Через несколько дней после того, как Франклин предложил свой компромисс, он принимал у себя в саду нескольких делегатов. Среди приглашенных на чаепитие был и Элбридж Джерри из Коннектикута, главный критик ничем не сдерживаемой демократии. Тенистый сад Франклина стал как раз тем местом, где можно было остудить самые горячие головы. Джерри привел с собой одного из министров штата Массачусетс по имени Манассия Катлер, близкого ему по духу человека, занимавшегося в тот момент лоббированием схем территориального межевания для Ohio Company, которую он помогал основать. В своем дневнике Катлер отмечал, что у него «тряслись колени» при мысли о встрече с прославленным мудрецом, но дружеский стиль общения Франклина быстро позволил ему почувствовать себя комфортно. «Я был восхищен глубокими познаниями, которые он, по-видимому, имел в каждой области, твердостью его памяти, ясностью ума и живостью характера, ясно видными, несмотря на его преклонный возраст, — записал Катлер. — Он прост в общении, и все в нем излучает неограниченную свободу и счастье. Он обладает неиссякаемым юмором, а вдобавок необычной живостью, которая кажется столь же естественной и непроизвольной, как его дыхание».
Узнав, что Катлер страстный ботаник, Франклин немедленно продемонстрировал ему недавно полученную диковинку: заспиртованную в бутылке десятидюймовую змею с двумя отчетливо сформировавшимися головами. Представьте, что бы произошло, весело рассуждал он, если бы одна голова змеи захотела обойти забор справа, а другая слева, и они не смогли бы договориться. Франклин собирался сравнить эту ситуацию с той, которая недавно возникла на конвенте, но другие делегаты остановили его. «Он, по-видимому, забыл, что все происходящее на заседаниях должно было храниться в глубокой тайне, — отмечал Катлер. — Ему намекнули на необходимость соблюдения требований секретности, что лишило меня возможности узнать историю, которую он собирался рассказать».
Мысль, которую хотел высказать Франклин, без сомнения, была той же самой, которую он высказывал на съезде штата Пенсильвания в 1776 году. Тогда он выступал против двухпалатной легислатуры, потому что ее могла постигнуть участь сказочной двухголовой змеи, умершей от жажды, потому что головы не смогли договориться, с какой стороны обходить забор. Действительно, в написанной им в 1789 году статье, в которой превозносилась однопалатная легислатура Пенсильвании, он вновь упоминал о том, что сам называл «известной политической притчей о змее с двумя головами». Однако был вынужден признать, что при выработке компромисса, необходимого для создания национального Конгресса, две головы могли бы быть полезнее, чем одна[588].
В других вопросах Франклин также обычно был на стороне тех, кто выступал против ограничения демократии. Например, возражал против предоставления президенту права накладывать вето на законы, принимаемые Конгрессом, который он считал прямым рупором воли народа. Губернаторы колоний, напоминал он делегатам, использовали это право для того, чтобы вымогать для себя больше полномочий и денег всякий раз, когда легислатура хотела получить одобрение своего законопроекта. Когда Гамильтон предложил сделать президента чуть ли не монархом, избираемым пожизненно, Франклин указал, что сам является живым доказательством того, что жизнь человека иногда длится дольше, чем период его умственного и физического расцвета. Вместо этого было бы более демократичным придавать президенту после окончания срока президентства статус обычного гражданина. Утверждение, что «возвращение в народные массы является переходом на более низкую ступень, — говорил он, — противоречит республиканским принципам. В демократических государствах правители являются слугами народа — своего властителя и повелителя. Следовательно, для правителей возвращение в народ является не понижением, а повышением статуса».
Подобным образом Франклин доказывал, что Конгресс должен обладать властью объявлять импичмент президенту. В прошлом, когда импичмент не был предусмотрен, единственным способом, которым народ мог устранить продажного правителя, являлось убийство. В результате «правитель лишался не только жизни, но и возможности восстановить свою репутацию». Франклин также считал, что будет более демократичным, если исполнительная власть сосредоточится в руках не одного человека, а немногочисленного совета, как это происходило в Пенсильвании. Предстояли трудные дебаты по поводу возможности того, что президентское кресло займет Вашингтон (по общему мнению, он должен был стать первым президентом). Поэтому Франклин дипломатично заявил, что первый человек, который займет пост, будет, вероятно, великодушным, но человек, который придет следующим (вероятно, он предчувствовал, что им может оказаться Джон Адамс) может оказаться большим автократом. В этом вопросе Франклин не получил поддержки, но конвент решил четче определить роль кабинета министров.
Также Франклин безуспешно выступал за прямые выборы федеральных судей вместо передачи права их назначения президенту или Конгрессу. Как обычно, в поддержку своей точки зрения он рассказал поучительную историю. В Шотландии существовала практика назначения судей адвокатами, которые всегда выбирали на должность судьи самого способного, чтобы избавиться от конкурента и поделить его клиентов между собой. В Америке же сами избиратели заинтересованы в том, чтобы «осуществлять наилучший выбор», и прямые выборы судей позволяли бы это делать[589].
Многие делегаты считали: только те, кто обладает значительной собственностью, могут претендовать на государственные должности. Так и было в большинстве штатов, за исключением Пенсильвании. Молодой Чарльз Пинкни из Южной Каролины зашел настолько далеко, что стал настаивать на имущественном цензе для президента в сто тысяч долларов, хотя это могло исключить Вашингтона из числа претендентов. Тогда Франклин встал со своего места и, как вспоминает Мэдисон, «выразил неприятие всего, что могло бы унижать достоинство простых людей». Любые предложения относительно того, чтобы Конституция «отдавала предпочтение богатым», оскорбляли его демократические чувства. Напротив, утверждал он, «некоторые из величайших мошенников, с которыми мне пришлось познакомиться, были чрезвычайно богатыми мошенниками». Подобным образом Франклин выступал против предоставления права голоса только тем, кто соответствует определенным имущественным критериям: «Мы не должны принижать человеческие достоинства и гражданский дух простых людей». В этих вопросах он успешно отстоял свою точку зрения[590].
Только в одном вопросе Франклин занимал позицию, которая могла показаться не такой уж демократической, хотя сам он так не считал. Федеральные чиновники, утверждал он, не должны получать жалованья. В своей книге «Радикализм американской революции» историк Гордон Вуд заявляет, что предложение Франклина отражало «классические чувства правящей аристократии». Даже Джон Адамс, обычно менее демократичный в своих воззрениях, писал из Лондона, что при такой политике «все должности монополизируют богатые, а бедные и средние классы будут отстранены от власти, после чего немедленно наступит аристократический деспотизм».
Я полагаю, что Франклин не намеревался предложить нечто из области элитарности или эксклюзивности, а просто видел такой способ ограничить коррупционные влияния. Во многих письмах на эту тему он никогда не учитывал, хотя и должен был бы, что его план может ограничить получение должностей теми, кто не может позволить себе работать бесплатно. Действительно, в этом вопросе Франклин, казалось, проявлял странную забывчивость. Он основывал свою позицию на вере в граждан-добровольцев и на давней убежденности в том, что погоня за выгодой окончательно развратила английское правительство. Именно этот аргумент он приводил в переписке с Уильямом Страханом тремя годами ранее и использовал те же слова в зале заседаний конвента.
Существуют две страсти, оказывающие мощное влияние на человеческие дела. Это амбиции и жадность; жажда власти и жажда денег. По отдельности каждая обладает огромной силой, побуждающей к действию, но когда они объединяются в одном и том же человеке, то вызывают в умах наиболее сильные эффекты. <…> А к какому типу следует отнести людей, которые будут стремиться получать преимущества посредством многочисленных интриг, жестокой борьбы и бесконечных взаимных оскорблений сторон, разбивающих в пух и прах самые достойные репутации? На эти места наверняка не станут назначаться мудрые и умеренные люди, любящие мир и порядок, наиболее достойные доверия. Это будут наглые и жестокие люди с сильными страстями и неутомимым стремлением удовлетворять свои корыстные интересы.
В этом вопросе Франклин почти не нашел поддержки, и идея была отвергнута даже без обсуждения, хотя «восприняли ее с большим уважением, — записал Мэдисон, — проистекавшим скорее из уважения к ее автору, чем из понимания ее целесообразности или практической осуществимости»[591].
В течение этого долгого жаркого лета возникали и юмористические ситуации. Губернатор Пенсильвании Моррис, который умел составлять серьезные документы, но временами вел себя на конвенте как озорной шутник, поспорил с Гамильтоном, что за хороший обед похлопает по плечу сурового и неустрашимого генерала Вашингтона и скажет ему: «Мой дорогой генерал, как я рад видеть вас в таком добром здравии!» Моррис воплотил в жизнь свое намерение, но, посмотрев в лицо Вашингтону, заявил, что даже за тысячу обедов никогда не повторит этой выходки. Элберт Джерри, выступая против сохранения большой постоянной армии, предложил фривольное сравнение с пенисом в состоянии эрекции: «Превосходная гарантия домашнего спокойствия, но опасный соблазн участия в зарубежной авантюре»[592]