Читатель должен был уже догадаться, что она направлялась к хозяйке, чья гробница, как мы помним, находилась в виду колодца Ен-рогел.
Сколь ни ранний был час, несчастная женщина сидела снаружи, оставив спящую дочь внизу. Продвижение недуга за три года было ужасным. Сознавая, как выглядит, она постоянно ходила закутанной, ибо чувствительная ее натура так и не смирилась с новым положением. Даже Тирзе она старалась показываться так редко, как было возможно.
Этим утром она вышла на воздух с обнаженной головой, зная, что никого не испугает своим уродством. Скудного еще света было достаточно, чтобы рассмотреть разрушения, которым подверглось тело. Волосы стали снежно-белыми и неукротимо жесткими, падая на спину и плечи, как серебряная проволока. Веки, губы, ноздри, плоть на щеках либо исчезли, либо превратились в зловонную массу. Шея скрылась под пепельно-серой чешуей. Ногти на негнущейся руке были съедены до основания, суставы пальцев либо обнажились, либо превратились в клубки, покрытые красной секрецией. Голова, лицо, шея и одна обнаженная рука ясно говорили о состоянии всего тела. Взглянув на нее сейчас, нетрудно было понять, как некогда прекрасная вдова князя Гура смогла остаться неузнанной все эти годы.
Когда солнце позолотит вершины Масличной и Горы Соблазна, придет Амра — сначала к колодцу, затем к камню на полпути между колодцем и гробницей, где добрая служанка оставит еду и наполнит свежей водой кувшин. Эти краткие визиты были всем, что осталось несчастной. Она сможет узнать те крохи новостей о сыне, которые долетят до Амры. Обычно вести, хоть и скудные, успокаивали, а иногда она слышала, что Бен-Гур дома, и тогда, выбравшись на рассвете из своей жуткой кельи, сидела до заката, глядя в одну точку за Храмом, где стоял старый дом, дорогой воспоминаниями и стократно дорогой сейчас, потому что там — он. Больше ей не осталось ничего. Тирзу она считала мертвой, что же до себя самой, она просто ждала конца, зная, что каждый час жизни есть час умирания — к счастью, безболезненного.
Так она сидела в сумрачном одиночестве и мыслях еще более беспросветных, когда на склоне показалась женщина, изо всех сил спешащая наверх.
Вдова торопливо поднялась, накрыла голову и закричала нечеловечески хриплым голосом:
— Нечистая, нечистая!
В следующее мгновение, не внявшая запрету Амра была у ее ног. Вся долго подавляемая любовь бесхитростного создания вырвалась на свободу: со слезами и страстными выкриками целовала она одежды хозяйки, а последняя, попытавшись было бежать, вскоре покорилась и ждала, когда, порыв иссякнет.
— Что ты сделала, Амра? — сказала она. — Такой-то строптивостью ты доказываешь свою любовь? Гадкая женщина! Ты погибла. А он, твой господин, — ты никогда не вернешься к нему!
Рыдающая Амра распростерлась в пыли.
— Теперь и на тебе лежит запрет закона, ты не сможешь вернуться в Иерусалим. Что будет с нами? Кто принесет нам хлеб? Гадкая Амра! Теперь мы все погибнем!
— Смилуйся, смилуйся! — отвечала с земли Амра.
— Это ты должна была пожалеть себя и тем смиловаться над нами. Куда нам идти теперь? Никто не поможет. О, неверная служанка! Разве гнев Господен на нас не был и без того тяжел?
Разбуженная шумом Тирза показалась у входа в гробницу. Перо отказывается описывать ее. Даже обостренный любовью взгляд не узнал бы теперь былое творение грации и чистоты.
— Мама, это Амра?
Рабыня пыталась подползти к ней.
— Стой, Амра! — властно выкрикнула вдова. — Я запрещаю тебе касаться ее. Встань и уходи, пока тебя не увидели от колодца. Нет, я забыла — слишком поздно! Ты должна остаться и разделить нашу судьбу. Встань, говорю тебе.
Амра поднялась на колени и проговорила, запинаясь, сжимая руки:
— О добрая хозяйка! Я не неверная… не гадкая. Я принесла вам добрые вести.
— Об Иуде? — вдова приоткрыла лицо.
— Есть чудесный человек, — продолжала Амра, — имеющий власть излечить вас. Он говорит слово, и больной выздоравливает, и даже мертвый возвращается к жизни. Я пришла, чтобы отвести вас к нему.
— Бедная Амра! — сочувственно произнесла Тирза.
— Нет, — воскликнула Амра, поняв ее сомнение, — нет как Господь свят, Бог Израиля, мой Бог, как и ваш, — я говорю правду. Идемте со мной, молю, не теряйте времени. Этим утром он будет проходить к городу. Смотрите, день уже близок! Вот еда — поешьте, и идем.
Мать слушала с надеждой. К этому времени слух о чудесном человеке, которым полнилась земля, долетел и до нее.
— Кто он? — спросила она.
— Назорей.
— Кто рассказал тебе о нем?
— Иуда.
— Иуда? Он дома?
— Он приходил вчера вечером.
Вдова, пытаясь удержать сердцебиение, помолчала.
— Это Иуда послал тебя к нам? — спросила она затем.
— Нет. Он думает, что вы умерли.
— Был однажды пророк, который излечивал прокаженных, — задумчиво сказала мать Тирзе, — но его власть была от Бога. — Затем, обращаясь к Амре, спросила: — Откуда мой сын знает, что он способен на это?
— Иуда путешествовал с ним, слышал, как взывали прокаженные, и видел, как они уходили здоровыми. Сначала это был один человек, потом десять, и все они излечились.
Старшая слушательница замолчала снова. Похожая на голый череп голова тряслась. Можно представить, как она пыталась освятить рассказ верой, чьи требования всегда бескомпромисны, и что с ней было то же, что с людьми того времени, видевшими совершаемое Христом, равно как и с мириадами родившихся позже. Она не сомневалась в произошедшем, ибо о том свидетельствовал через служанку ее сын, но пыталась постичь источник силы, которою совершалось столь невероятное. Постичь эту силу — значит постичь Бога, а решивший ждать этого, умрет в ожидании. Однако, в данном случае колебания были недолгими. Тирзе она сказала:
— Он должен быть Мессией!
Это было не холодное умозаключение, но слова дочери Израиля, живущей обетованиями Бога ее расе, женщины, готовой возрадоваться малейшему знаку свершения обетований.
— Было время, когда Иерусалим и вся Иудея передавали весть о его рождении. Я помню это. Сейчас он должен быть мужчиной. Должно быть — это он. Да, — сказала она Амре, — мы пойдем с тобой. Принеси воды — она в кувшине внизу, и достань еду. Мы поедим и пойдем.
Завтрак был съеден быстро, и три женщины отправились в необычайное путешествие. Тирза передала остальным свою уверенность, и теперь только одно беспокоило их. Человек, как сказала Амра, должен выйти из Вифании, но оттуда вели в Иерусалим три дороги, или, скорее, тропы: одна через первую вершину Масличной, вторая вокруг ее основания, а третья — между второй вершиной и Горой Соблазна. Все они пролегали неподалеку друг от друга, но все же достаточно далеко, чтобы несчастные пропустили Назорея, если выберут неверную.
Краткие расспросы убедили мать, что Амра не знает местности за Кедроном, и тем менее — намерения человека, которого они собираются искать. Она поняла также, что и Амра, и Тирза — одна по привычке рабыни, вторая по привычной зависимости — ждут указаний от нее, и приняла эту обязанность.
— Пойдем сначала к Вифании, — сказала она. — Там, если Господь будет милостив к нам, узнаем, что делать дальше.
Они спустились к Офелу и Царскому саду и помедлили перед наезженной веками дорогой.
— Я боюсь дороги, — сказала мать. — Пойдем лучше меж скал и деревьев. Сегодня праздничный день, и там, на холмах, я вижу признаки множества людей. Идя через гору Соблазна, мы можем избежать их.
Тирза шла с большим трудом, услышав предложение, она почувствовала, как упало в ней сердце.
— Гора крутая, мама! Я не смогу подняться.
— Вспомни, что мы идем вернуть здоровье и жизнь. Смотри, дитя, как разгорается день за нами! А вон женщины идут к колодцу. Они побьют нас камнями. Идем, будь сильной.
Так мать, сама не менее обессиленная, пыталась воодушевить Тирзу, и Амра пришла ей на помощь. До сих пор рабыня не касалась зараженных, равно как они ее, но теперь, пренебрегая запретами, преданная женщина подошла к Тирзе, обхватила ее за плечи и прошептала:
— Обопрись на меня. Я хоть и старая, но сильная, а идти нам немного. Вот, мы можем идти.
Склон, который они собирались пересечь, был покрыт ямами и остатками древних строений, но когда наконец они остановились у вершины, чтобы отдохнуть немного, и взглянули на северо-запад, открылся вид на Храм, Сион и белые башни города. Проснувшаяся любовь к жизни придала матери новые силы.
— Смотри, Тирза, — сказала она, — видишь золотые пластины на воротах? Как они полыхают сиянием солнца! Помнишь, мы ходили туда? Разве не приятно будет прийти снова? И подумай, совсем близко наш дом. Еще немного, и я могла бы разглядеть его за крышей Святая Святых, и Иуда встретит нас там!
Взглянув затем на склон средней вершины, зеленый от миртов и олив, они различили тонкие столбы дыма, прямые в неподвижности утра, и каждый говорил о проснувшихся паломниках и о полете безжалостного времени. Нужно было спешить.
Хоть честная рабыня и трудилась, не щадя себя, чтобы облегчить девушке спуск, та стонала при каждом шаге, а временами вскрикивала от невыносимой боли. Не дойдя до тропы между горой Соблазна и второй вершиной Масличной, она упала без сил.
— Иди с Амрой, мама. Оставь меня здесь, — слабо проговорила она.
— Нет, нет, Тирза. Что мне исцеление, если ты не получишь его? Когда Иуда спросит о тебе, что скажу ему?
— Скажи, я любила его.
Старшая прокаженная выпрямилась над обессилевшей дочерью. Она чувствовала, как исчезает надежда, и это было, как смерть души. Высочайшая радость, которую несла мысль об исцелении, безраздельно связывалась с Тирзой, достаточно молодой, чтобы, если вернется здоровье, забыть в счастье новой жизни погубленные годы. Отважная женщина готова была оставить все Божьей воле, когда увидела человека, быстро идущего по дороге с востока.
— Не падай духом, Тирза! — сказала она. — Я знаю, что идущий оттуда скажет нам о Назорее.
Амра усадила девушку и поддерживала ее, пока приближался путник.