Но ты, может быть, скажешь на все это: "Фи, фи!" Чтобы убедить тебя более, я продолжаю.
Когда Аррий, по усыновлению отец этого призрака, вырвавшегося из объятий прекраснейшей океаниды (смотри выше мое мнение об этом предмете), вспупил в сражение с пиратами, его судно потонуло, а из экипажа спаслись только двое – сам Аррий и он, его наследник.
Люди, снявшие их с доски, на которой они носились по волнам, рассказывают, что когда товарищ счастливого трибуна поднялся на палубу, он оказался молодым человеком, одетым в платье каторжника.
Все это по меньшей мере убедительно, но чтобы ты не повторил опять своего "фи", скажу тебе еще, мой Мидас, что вчера, благодаря счастливому случаю, за который надо благодарить Фортуну, я лицом к лицу встретил загадочного сына Аррия и хотя в первую минуту не узнал его, то теперь уверен, что это был действительно Бен-Гур, товарищ моих детских игр, – тот самый Бен-Гур, который, – будь он даже человеком самого низкого происхождения, – в настоящую минуту должен помышлять о мщении, для которого мало всей короткой жизни человеческой, – о мщении за родину, мать, сестру и – ты, наверное, поставил бы это на первый план – за потерянное богатство. Признаюсь, я на его месте поступил бы так же...
О дражайший мой благодетель и друг Грат! Размышляя об угрожающей твоим сестерциям опасности, – ты видишь, я был прав, называя тебя именем старого глупого царя Фригии, – потеря которых будет для тебя неприятна, особенно в твоем высоком положении, ты, я полагаю, уже перестал говорить "фи" и стараешься придумать, что бы предпринять в таких критических обстоятельствах.
Странно было бы, если бы ты не знал, как надо поступить в данном случае. В качестве подчиненного я должен исполнять твои приказания, и так как ты мой Улисс, то в твои обязанности входит отдавать их. И я радуюсь, представляя тебя с моим письмом в руках. Я вижу, ты читаешь его раз – твое лицо серьезно, при повторном чтении ты улыбаешься. Наконец, в той или иной форме твое решение готово: в нем совмещается мудрость Меркурия и решительность Цезаря.
Солнце уже почти взошло. Через час из моего дома отправятся два гонца, у каждого будет по запечатанному экземпляру этого письма. Один из них отправится морем, другой – сухим путем. Я принимаю по отношению к письму такие чрезвычайные меры предосторожности для того, чтобы заблаговременно известить тебя о появлении нашего врага в этой части Римского государства... Ответа твоего я буду ждать здесь.
Прибытие и отъезд Бен-Гура будут, конечно, зависеть от его начальника, консула, который хотя и работает без отдыха день и ночь, но вряд ли выступит отсюда ранее чем через месяц. Тебе известно, каких хлопот стоит собрать и снарядить армию, предназначенную действовать в пустыне.
Бен-Гура я вчера видел в роще Дафны. Если теперь его там нет, то он, наверное, находится где-нибудь поблизости – это обстоятельство облегчает мне наблюдение за ним. И если бы ты спросил меня, где он теперь, я с полной уверенностью мог бы тебе ответить, что его надо искать в пальмовой роще, в палатке этого изменника шейха Ильдерима, которому не миновать наших рук. Не удивляйся, если Максентий по прибытии сюда первым делом посадит араба на корабль для препровождения в Рим.
Я потому так забочусь о местопребывании еврея, славный Грат, что это окажется существенно важным для тебя, когда ты решишься действовать. Во всяком человеческом действии необходимы три элемента: время, место и способ, и я льщу себя надеждой, что я достаточно опытен для того, чтобы всегда принимать их в расчет. Если ты укажешь место здесь, в Антиохии, то дело не замедли поручить мне, твоему нежнейшему другу и способному ученику.
Мессала
2. Приготовления
Примерно в то самое время, когда курьеры с запечатанными депешами выходили от Мессалы, – это был ранний час, – Бен-Гур выкупался в озере, позавтракал и вошел в шатер к Ильдериму. Он был одет в короткую тунику без рукавов.
Шейх приветствовал его еще с дивана.
– Мир тебе, сын Аррия! – сказал он, с восхищением смотря на Бен-Гура: ему еще никогда не приходилось видеть в человеке такого гармонического сочетания красоты, мощи и уверенности в себе. – Мир и благо тебе! Лошади готовы, я тоже готов, – а ты?
– Благодарю тебя за твои добрые пожелания. И я готов.
Ильдерим ударил в ладоши.
– Я прикажу привести лошадей. Садись.
– Они запряжены? – спросил Бен-Гур.
– Нет.
– В таком случае позволь мне сделать это самому, – сказал Бен-Гур. – Мне необходимо познакомиться с твоими арабами. Я должен знать их по имени, шейх, чтобы разговаривать с каждым. Кроме того, нужно также узнать их характер, потому что лошади подобны людям: дерзкую надо пожурить, а робкую – похвалить и приласкать. Прикажи слугам принести упряжь.
– А колесницу? – спросил шейх.
– Сегодня колесница мне не нужна. Вместо нее вели привести мне, если есть, пятую лошадь, без седла и такую же быстроногую, как и другие.
Ильдерим был очень удивлен, но немедленно же позвал слугу.
– Вели принести упряжь для четверки, а для Сириуса узду, – сказал он, вставая. – Сириус – мой любимец, а я – его, – продолжал Ильдерим, обращаясь к Бен-Гуру. – Мы уже двадцать лет прожили с ним товарищами – и в шатре, и в сражениях, и в пустыне. Я покажу его тебе.
Подойдя к занавесу, разделявшему шатер, он приподнял его и пропустил Бен-Гура вперед. Все лошади подошли к Ильдериму. Одна из них – с маленькой головой, блестящими глазами, выгнутой шеей и могучей грудью, плотно покрытая гривой, нежной и волнистой, как локоны молодой девушки, – тихо и радостно заржала при виде его.
– Здравствуй, мой добрый конь, – сказал шейх, трепля ее по темно-коричневой щеке. И, повернувшись к Бен-Гуру, прибавил:
– Это Сириус, отец моей четверки. Мира, мать ее, дожидается нашего возвращения в пустыне – она слишком драгоценна для того, чтобы привести ее сюда, где я рискую ее потерять. Я сильно боюсь, – сказал он, усмехаясь, – сильно боюсь, сын Аррия, что моему народу тяжело будет перенести эту потерю. Она составляет их гордость и славу, они молятся на нее. Десять тысяч наездников, сыновей пустыни, спросят меня: "Что слышно о Мире?" – и получив ответ: "Она здорова", они воскликнут: "Благ Господь! Благословен Господь!"
– Мира, Сириус – это ведь названия звезд, шейх? – спросил Бен-Гур, подходя к каждой из лошадей, а к отцу четверки протягивая руку.
– Так что же? – возразил Ильдерим. – Случалось ли тебе бывать в пустыне?
– Нет.
– В таком случае ты не знаешь, в какой зависимости от звезд находятся арабы. Из благодарности мы заимствуем у них имена и даем их самым любимым своим животным – лошадям. У моих предков так же, как и у меня, были свои Миры, эти дети тоже носят имена звезд! Вот тебе Ригель, тот – Антарес, это – Атаир, а тот, к которому ты теперь подходишь, – Альдебаран, самый младший в роде, но отнюдь не худший, – о нет! Он понесет тебя против ветра с такой силой, что у тебя зашумит в ушах. Он побежит, куда ты прикажешь, сын Аррия, – да, клянусь славой Соломона, он понесет тебя даже в пасть льва, если ты только отважишься на это.
Принесли упряжь. Бен-Гур собственными руками запряг лошадей, взнуздал их и потом вывел из палатки.
– Подайте мне Сириуса, – сказал он.
И араб не смог бы лучше вспрыгнуть на спину скакуна.
– Теперь поводья.
Поводья ему были поданы и тщательно разобраны.
– Добрый шейх, – сказал он, – я готов. Пусть проводят меня в поле, и пошли туда несколько человек с водой.
Отправка не сопровождалась ни малейшим замешательством. Кони не пугались. Между ними и новым наездником, выполнявшим свою роль спокойно и с уверенностью, порождавшей уверенность и в других, казалось, уже установилось безмолвное понимание. Порядок, в котором они выступили, был совершенно таков же, как и при запряжке в колесницу, с тем только различием, что Бен-Гур, вместо того чтобы править лошадьми, стоя в колеснице, правил ими, сидя верхом на Сириусе. Ильдерим внутренне радовался. Он поглаживал бороду и довольно улыбался, бормоча себе под нос: "Нет, он не римлянин, клянусь славой Бога, не римлянин!" Он последовал пешком, а за ним гурьбой устремились все мужчины и женщины его походного лагеря, все, с кем он привык делить заботы, если не свои сокровенные думы.
Выехав в поле, оказавшееся просторным и совершенно годным для выездки, Бен-Гур, не тратя времени даром, приступил к делу. Сначала он пустил четверку шагом в прямолинейном направлении, а потом по широким кругам. Постепенно прибавляя шаг, он заставил ее идти рысью. С рыси, все усиливая ее, он перешел на галоп и, наконец, постепенно суживая круги, вскоре совсем оставил узду и начал разъезжать по полю во всевозможных направлениях, беспрестанно меняя их: то мчался вперед, то неожиданно круто поворачивал назад, то направлял четверку вбок. Проездив таким образом с час, он сдержал, наконец, лошадей и шагом подъехал к Ильдериму.
– Начало положено, теперь остается только упражняться, – сказал он. – Поздравляю тебя, шейх Ильдерим, с такими прекрасными слугами. Смотри, – продолжал он, – рыжая шерсть их лоснится, на ней не видно ни пятнышка, дышат они так же свободно, как и при начале бега. От всего сердца поздравляю тебя, и будет очень тяжело, если мы, – он устремил свои пылающие глаза на лицо старика, – не победим и не...
Он остановился, покраснел и нагнул голову. Только теперь он заметил рядом с шейхом опершегося на палку Валтасара и двух женщин под густыми покрывалами. Бросив взгляд еще раз на одну из них, он сказал про себя с сильнее забившимся сердцем: "Это она... египтянка". Ильдерим тихо закончил его прерванную фразу:
– ...и не отомстим за себя. – И затем громко произнес:
– Я не боюсь. Я доволен. Сын Аррия, ты настоящий муж. Если конец будет таков, каково начало, то ты узнаешь, каким щедрым умеет быть араб.
– Благодарю тебя, добрый шейх, – скромно отвечал Бен-Гур. – Вели слугам принести лошадям воды.
Собственноручно он напоил их.