— Благодарю тебя, — сказал Бен-Гур с чувством.
После недолгого разговора о разном он произнес:
— Я пришел рассказать вам о Назорее.
Симонид и Балтазар превратились в слух.
— Много дней я следовал за ним, внимательный, как только может быть человек, ждавший, как я. Я видел его во всех обстоятельствах, испытывающих натуру, и будучи уверен, что он — человек, как мы, я не менее уверен, что он и нечто большее.
— Что же? — спросил Симонид.
— Я расскажу вам…
Кто-то вошел в комнату. Бен-Гур обернулся и вскочил, раскрыв объятия.
— Амра! Милая старая Амра! — воскликнул он.
Рабыня вышла вперед, и все, глядя на сияющее радостью лицо, подумали, какое оно темное и морщинистое. Она опустилась на колени, обнимая ноги хозяина, и ему не сразу удалось убрать грубые волосы с ее лица, чтобы поцеловать, спрашивая:
— Добрая Амра, слышала ты что-нибудь о них? Хоть слово? Хоть намек?
Она разрыдалась.
— Такова Божья воля, — сказал он скорбно, и все поняли, что он не надеется более найти семью. Он не хотел показывать стоявших в глазах слез.
Когда же снова смог говорить, сел и сказал:
— Сядь рядом со мной, Амра, — здесь. Нет? Ну тогда у ног, потому что мне нужно многое сказать друзьям о чудесном человеке, пришедшем в мир.
Но она отошла и опустилась на пол у стены, обхватив руками колени, счастливая, что видит его. Тогда Бен-Гур, поклонившись старикам, начал снова:
— Боюсь отвечать на вопрос о Назорее, не рассказав вам сначала хоть части совершенного им у меня на глазах, и тем более хочу сделать это, потому что завтра он придет в город и будет в Храме, который называет домом своего отца, где объявит себя. Так что прав ли ты, о Балтазар, или ты, Симонид, — мы и Израиль узнаем это завтра.
Балтазар сложил дрожащие руки и спросил:
— Куда мне идти, чтобы увидеть его?
— Там будет давка. Лучше, думаю, всем вам подняться на крышу Притвора Соломонова.
— Ты сможешь пойти с нами?
— Нет, — сказал Бен-Гур, — друзьям, вероятно, понадобится, чтобы я был с ними в процессии.
— В процессии! — воскликнул Симонид. — Он путешествует как государь?
— С ним двенадцать человек: рыбаки, пахари, один мытарь — все из самых низких сословий, он идет пешком, не обращая внимания на ветер, холод, дождь или солнце. Глядя на них, останавливавшихся на ночлег при дороге, чтобы поесть хлеба и уснуть на земле, я вспоминал пастухов, возвращающихся с рынка к стадам, а не знать и царя. Лишь когда он поднимал углы своего платка, чтобы взглянуть на кого-нибудь или отряхнуть пыль с волос, я видел, что он их учитель, равно как и товарищ, вождь не менее, чем друг.
— Вы проницательные люди, — продолжал Бен-Гур, помолчав. — Вы знаете, что все мы — создания собственных побуждений, и что едва ли не закон нашей натуры — проводить жизнь в стремлении к неким целям. Обращаясь к этому закону как признаку, по которому мы узнаем себя, что скажете вы о человеке, который мог бы стать богатым, превращая камни под ногами в золото, но выбирает бедность?
— Греки назвали бы его философом, — сказала Ира.
— Нет, дочь, — сказал Балтазар, — философы никогда не обладали властью совершать подобное.
— Откуда вы знаете, что этот человек обладает?
Бен-Гур быстро ответил:
— Я видел, как он превратил воду в вино.
— Очень странно, — сказал Симонид, — очень странно, но не столь странно для меня, как то, что он предпочел бедность, когда мог быть богат. Он беден?
— Он не обладает ничем и не завидует обладающим. Он сожалеет о богатых. Но что вы сказали бы о человеке, умножившем семь хлебов и две рыбы — все свои запасы — так, что хватило накормить пять тысяч человек, и остались переполненные корзины? Я видел, как Назорей сделал это.
— Ты видел это? — воскликнул Симонид.
— Да, и ел от хлебов и рыб.
— Но были и большие чудеса, — продолжал Бен-Гур. — Что сказали бы вы о человеке, обладающем такой целительной силой, что, коснувшись края его одежды, больной исцеляется, и даже если позовет его издалека? Этому я тоже был свидетелем, и не однажды, а много раз. Когда мы выходили из Иерихона, двое слепых при дороге позвали Назорея, и он коснулся их глаз, и они прозрели. Так принесли к нему расслабленного, и он сказал только: «Иди в дом твой», и человек пошел. Что скажете вы об этом?
Купец не знал, что ответить.
— Думаете — я слышал и такое, — что это ловкие фокусы?
Тогда я расскажу о вещах более великих, которые видел собственными глазами. Представьте сначала проклятых Богом, не знающих иного успокоения, кроме смерти, — прокаженных.
При этих словах Амра уронила руки и подалась вперед.
— Что сказали бы вы, — речь Бен-Гура становилась все торжественнее, — что сказали бы вы, увидев то, о чем хочу рассказать сейчас? Однажды в Галилее — это случилось при мне — к Назорею подошел прокаженный и сказал: «Господи! если хочешь, можешь меня очистить». Он услышал призыв и коснулся отверженного рукой, говоря: «Хочу, очистись», и тотчас человек этот стал здоров, как все мы, видевшие исцеление, а нас было множество.
Амра встала и костлявыми пальцами убрала волосы с глаз.
Бедняжка давно уже жила не умом, а сердцем, и сейчас боялась не понять или пропустить хоть слово.
— И еще, — продолжал Бен-Гур, — десять прокаженных подошли к нему однажды и, упав к его ногам, взывали — я сам видел и слышал это — взывали: «Иисус Наставник! Помилуй нас». Он сказал им: «Пойдите, покажитесь священникам, как требует закон, и когда будете идти, очиститесь».
— И они очистились?
— Да. По пути хворь оставила их, так что лишь скверные одежды напоминали нам о прежнем.
— Такого не слышали прежде во всем Израиле! — тихо произнес Симонид.
И пока он говорил, Амра бесшумно вышла, не замеченная никем.
— Мысли, родившиеся при виде этих чудес, я предоставляю вообразить вам самим, — сказал Бен-Гур, — но с моими сомнениями еще не было покончено. Вы знаете, народ в Галилее порывистый и нетерпеливый, после долгих лет ожидания мечи жгут им руки. «Он медлит объявить о себе, заставим его», — кричали они мне. А я и сам поддавался нетерпению. Если он должен стать царем, то почему не сейчас? Легионы готовы. И вот однажды, когда он учил у моря, мы решили короновать его хоть силой, но он исчез, и увидели его уже только в лодке, удаляющейся от берега. Добрый Симонид, желания, доводящие до безумия других, — богатство, власть и даже царствование, предложенное с любовью великим народом, — не трогают его вовсе. Что скажешь ты?
Подбородок купца лежал на груди, подняв голову, он ответил решительно:
— Господь жив, и живы слова пророков. Время еще не созрело, пусть завтрашний день принесет ответ.
— Быть по сему, — улыбаясь, сказал Балтазар.
И Бен-Гур повторил:
— Быть по сему, — а затем продолжал: — Но я не закончил. От этих деяний, не столь великих, чтобы убедить не видевших, позвольте перейти к таким, вершить которые от начала мира было не в силах человеческих. Скажите, слышал ли кто из вас, чтобы человек отнял у Смерти то, что Смерть забрала себе? Возвращал ли кто дыхание утраченной жизни? Кто, если не…
— Бог! — сказал Балтазар.
Бен-Гур поклонился.
— О мудрый египтянин! Я не могу отказаться от имени, названного тобой. Что сказали бы вы, увидев, как я, человека, немногими словами разбудившего того, над кем поработала Смерть? Это было в Наине. Мы собирались войти в ворота, когда вынесли умершего. Назорей остановился, пропуская процессию. Там была плачущая женщина. Он говорил с ней, потом прикоснулся к одру и сказал лежащему на нем, одетому для погребения: «Юноша! Тебе говорю, встань!» Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить.
— Бог лишь так велик, — сказал Балтазар Симониду.
— Заметьте, — продолжал Бен-Гур, — я рассказываю лишь то, чему был свидетелем вместе с множеством других людей. По дороге сюда я видел деяние, еще более могущественное. В Вифании был человек по имени Лазарь, который умер и был похоронен, и после того, как он пролежал в могиле четыре дня, придавленный большим камнем, Назорей явился в том месте. Откатив камень, мы увидели человека, спеленатого и уже смердящего. Много народу стояло рядом, и все мы слышали, как Назорей громко сказал: «Лазарь! Иди вон». И когда сняли платок с лица воскрешенного, то увидели, что кровь побежала по жилам, и он стал таким же, как до болезни, унесшей его. Он жив до сих пор, его видят и разговаривают с ним. Можете пойти и посмотреть на него завтра. И теперь, когда ничто необходимое не скрыто более от вас, я задаю вопрос, ради которого пришел, вопрос Симонида: «Что, большее, чем человек, есть Назорей?»
Вопрос был задан, и долго после полуночи они сидели, обсуждая его, Симонид по-прежнему не желал отказаться от своего понимания пророков, а Бен-Гур утверждал, что правы оба старика: что Назорей — Спаситель, как утверждал Балтазар, но также и предреченный царь, какого ждал купец.
— Завтра увидим. Мир вам всем.
И Бен-Гур вышел, чтобы вернуться в Вифанию.
ГЛАВА IIIПрокаженные покидают могилу
Первым, кто вышел из города после открытия Овечьих ворот следующим утром, была Амра. Стража не задавала вопросов, потому что само утро было не постояннее этой женщины.
Она зашагала по восточной долине. Темно-зеленый склон Масличной горы покрывали белые пятна шатров, недавно разбитых пришедшими на праздник. Мимо Гефсиманского сада, мимо гробниц на скрещении дорог, мимо мрачного селения Силоам. Иногда маленькая фигурка пошатывалась, однажды села отдышаться, но вскоре встала и заспешила еще больше. Будь у скал уши, они бы услыхали бормотание старушки, будь глаза — заметили бы, как часто смотрит она на вершину горы, упрекая утро за поспешность, умей они обмениваться наблюдениями, сказали бы: «Нынче утром наша приятельница в большой спешке, должно быть, рты, которые она собирается насытить, очень проголодались».
Достигнув наконец Царского Сада, она чуть замедлила шаг, ибо уже показался угрюмый город прокаженных, широко раскинувшийся по южному склону Еннома.