Он также боялся быть осмеянным в случае, если первоначальные выводы не подтвердятся. Пристли в своей истории электричества озвучил переживания Франклина, которые стали причиной секретности при запуске воздушного змея. Действительно, даже после того как тем летом эксперименты были проведены, многие ученые, включая аббат Ноллета, называли их дурацкими. Возможно, он ждал, как предполагает Коэн, возможности повторить и усовершенствовать свои опыты. По другой версии, предложенной Ван Дореном, Франклин хотел, чтобы открытие совпало с публикацией статьи о громоотводах в новом издании его альманаха в октябре[167].
Какой бы ни была причина задержки отчета об эксперименте, тем летом Франклин пришел к мысли убедить граждан Филадельфии возвести хотя бы два заземленных громоотвода на высоких постройках. Несомненно, это первые в мире конструкции подобного рода, использованные для защиты людей. В сентябре он также возвел громоотвод на собственном доме, оснастив его замысловатым прибором для предупреждения о приближающейся грозе. Стержень, описанный в письме Коллинсону, был заземлен с помощью проволоки, присоединенной к колодезному насосу. Франклин оставил пятнадцатисантиметровый зазор в проволоке в том месте, где она проходила рядом с дверью в спальню. В зазоре находился шарик и два колокольчика, которые звенели, когда грозовое облако электризовало стержень. Это было типичное сочетание развлечения, исследования и практичности. Он использовал это устройство, чтобы извлекать заряды для своих экспериментов, но если бы молния действительно ударила, зазор оказался бы слишком мал, чтобы разряд оказался безопасным. Дебора, однако, была отнюдь не так довольна, как ее супруг. Годы спустя, когда Франклин жил в Лондоне, он ответил на ее жалобу: «Если звон тебя пугает…» — и далее проинструктировал жену: нужно закрыть зазор между колокольчиками металлической проволокой так, чтобы стержень защищал дом неслышно.
В некоторых кругах, особенно религиозных, догадки Франклина вызывали неоднозначные оценки. аббат Ноллет, исполненный зависти, продолжал принижать его идеи, утверждая: громоотвод — оскорбление Господа. «Он говорит так, словно ему хватает самонадеянности полагать, будто человек может защитить себя от грома и молнии Небес!» Франклин писал своему другу: «Безусловно, гром и молния с Небес не более Божественны, чем дождь, туман или солнечный свет с Небес, беспокойство от которых мы без малейшего колебания устраняем с помощью крыш или укрытий».
Большая часть мира вскоре согласилась с ним, и громоотводы начали множиться по всей Европе и в колониях. Франклин внезапно стал знаменитым. Летом 1753 года Гарвард и Йель наградили его почетными степенями, а Лондонское королевское общество дало ему престижную медаль Копли — первому человеку, живущему вне Британии. Его ответ Обществу, как всегда, носил оттенок иронии: «Я не знаю, изучал ли кто-нибудь из вашего ученого сообщества хваленое древнее искусство преумножения золота, но вы точно открыли искусство, позволяющее сделать золото бесконечно более ценным, чем оно есть на самом деле»[168].
Место в Пантеоне
Описывая Коллинсону, как металлические остроконечные предметы извлекают электрические заряды, Франклин отважился построить несколько теорий на основе законов физики. Но Коллинсон признался, что у него имеются «некоторые сомнения» насчет этих предположений, и добавил, что изучить, как природа себя ведет, важнее, чем знать теоретические причины, многочисленные почему: «Нет большой важности в том, чтобы знать, каким образом природа применяет свои законы; достаточно, если мы знаем сами эти законы. По-настоящему полезно понимать, что фарфор, оставшись в воздухе без опоры, упадет и разобьется; но как он упадет и почему разобьется — это всего лишь гипотезы. И вправду есть определенное удовольствие в том, чтобы их понимать, но мы можем сберечь фарфор и без них».
Такое отношение к математике и физике и отсутствие познаний теоретических основ стало причиной того, что Франклин со всей своей изобретательностью не стал ни Галилеем, ни Ньютоном. Он являлся скорее экспериментатором-практиком, чем систематическим теоретиком. Как и в случае с этическими и религиозными обоснованиями, научная работа Франклина получила признание не столько по причине абстрактной теоретической ценности, сколько благодаря обнаруженным фактам, имеющим практически полезное применение.
Тем не менее не следует преуменьшать теоретическое значение его открытий. Он был одним из передовых ученых своего века. Франклин предложил и доказал одну из самых фундаментальных концепций о природе: что электричество — это чистая жидкость. «Роль, которую сослужила науке об электричестве теория о чистой жидкости, — писал великий британский физик Дж. Дж. Томпсон, который открыл электрон через сто пятьдесят лет после экспериментов Франклина, — трудно переоценить». Франклин также предположил, что существует разница между изоляторами и проводниками, высказал идеи об электрическом заземлении и начатки концепции конденсаторов и батарей. Ван Дорен пишет: «Он посчитал электричество любопытным и сделал его наукой».
Не следует также недооценивать практическую значимость доказанного им предположения о том, что молния — в то время удивительная загадка — есть электрическое явление, которое можно приручить. Немногие научные открытия так скоро сослужили службу человечеству. Великий немецкий философ Иммануил Кант назвал Франклина «новым Прометеем» за то, что он сумел украсть огонь с небес. Он вскоре стал не только самым известным ученым в Америке и Европе, но также и всенародным героем. Разрешив одну из самых больших тайн вселенной, он победил одну из самых жутких угроз, которые таит природа.
Но несмотря на огромную любовь к научным поискам, Франклин чувствовал, что они ничуть не менее значимы, чем усилия на поприще государственной политики. Приблизительно в это же время его друг, политик и натуралист Кедуолладер Колден также ушел в отставку и объявил о намерении посветить себя полностью «философским развлечениям» (термин, который в XVIII веке использовали для научных экспериментов). «Пускай любовь к философским развлечениям не станет для вас единственным занятием, — убеждал его Франклин. — Если бы Ньютон был всего лишь капитаном самого обыкновенного судна, лучшие из его открытий вряд ли в минуту опасности смогли бы оправдать или возместить потери из-за оставленного на час штурвала; однако это было бы совсем иначе, находись на борту судьба Содружества».
Итак, Франклин вскоре применил свой научный стиль аргументации — эксперимент плюс прагматизм — не только к изучению явлений природы, но и к государственной деятельности. Его политические начинания подкрепляла слава, которую он приобрел как исследователь. В личности ученого и государственного мужа все отныне соединилось так, что каждая ниточка узора закрепляла следующую. И так — пока наконец не прозвучали строки о нем эпиграммы, сочиненной французским политиком Тюрго: «Он вырвал молнию у неба и скипетр — у тиранов»[169].
Глава 7. Политик(Филадельфия, 1749–1756)
Академия и больница
Изобретательный юноша, которому не посчастливилось попасть в Гарвард, который с плохо замаскированной завистью острил в подростковых эссе, что-де колледж — это слишком претенциозно, и которого жажда знаний сделала лучшим писателем и ученым-самоучкой своего времени, долгие годы лелеял мечту открыть собственный колледж. Он обсуждал эту идею в Хунте еще в 1743 году, а после отставки еще глубже проникся положительными эмоциями от науки и чтения. Итак, в 1749 году Франклин опубликовал брошюру «Предложения по поводу образования молодежи в Пенсильвании», описав с присущей ему любовью к деталям, для чего нужна академия, чему в ней нужно обучать и как собрать средства на ее создание.
Академия не должна стать религиозным учреждением или оплотом элиты, как четыре уже существовавших в колониях колледжа (Гарвард, колледж Уильяма и Мэри, Йель и Принстон). Франклин, как и стоило ожидать, нацеливался на практическое обучение, в частности письмо, арифметику, счетоводство, ораторское искусство, историю и бизнес-навыки «в нескольких профессиях, где они полезны». Планировалось прививать учащимся земные добродетели; студенты должны были жить «просто, умеренно и экономно», а также «регулярно заниматься пробежками, упражняться в прыжках, борьбе и плавании».
План Франклина не включал классические методы и обозначал реформу образования. Новая академия, считал он, не должна обучать богословию или служить достижению личного блага. Вместо этого будут культивироваться «задатки и способности служить человечеству, своей стране, друзьям и семье». Что и является, заявил Франклин в заключение, «поистине великой целью и венцом любого образования».
Брошюра изобиловала сносками, в которых автор цитировал древних мыслителей и ссылался на собственный опыт — от плавания до стиля письма. Как всякий изощренный мыслитель эпохи Просвещения, Франклин обожал порядок и тщательные инструкции. Что он и продемонстрировал, скрупулезнейше изложив свои правила управления Хунтой, масонской ложей, библиотекой, Американским философским обществом, пожарными бригадами, полицейским патрулем и милицией. Таков был и проект академии, заполненный обстоятельными указаниями, как наилучшим образом обучать всему — от произношения до военной истории.
Франклин быстро собрал пожертвования на сумму около двух тысяч фунтов (хоть и не пять тысяч, как он вспоминал в автобиографии), набросал устав, столь же детальный, сколь первоначальный проект, и был избран председателем попечительского совета. Помимо этого, ему посчастливилось стать членом попечительского совета Грейт-Холла, построенного для преподобного Уайтфилда и утратившего свою значимость после упадка религиозного возрождения. У Франклина появилась возможность добиться того, чтобы новая академия располагалась в этом здании, разделенном на этажи и учебные кабинеты, с отдельно отведенным пространством для странствующих проповедников и бесплатной школой для бедных детей.