н должен был ожидать последнего унижения, применяемого в подобных случаях к невольникам.
К каждой скамье прикреплена была цепь с тяжелыми кандалами. Гортатор, переходя от гребца к гребцу, заставлял каждого заковать себя в них, не оставляя им ничего, кроме безмолвного повиновения, и лишая их в случае несчастья возможности спастись.
Затем в каюте водворилась немая тишина, прерываемая звуками весел при их трении в кожаных гнездах. Каждый человек на своей скамье чувствовал стыд, а Бен-Гур сильнее, чем кто-либо. Он готов был любой ценой избавиться от него, но бряцание оков раздавалось все ближе и ближе, что означало приближение гортатора. Не вступится ли за него трибун?
Читатель может отнести эту последнюю надежду к самомнению или тщеславию Бен-Гура, но в эту минуту оно существовало в нем. Он верил, что римлянин вступится за него и данный случай обнаружит его чувства. Если, готовясь к битве, он вспомнит о нем, это будет явным доказательством, что у него сложилось мнение, в силу которого он выделяет его среди других невольников, и тем сильно оправдает дальнейшие надежды Бен-Гура.
Юноша ожидал решения с трепетом. Этот краткий промежуток времени казался ему целым столетием. При каждом ударе весла он бросал взгляд на трибуна, который, сделав все надлежащие приготовления, лег и готовился отдохнуть: глубокое негодование на себя овладело Бен-Гуром, он горько улыбнулся и решил никогда более не возвращаться к этим безумным мечтам.
Гортатор приближался. Он уже стоял над номером первым, и звук железа слева мучительно раздражал слух юноши. Наконец наступила и его очередь. Полный отчаяния, Бен-Гур положил весло и подставил свои ноги под оковы. Но трибун привстал, сел и подозвал гортатора.
Страшное волнение охватило Иуду. Говоря с гортатором, трибун взглянул на него, и когда он снова погрузил свое весло, ему показалось, что вся часть корабля с его стороны просияла. Он не слышал ни слова из того, что было произнесено между ними, но довольно того, что цепь продолжала лениво болтаться у его скамьи и что гортатор, возвратившись к своему месту, начал отбивать такт. Звуки молотка звучали теперь, как самая приятная музыка. Навалившись грудью на ручку весла, он двигал им с такой силой, что оно гнулось, ежеминутно готовясь переломиться.
Гортатор направился к трибуну и, улыбаясь, указал на шестидесятый номер.
– Какая сила! – сказал он.
– И какая энергия! – ответил трибун. – Клянусь Поллуксом! Он лучше без цепей. Не надевай их на него никогда.
С этими словами он снова улегся на свое ложе.
Корабль плыл, ветерок едва рябил поверхность вод, и все бывшие не у дел спали: Аррий на своем месте, матросы на полу.
И раз, и два сменяли Бен-Гура, но заснуть он не мог. Среди могильного мрака трехлетней ночи наконец забрезжила заря. Смерть, такая долгая смерть, и вдруг трепет и первый проблеск воскресения! В такие минуты сон бежит прочь. Надежда рисует картины будущего, а настоящее и прошлое забываются или, как послушные слуги, только помогают этим фантазиям обрисовываться ярче. Иуда все далее уносился в безбрежное море грез. Удивительно не то, что такие мечты могут погружать нас в состояние счастья, а то, что мы можем принимать их за нечто вполне реальное. Они действуют подобно чарующему маку, при виде фантастических цветов которого смолкает ум. Все горести забыты: дом и богатство возвращены Гурам, мать и сестра снова в его объятиях. Что он как на крыльях летел в страшную битву, об этом он не думал. Мечты были для него действительностью, и к ним не примешивались ни малейшие сомнения. Сердце его переполнялось радостью и торжеством, и в нем не было места для мести. Мессала, Грат, Рим, все горькие воспоминания, сопряженные с этими именами, как бы исходили из земли и не касались его, витающего над ней высоко, прислушивающегося к напеву звезд.
"Астрея" благополучно плыла, но перед рассветом человек с палубы быстро направился к платформе, на которой спал трибун, и разбудил его. Аррий встал, надел свой шлем, взял щит и меч и отправился к командиру матросов.
– Пираты близко! Вставайте и будьте готовы, – произнес он и начал подниматься по лестнице, спокойный и уверенный в себе настолько, что при виде его можно было подумать: "Счастливец! Апиций приготовил ему пир".
5. Битва с пиратами
Все на корабле и даже сам корабль как бы встрепенулись. Офицеры заняли свои места. Матросы с оружием в руках во всех отношениях походили на легионеров. Охапки стрел и дротиков были вытащены на палубу. Через центральную лестницу были внесены чаны с маслом и шары, которым предстояло превратиться в огненные. Были зажжены добавочные фонари, наполнены водой бочки. Отдыхающие гребцы стояли под стражей перед гортатором, и Провидению было угодно, чтобы в их числе находился Бен-Гур. Над собой он слышал смешанные звуки последних приготовлений – убирались паруса, растягивались сети, снимались трапы и бока защищались щитами из бычьих кож. Вдруг на галере снова воцарилась тишина, полная неопределенного страха и ожидания: это значило, что галера была готова.
По сигналу с палубы, переданному гортатору офицером, стоявшим на лестнице, весла мгновенно остановились.
Что это могло означать?
Все сто двадцать невольников, прикованных к своим скамьям, задавали себе этот вопрос. Ни патриотизм, ни жажда славы, ни чувство долга не могли воодушевлять их, и они ощущали только трепет, свойственный людям, слепо и беспомощно бросаемым в опасность. Легко допустить, что даже самый тупой из них перебирал в уме все могущие быть ситуации, и ни одна из них не сулила ему ничего хорошего: победа только сильнее скрепила бы его цепи, а если бы корабль пошел ко дну или сгорел, он принужден был разделить с ним ту же участь.
О положении дел спрашивать они не смели. И кто были враги? Может, братья, друзья, соотечественники? Если читатель примет во внимание эти и дальнейшие обстоятельства, то он поймет, почему римлянам приходилось приковывать несчастных невольников к их скамьям.
Звук, словно от плеска галер позади кормы, привлек внимание Бен-Гура. "Астрея" заколебалась как бы в середине водоворота. Мысль о флоте, стоявшем бок о бок, пронеслась в его голове – о флоте, маневрировавшем и готовящемся к атаке, и лицо его зарделось.
С палубы раздался другой сигнал. Весла погрузились в воду, и галера стала незаметно двигаться вперед. Ни звука извне, ни звука изнутри, но тем не менее каждый человек инстинктивно готовился к схватке.
В подобном положении время неизмеримо, так что Бен-Гур не мог иметь представления о пройденном расстоянии. Наконец, с палубы раздался звук труб – полный, ясный, протяжный. Гортатор забил по деку, так что он зазвучал, гребцы всей силой налегли на весла и вместе дружно двинули галеру: она задрожала и как стрела скользнула вперед. Другие звуки труб присоединились к раздававшимся на палубе, но все они звучали сзади, а спереди слышался только отрывочный шум встревоженных голосов. Затем раздался сильный толчок. Гребцы, помещавшиеся перед платформой гортатора, пошатнулись, многие из них попадали, корабль отклонился назад, но, собравшись с силами, ринулся вперед. Заглушая звуки труб, раздавались пронзительные крики ужаса, треск и шум столкновения, и Бен-Гур почувствовал под своими ногами, под килем, как что-то измученное крошат, давят, ломают в куски, топят. Люди вокруг него испуганно смотрели друг на друга.
С палубы раздался клич торжества – римский орел выиграл сражение. А кто же те несчастные, которых поглотило море?
Ни остановки, ни паузы. "Астрея" ринулась вперед. Несколько матросов сбежали вниз и, погружая шары в чаны с маслом, подавали их товарищам, стоявшим наверху лестницы. Ко всем ужасам битвы присоединялся еще пожар.
Внезапно галера наклонилась так сильно, что гребцы на верхней части корабля едва усидели на своих скамьях. Снова победный клич римлян и вместе с тем чьи-то вопли отчаяния. Противостоящий корабль, пойманный крюками большого журавля, спускавшегося с мачты, был приподнят на воздух и затем потоплен в волнах.
Крики, раздававшиеся справа и слева, спереди и сзади, слились в неописуемый рев. По временам раздавался треск, стоны ужаса, указывавшие на то, что еще один корабль пошел ко дну и команда погрузилась в морскую бездну.
Жертвы были с обеих сторон. По временам приносили окровавленных и умирающих римлян и клали на пол люка.
Клубы дыма, пропитанные запахом человеческого мяса, врывались в каюту, застилая свет желтыми сумерками. Вдыхая в себя этот воздух, Бен-Гур понимал, что в это время они проходят мимо горевшего корабля, на котором гребцы, прикованные к своим скамьям, стали жертвой огня.
"Астрея" все время двигалась вперед, но вдруг остановилась. У передних гребцов из рук выпали весла, и сами они попадали со своих скамеек. На палубе раздался страшный топот, а по бокам треск двух сцепившихся кораблей. Люди от страха падали на пол, иные искали себе убежища. Среди этой паники к ногам Бен-Гура упал или был брошен труп. Юноша увидел полуобнаженное тело и массу черных волос, покрывавших лицо несчастного. Очевидно, это был белокожий варвар Севера, смертью лишенный возможности грабить и мстить. Но как он сюда попал? Стащен ли был железной рукой с неприятельской палубы или, может, сама "Астрея" взята на абордаж! Уж не дерутся ли римляне на собственной палубе? Озноб испуга пробежал по нему. Может быть, сильно теснят Аррия и он в эту минуту защищает свою жизнь? Если он будет убит! О Бог Авраама, отврати от него погибель! Неужели недавние надежды и мечты Иуды никогда не осуществятся и ему никогда не увидеть ни матери, ни сестры, ни отцовского дома, ни своей родины – Святой Земли?
Ужасный шум гремел над Бен-Гуром. В трюме все находилось в величайшем смущении: гребцы сидели на скамьях, как парализованные, обезумевшие люди сновали взад и вперед. Один гортатор невозмутимо сидел на своем месте, тщетно отбивая такт и дожидаясь трибуна, олицетворяя ту превосходную дисциплину, которой был покорен весь мир.