Он так скрывает свои политические цели, что о них не знают даже самые близкие его соратники. В начале 1957 года, после Синайской кампании, Менахем Бегин приезжает к нему домой в Тель-Авив и сообщает, что получил приглашение прочесть цикл лекций в США, но американские руководители-евреи возражают против его приезда, поскольку опасаются, как бы изложение им своих взглядов на проблему «исторических границ» не оказалось пагубным для Израиля. В ответ Старик советует ему самому отказаться от своих мечтаний на предмет территориальных границ еврейского государства: «Есть вещи, о которых нельзя забывать, но о которых никогда нельзя говорить». Впоследствии, однако, он смирится со статус-кво на восточной границе Израиля и задолго до Шестидневной войны откажется от территориальных завоеваний, которые всегда расценивались как аннексия заселенных земель.
С учетом его общепризнанного статуса национального лидера и положения на международной арене наиболее неожиданной чертой Бен-Гуриона была наивность. Часто он с детским простодушием восторгался фокусниками и мастерами устного счета. В середине 1959 года он начал советоваться с ясновидящей, хотя и не очень верил ее предсказаниям… Однажды он очень коротко постригся и, натянув берет на уши, осведомился у служащих своего офиса, можно ли его узнать в таком виде, поскольку он хотел бы прогуляться инкогнито по городу и посмотреть «как живут евреи», как это делал когда-то Гарун аль-Рашид, появляясь неузнанным на рынках Багдада.
В то же самое время появились некоторые признаки, указывающие на то, что с возрастом его характер стал мягче. Год, который он провел в Сде Бокер, положил начало возобновлению интимных отношений с Паулой. Решив переехать на жительство в этот киббуц, он сказал ей: «Ты не обязана ехать со мной. Если хочешь, оставайся в Тель-Авиве. Раз в две недели я буду приезжать к тебе, другие две недели ты будешь приезжать сюда». Но Паула отказалась от такого предложения и вместе с мужем переехала жить в пустыню. Он был глубоко тронут этим поступком и посвятил ей одну из своих последних книг:
«Пауле с любовью. «Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за мной в пустыню, в землю незасеянную» (Книга пророка Иеремии, глава II, стих 2)».
Весь этот год он ищет ее общества; когда она на несколько дней уезжает в Тель-Авив, он чувствует себя заброшенным. «Без тебя дом кажется пустым и холодным… Когда ты вернешься?» На самом деле Паула сильно страдала от жизни в киббуце. Она последовала за мужем в пустыню потому, что любит его и знает, что ее место всегда рядом с ним. Она скучает по городской жизни и часто чувствует себя несчастной, но Бен-Гурион об этом и не подозревает. Погруженный в свой собственный мир — он много пишет и читает, — он не задумывается о чувствах тех, кто его окружает.
Он посвящает мало времени семье и не интересуется ею по-настоящему. Редко видится с сестрами или братом Михаэлем, хозяином маленького буфета в северной части Тель-Авива. Его собственные дети женаты и уже имеют своих детей. Он старается быть хорошим дедушкой и ежегодно вносит в записную книжку дни рождения внуков, чтобы не забыть поздравить их и послать подарки. Его сын Амос хочет жениться на молоденькой медсестре-англичанке, которая ухаживала за ним в госпитале, куда он попал во время службы в британской армии. Паула противится женитьбе сына на нееврейке и просит Бен-Гуриона отговорить сына, но он ничего не предпринимает. Напротив, когда он пишет Пауле, что делает все, «чтобы вытащить его из любовных переживаний, которые его целиком захватили», сам благословляет молодых. Возможно, на него повлияло то, что в то же самое время, то есть незадолго до конца войны, у него самого был роман с нееврейкой Дорис Мэй.
Невероятно, но самый серьезный и длительный роман Бен-Гуриона был с женщиной, которая разительно отличалась от него самого: англичанка, более того, член верхушки англиканской церкви, живущая в Лансинге — маленьком городке на берегу Ла Манша. И хотя по долгу службы и по велению сердца она была тесно связана с сионизмом, это была англичанка до мозга костей и, по ее собственным словам, «в определенном смысле империалистка». Этот роман позволил Бен-Гуриону вырваться из привычной среды и найти прибежище там, куда никто, кроме нее, не входил.
Он познакомился с ней в 30-х годах, когда она работала секретарем Вейцмана в лондонском представительстве Сионистской организации. Те, кто знал ее в то время, помнят молодую изящную привлекательную блондинку с лилейной кожей. Ее круглое лицо было не красивым, но очень обаятельным. По ее словам, уже тогда она была «импозантной» и «аристократичной». Это было женщина с сильным характером, удивительно интеллигентная, с живым умом и язвительным язычком. Получив блестящее образование, Дорис Мэй прекрасно владела речью и пером. Несмотря на университетское образование (она изучала в Оксфорде живые и мертвые языки, а также английскую литературу), она предпочла работать у Вейцмана в качестве простой машинистки-стенографистки. Она искала цель в жизни, идеал, которому могла бы посвятить себя всю, и этим идеалом стал сионизм. Те, кто приходил в офис организации, часто видели ее за машинкой; но стоило с ней заговорить, и они с удивлением открывали для себя утонченную и много знающую женщину.
В 1940 и 1941 годах Бен-Гурион подолгу живет в Лондоне и во время бомбежек проводит вечера в кабинетах Сионистской организации, где Дорис Мэй обучает его греческому языку. Часто они вместе прятались от бомб под крышей Британского музея. Ему пятьдесят три года, ей — сорок один. Это очаровательная женщина, к которой нельзя остаться равнодушным, и вскоре их отношения приобретают интимный характер. Они надолго останутся близкими людьми, в основном благодаря тайной переписке, и хотя им удается ненадолго встречаться, эти встречи разделяют годы. Тон писем весьма сдержанный, в нем нет излияний. Изредка он берет на себя смелость написать «дорогая» и подписаться «ваш Давид». В ответ она обращается к нему «дорогой» или «дорогой Давид» и в конце письма добавляет несколько нежных слов: «Как всегда, с большой нежностью». Иногда, особенно в начале их отношений, Бен-Гурион позволяет себе проявить чувства. Так, в феврале 1942 года он пишет ей через три месяца после отъезда:
«Я вспоминаю последний вечер перед отъездом… Помню, что вы испытывали. То же самое все время происходит со мною здесь, только, может быть, еще хуже. Вы испытывали это только к дому под номером 77 по Расселл-стрит, но Вы были в Англии, в Вашей Англии, в этой гордой, храброй и прекрасной стране, — в своей стране. Здесь я чувствую себя таким одиноким, каким только можно быть. Среди стольких людей я совершенно одинок… И еще эта пустыня!..Одинокими и бессонными ночами я читаю Платона. Только что закончил читать «Политику». Какая замечательная книга и, местами, очень современная!».
Их близость проявляется безотносительно из личных отношений. Он откровенно говорит с ней о своих проблемах, сомнениях, заботах. Когда она не согласна с проводимой им политической линией, то открыто заявляет ему об этом, называя ее
«смертоносной», политикой в Палестине [речь идет о войне с англичанами, начавшейся в 1939 году]. Я очень боюсь, дорогой, что Вам не удастся избежать ответственности, и признаюсь, что не хотела бы испытывать те муки совести, которые не дают Вам уснуть… Вы можете сказать, что все это меня не касается. Но если вы используете гоев (неевреев), то здравый смысл подсказывает, что из этого вы извлечете выгоду, если вы хоть немного прислушаетесь к тому, что они вам говорят».
Дорис тоже рассказывает «дорогому Давиду» о маленьких радостях, случившихся в ее деревенском доме в Лансинге.
«Сад неухожен, но весь зеленый, и Николас, приходящий ко мне на уик-энд кот, стал еще чернее, еще пушистее и еще красивее в своей зимней шерстке, которую в этом году отрастил на месяц раньше обычного. Это самый очаровательный компаньон, какого только можно вообразить: преданный, совершенно независимый и необычайно умный во всем, что касается лично его. Но мне кажется, что вы никогда не любили кошек. Жаль! Вы не представляете, как много от этого потеряли!»
Они продолжают встречаться после войны; он встречает ее в Лондоне и дважды ездит в Лансинг. После «черной субботы» 1946 года, когда он приезжает в Париж, ему приходится удовольствоваться телефонными звонками. «Какой идиотизм, что вы и я находимся на разных берегах этого ручья, — пишет он ей, — и можем увидеться, только взорвав Северный и Южный полюс». Еще с войны она собирается к своим друзьям во Францию: «Я надеялась сделать это во время вашей «конференции» [Исполнительного комитета «Еврейского агентства» в 1946 году] в Париже и задержаться на одну ночь, чтобы повидаться с вами». Но она была так завалена работой, что никак не могла вырваться из Лондона: «Не было никакой возможности выкроить свободную неделю и сбежать». Она надеется, что им удастся хоть накоротке повидаться на конгрессе в Базеле: «Это представляется мне единственной возможностью встретиться с вами в ближайшем будущем». Тон ее писем меняется, когда она узнает о его роли ментора в тайнах западной культуры:
«Я была в восторге, узнав, что Вы познакомились со святым Августином… Особенно интересно его влияние на развитие мысли Средних веков — если Вы все-таки заинтересуетесь этим кровавым и хаотичным периодом истории. Лично я полагаю, что если Вы действительно хотите найти «духовную родину» истории, вам следует остановить свой выбор (после Древней Греции) на эпохе Возрождения, лучше всего французского или итальянского: это период от Рабле до, быть может, Шекспира. Время утра мира, когда человеческий разум стремился к невиданным горизонтам, а тело на смешных лодчонках-скорлупках бороздило океаны в поисках Эльдорадо. Возможно, все это кажется смешным Вашему «пролетариату»; но какой была жизнь и как они прожили ее, эта образованная и авантюристичная элита!..Вы читали «Балладу повешенных» Вийона? Он стал первым настоящим предвестником французских поэтов эпохи Возрождения. Мне кажется, чт