сь правы. Я краснею при мысли, что так высоко оценивал себя за то, что завоевал ее»[194].
Новая миссия
Дни, проведенные Франклином в роли ловкого политика, желающего и умеющего находить действенные компромиссы в кризисные времена, остались позади. При всей напряженности прежнего периода тогда у него имелась прекрасная возможность получать любезные консультации и взаимодействовать с губернатором Моррисом. Однако теперь все изменилось. Моррис и другие участники фракции владельцев колонии делали все возможное, чтобы унизить его, и некоторое время Франклин говорил о переезде в Коннектикут или даже на запад, чтобы основать колонию в регионе Огайо.
Потому-то поездка в Виргинию по делам почтовой ревизии дала ему желанную передышку, которую он растянул на максимально долгий срок. Из Уильямсбурга Франклин писал жене, что «весел, словно птица, и еще не начал скучать по дому, тревога о беспрестанных делах еще свежа в… памяти». Он встретился с полковником Вашингтоном и другими знакомыми, принял почетную степень от колледжа Уильяма и Мэри и совершил поездку по сельской местности, неспешно проверяя почтовые счета.
Вернувшись наконец домой почти месяц спустя, он обнаружил, что атмосфера в Филадельфии еще более накалилась. Секретарь партии владельцев Ричард Петерс вошел в сговор с Уильямом Смитом, которого Франклин нанял для управления Академией Пенсильвании, чтобы попытаться отнять у него председательство в попечительском совете. Смит жестко критиковал Франклина, после чего эти двое перестали разговаривать друг с другом — еще один разрыв в череде его дружеских отношений с мужчинами.
В конце лета 1756 года промелькнул краткий период надежды на восстановление приличий, когда Морриса на посту губернатора сменил профессиональный военный Уильям Денни. Приверженцы и оппоненты поспешили поприветствовать и принять его. На торжественном инаугурационном банкете он отвел Франклина в отдельный кабинет и попытался добиться его дружбы. Попивая мадеру, Денни щедро рассыпал похвалы Франклину, что было весьма разумно, но затем попытался подкупить его обещаниями денег, что оказалось совершенно некстати. При условии, что Франклин умерит свои возражения, Денни обещал ему возможность «рассчитывать на соответствующее признание и компенсацию». Франклин ответил: «Мое положение, слава Богу, позволяет мне не нуждаться в одолжениях».
Денни был менее разборчив в вопросах финансовых поощрений. Как и его предшественник, он противостоял Ассамблее, отвергая законопроекты, облагавшие налогами владения хозяев колонии, но позже полностью переменил свою позицию — когда Ассамблея предложила ему щедрую плату.
Ассамблея решила, что упорство хозяев дальше терпеть нельзя. В январе 1757 года члены Ассамблеи проголосовали за то, чтобы сделать Франклина своим представителем в Лондоне. Его цель, по крайней мере первоначальная, — воздействие на членов парламента, конкретнее — на хозяев колонии, чтобы они стали благосклоннее к Ассамблее в вопросе налогообложения и других. Если же первоначальный план не сработает, он должен был обсудить эти вопросы с британским правительством.
Петерс, секретарь хозяев колонии, был обеспокоен. «Взгляды Б. Ф. направлены на то, чтобы создать перемены в правительственном строе, — писал он Пенну в Лондон, — и, принимая во внимание популярность этого персонажа и репутацию, завоеванную им благодаря открытиям в области электричества, дающую ему пропуск в различного рода общества, он может оказаться опасным врагом». Пенн был настроен более оптимистично. «Популярность мистера Франклина здесь ничего не значит, — отвечал он. — Влиятельные люди всего лишь смерят его холодными взглядами».
Фактически правы оказались оба — и Петерс, и Пенн. Франклин отправился в путь в июне 1757 года с твердой уверенностью в том, что поселенцы объединятся в более тесный союз и получат права и свободы как подданные британской короны. Но он придерживался этих взглядов как гордый и преданный англичанин, как человек, пытавшийся укрепить империю Его Величества, а не завоевать независимость американских колоний. Только намного позже, после того как влиятельные люди в Лондоне смерили его холодными взглядами, Франклин стал опасным врагом имперских убеждений[195].
Глава 8. Беспокойные воды(Лондон, 1757–1762)
Жилец миссис Стивенсон
Пересекая Атлантический океан летом 1757 года, Франклин наблюдал за плывущими рядом судами и подметил одну особенность. Большинство кораблей создавало на воде большие волны. Однако однажды он заметил, что вода между двумя судами странно спокойна. Заинтересовавшись еще больше, он задал вопрос об этом феномене. Ему ответили: «Повара сливают жирную воду через водовыпускные отверстия, поэтому по бокам корабли смазаны жиром».
Это объяснение не удовлетворило Франклина. Он стал припоминать, как Плиний Старший, римский сенатор, живший в первом столетии, успокаивал бурную воду, выливая масло на поверхность. В последующие годы Франклин проводил массу экспериментов с использованием масла и воды и даже изобрел ловкий трюк: научился усмирять волны, прикасаясь к ним тростью, оснащенной запрятанным внутри резервуаром с маслом. Метафора, хоть и очевидная, слишком хороша, чтобы о ней не упомянуть: Франклин по природе своей любил находить оригинальные способы успокаивать волнения. Но во время дипломатической миссии в Англии этот инстинкт его подвел[196].
Помимо прочего, по дороге в Англию его корабль едва успел спастись от крушения на островах Силли, когда они в тумане пытались ускользнуть от французских каперов. Франклин описал свои чувства в письме жене. «Будь я римским католиком, вероятно, дал бы по этому случаю торжественную клятву построить часовню в честь какого-нибудь святого, — писал он. — Но поскольку я не имею к этой вере никакого отношения, обещаю: если уж и строить что-то, пускай это будет маяк». Франклин всегда гордился своей любовью к практичным решениям, но и она изменила ему в Англии[197].
Возвращение Франклина в Лондон в возрасте пятидесяти одного года произошло почти через тридцать три года после его первого визита, когда он был еще юным печатником. Миссия посланца от Пенсильвании требовала совмещать закулисное общение с членами парламента и искусную дипломатию. К сожалению, его обычную наблюдательность, его разборчивость и благоразумие, а также мягкий нрав и холодный ум захлестнули ярость и горечь. Однако даже после того как дипломатическая миссия провалилась, в его лондонской жизни останутся стороны (например компания интеллектуалов без предрассудков, не чаявших в нем души, или комфортный быт в доме, так похожем на его собственный в Филадельфии), которые невероятно усложнят его разрыв с Англией. Изначально он предполагал закончить работу через пять месяцев, но в конечном счете провел там более пяти лет, а затем, после краткосрочного пребывания дома, еще десять.
В июле Франклин прибыл в Лондон вместе с сыном Уильямом, которому тогда было около двадцати шести лет, а также с двумя рабами в качестве домашней прислуги. Их встретил его давний друг по переписке Питер Коллинсон, квакер, лондонский купец и ботаник, помогавший доставать книги для первой библиотеки Хунты, а позднее публиковать письма Франклина об электричестве. Коллинсон поселил Франклина в старинном помещичьем доме, сразу на севере от Лондона, и немедленно пригласил к нему в гости своих друзей, одним из которых был печатник Уильям Страхан, обрадованный возможностью лично познакомиться с легендарным человеком, которого на протяжение долгих лет знал только по переписке[198].
Спустя несколько дней Франклин нашел жилье (включая комнату для экспериментов с электричеством) в уютном и удобно расположенном четырехэтажном одноквартирном доме на Крейвен-стрит, которая ютилась между улицей Стрэнд и Темзой, сразу за местом, которое сегодня зовется Трафальгарской площадью, — рукой подать до резиденции правительства Великобритании. Его домовладелицей была умная и скромная вдова средних лет по имени Маргарет Стивенсон. С ней сложились добросердечные отношения, одновременно изысканные и земные, повторившие брак в атмосфере уюта и комфорта, который принес ему столько радости с Деборой в Филадельфии. Лондонские друзья часто относились к Франклину и миссис Стивенсон как к супружеской паре, приглашая их обоих на ужин и адресуя обоим письма. Хотя и существует вероятность сексуальных отношений между ними, однако не стоит искать здесь особой страсти. В Лондоне эта история почти не вызывала слухов и сплетен[199].
Более сложными стали его отношения с дочерью Маргарет, Мэри, известной под именем Полли. Она была живой и очаровательной восемнадцатилетней девушкой с пытливым умом, что так привлекало Франклина в женщинах. В некотором смысле Полли стала лондонским двойником его дочери Салли. Его отношение к ней было покровительственным, иногда даже отеческим, он наставлял ее относительно жизни и морали, а также науки и образования. Однако она также была и английской версией Кейти Рэй, хорошенькой и остроумной молодой женщины с веселым нравом. Иногда его письма к ней были кокетливы, ей льстило огромное внимание, которым он так щедро одаривал симпатичных ему женщин.
Франклин часами говорил с Полли, чья живая любознательность завораживала его, а затем, когда она уехала жить с тетушкой за город, они поддерживали удивительную переписку. Он писал ей намного чаще, чем своей семье. В некоторых из посланий открыто флиртовал: «Не проходит ни одного дня, чтобы я не думал о вас», — эти слова прозвучали, когда прошло чуть менее года после их первой встречи. Она посылала ему маленькие подарки. «Я получил подвязки, которые вы так любезно связали для меня, — говорил он в письме. — Только их я могу носить, учитывая, что не носил вовсе никаких на протяжении двадцати лет до того момента, пока вы не прислали их мне… Будьте уверены, что я буду думать о вас так же часто, надевая их, как думали вы, пока занимались вязанием».