малух на нижней галерее над Триумфальной аркой с трудом сдерживал возбуждение. Он помнил смутный намек Бен-Гура о чем-то, что должно произойти на повороте у западных колонн. Сделано пять кругов, но ничего не происходит; он говорил себе: это будет на шестом круге, но что это? Бен-Гур едва удерживается в хвосте врага.
На восточном балконе группа Симонида сидит тихо. Голова купца низко склонена. Ильдерим рвет бороду, опустив брови так низко, что лишь редкое сверкание свидетельствует о наличии у него глаз. Эсфирь едва дышит. Только Ира выглядит довольной.
Шестой круг. Мессала лидирует, следом за ним летит колесница Бен-Гур, так близко, что повторяется старая история:
Первым несется Евмел на феретских конях;
Следом за ним Диомед на троянских, не в силах догнать;
В спину Евмела, горячие, дышат они,
На колесницу взобраться пытаясь за ним;
Шеею всею он слышит дыханье коней,
Тень их ложится вперед, он несется за ней.
Так продолжается до первого пункта и вокруг него. Мессала, боясь потерять свою позицию, чиркает по каменной стене; шаг влево — и колесница разлетелась бы в дребезги; и все же, когда поворот завершен, никто не смог бы сказать, где проехал Мессала и где — Бен-Гур. Они оставили один след.
Когда они проносятся мимо, Эсфирь снова видит лицо Бен-Гура, и оно бледнее, чем прежде.
Симонид, более проницательный, чем Эсфирь, говорит Ильдериму:
— Я не судья, добрый шейх, если Бен-Гур не задумал что-то. У него такое лицо.
Ильдерим отвечает:
— Видишь, какие они чистые и свежие? Клянусь славой Божьей, они еще не начинали бежать! Но смотри!
Один шар и один дельфин остались на табло, и все набрали полные легкие воздуха, ибо наступало начало конца.
Сначала сидонец хлестнул свою четверку, и, ужаленные страхом и болью, кони отчаянно рванулись, обещая хотя бы на короткое время выйти вперед. Но не вышли. Затем попытку повторили византиец и коринфянин с тем же результатом, после чего все трое практически выбыли из состязания. Теперь все партии, за исключением римской, с понятной готовностью присоединились к надежде на Бен-Гура и открыто выражали свои чувства.
— Бен-Гур! Бен-Гур! — кричали они, и рокот голосов накатывался на консульскую трибуну.
Со скамей яростно кричали проносящейся колеснице:
— Гони, еврей!
— Отбери у него стену!
— Вперед! Отпусти арабов! Бросай поводья и берись за бич!
— Не дай ему сделать поворот! Сейчас или никогда!
Они перегибались через балюстраду, моляще протягивая к нему руки.
Либо он не слышал, либо ничего не мог сделать, ибо половина прямой не принесла изменений; вот уже второй пункт, и что же?
Вот, входя в поворот, Мессала начал подтягивать левых коней. Дух его возбужден, не один алтарь получил его обеты; римский гений по-прежнему торжествует. У трех колонн, в шести сотнях футов, ждут слава, рост состояния, продвижение по карьере и триумф, многократно усиленный ненавистью — все ему!
В это мгновение Малух на галерее увидел, что Бен-Гур, нагнувшись к арабам, дал им вожжи. Взлетел плетеный бич и принялся свистеть и шипеть, шипеть и свистеть над их спинами без остановки; и хотя он не опускался, но ожог и угроза были в самом звуке. Спокойствие возницы сменилось неукротимым действием, лицо его загорелось, глаза, сверкали, сама воля, казалось, струилась по вожжам, и четверка, как одно существо, взлетела в воздух, чтобы опуститься, сравнявшись с римской колесницей. Мессала у опасного края слышал, но не осмеливался посмотреть, что сулит это пробуждение. Друзья не подавали ему никакого знака. Над звуками гонки раздавался только один голос, и он принадлежал Бен-Гуру. На старом арамейском, как сам шейх, он кричал арабам:
— Вперед Альтаир! Вперед, Ригель! Что, Антарес! Ты ли медлишь? Славный конь, Альдебаран! Я слышу, как поют в шатрах. Я слышу, как дети поют и женщины; поют о том, как звезды: Альтаир, Антарес, Ригель и Альдебаран победили, и песня эта никогда не умрет. Молодцы! Завтра домой, под черный шатер, домой! Вперед, Антарес! Племя ждет нас, и хозяин ждет! Готово! Готово! Ха-ха! Мы посрамили гордость. Рука, ударившая нас, в пыли. Слава за нами! Ха-ха! Спокойно! Дело сделано — тпру! Отдыхайте!
Никогда еще не было ничего более простого; редко — столь же мгновенное.
В момент, избранный для броска, Мессала огибал постамент. Чтобы наилучшим образом обойти его, Бен-Гур должен был описать возможно более близкий круг. Тысячи на скамьях понимали это; они видели поданный знак, чудесный прыжок, четверку у колеса Мессалы, колесо Бен-Гура за колесницей соперника — все это они видели. Потом они услышали треск, достаточно громкий, чтобы повергнуть в дрожь весь цирк, и, быстрее мысли, сверкая белым и золотым, полетели на дорожку спицы. Римская колесница накренилась вправо. Раздались удары оси по укатанной земле: один, еще один; и колесница разлетается на куски, и Мессала, обвитый вожжами, волочится за своей четверкой.
Увеличивая ужас зрелища и делая смерть неминуемой, сидонец, несущийся вслед вдоль стены, не успевает ни сдержать коней, ни отвернуть. Он летит на обломки, потом через римлянина и врезается в его обезумевшую четверку. Выбравшись из хаоса дерущихся коней, мелькания ударов, облака песка и пыли, он лишь успевает заметить коринфянина и византийца, скачущих вслед за Бен-Гуром, который не помедлил и мгновения.
Люди вскакивают, взбираются на скамьи, орут и визжат. Те, кто смотрел в эту сторону, с трудом различали Мессалу под копытами лошадей и обломками. Он неподвижен, и его считают мертвым; однако большинство следит за Бен-Гуром. Никто не видел, как шевельнулись вожжи, благодаря чему колесница свернула чуть левее и окованным концом оси поддела колесо Мессалы; но все видели мгновенную перемену в человеке, все почувствовали накал его духа, героическую решимость, безумную энергию, которая взглядом, словом и жестом мгновенно передалась арабам. И какой бег! Более всего это можно было сравнить с прыжками льва, настигающего добычу, но колесница превращала скачку в полет. Когда византиец и коринфянин были еще на половине финишной прямой, Бен-Гур огибал мраморный постамент.
И гонка была ВЫИГРАНА! Консул встал, народ кричал до хрипоты, организатор спустился и увенчал победителей.
Счастливчик среди кулачных бойцов был низколобым светловолосым саксом, чье зверское лицо заставило остановиться на себе взгляд Бен-Гура, узнавшего учителя, который выделял его в Риме. От него молодой еврей поднял глаза к Симониду и его группе на балконе. Они махали ему. Эсфирь оставалась на скамье, но Ира встала, улыбалась и махала веером.
Затем была образована процессия, которая под крики получившей свое толпы вышла через Триумфальную арку.
Так закончился день.
ГЛАВА XVПриглашение Иры
Бен-Гур и Ильдерим стоят у реки; 1$ полночь они должны быть на дороге, по которой уже тридцать часов движется караван.
Шейх счастлив, он предлагает царские дары, но Бен-Гур отказывается от всего, настаивая, что его награда — унижение врага. Великодушный спор длится долго.