Это дало повод врагам обвинить его в примиренчестве. «Доктор не жертва обмана, а инструмент вероломной политики, проводимой лордом Хиллсборо», — писал амбициозный виргинец Артур Ли своему другу Сэмюэлу Адамсу. Ли продолжал обвинять Франклина в желании сохранить за собой должность почтмейстера и пристроить на теплое местечко своего сына. Все это объясняет, утверждал он, «выжидательную тактику, которую он всегда демонстрировал в американских делах».
Ли имел свои мотивы: он хотел занять место Франклина в качестве дипломатического агента в Лондоне. Но Франклин по-прежнему пользовался поддержкой большинства массачусетских патриотов, включая (по крайней мере на то время) и Сэмюэла Адамса. Адамс проигнорировал мнение Ли, опубликовал полученное от него письмо, и друзья Франклина в Бостоне, включая Томаса Кашинга и Сэмюэла Купера, заверили его в своей поддержке. Критика со стороны Ли, писал Купер, служит «подтверждению мнения о вашей ценности и одновременно показывает всю низость ее автора». Но она также высветила трудности, с которыми сталкивался Франклин, пытаясь, как во время кризиса из-за закона о гербовом сборе, одновременно сохранять верность Британии и быть американским патриотом[299].
Глава 11. Мятежник(Лондон, 1771–1775)
Каникулы 1771 года
С приближением лета 1771 года Франклин решил на время отойти от дел. Он не мог продвинуться ни на шаг вперед, по крайней мере на тот момент, в решении основных задач — в борьбе, во-первых, против хозяев колоний и парламента, и во-вторых, за земельный участок и должность в британском кабинете министров. Но он по-прежнему не был готов вернуться домой. Поэтому решил спасаться от политических стрессов излюбленным способом — с помощью путешествий, которым посвятил оставшуюся часть года. В мае он совершил поездку по промышленным районам Северной и Средней Англии, в июне и августе гостил в поместье своего друга в Южной Англии, а осенью побывал в Ирландии и Шотландии.
Во время майского путешествия Франклин посетил деревню Клафам, где имелся большой пруд. Стоял ветреный день, поверхность воды была покрыта рябью, и он решил проверить свои теории об использования масла для успокоения волнения. Вылив в воду всего одну чайную ложку масла, с удивлением наблюдал, как эта малая доза «обеспечила мгновенное успокоение», которое постепенно распространилось на «четверть поверхности пруда площадью примерно в пол-акра, сделав ее гладкой как зеркало».
Несмотря на то что Франклин продолжал углубленно изучать влияние масла на волнение водной поверхности, он находил также способы повеселиться, превращая свои эксперименты в занимательные фокусы. «После этого я стал возить, куда бы я ни направлялся в этой стране, небольшое количество масла в верхней полой части моей бамбуковой трости», — писал он. Однажды во время визита в поместье лорда Шелберна он отправился на прогулку вдоль ручья с группой друзей, среди которых были великий актер Дэвид Гаррик{58} и французский философ аббат Морелле{59}. Неожиданно Франклин заявил спутникам, что способен успокаивать волны. Он поднялся немного выше по течению ручья, взмахнул три раза своей тростью, и поверхность воды успокоилась. Лишь позднее он показал друзьям трость и объяснил ее секрет[300].
Поездка по Средней и Северной Англии в компании двух коллег-ученых дала Франклину возможность заняться изучением промышленной революции, которая была особенно заметна в этом регионе. Он посетил заводы по производству железа и олова в Ротерхаме, литейные заводы в Бирмингеме и шелкопрядильную фабрику в Дерби, где непрерывно вращалось 63 700 бобин и «за процессом скручивания нитей следили дети в возрасте от пяти до семи лет». В Манчестере «он сел в лодку на лошадиной тяге», принадлежавшую герцогу Бриджуотеру{60}, которая, в полном соответствии с фамилией пэра, провезла его по водоводу, проложенному над рекой, до входа в угольную шахту. Под Лидсом они навестили ученого Джозефа Пристли{61}, продемонстрировавшего им «несколько интересных экспериментов с электричеством» и затем описавшего свойства некоторых открытых им газов.
Франклин критиковал меркантилистские торговые законы Англии, которые предназначались для подавления производства в колониях. Он доказывал (не вполне искренне), что Англии не следует бояться превращения Америки в промышленного конкурента. Однако в письмах, отправленных из путешествия в 1771 году, давал подробные рекомендации по развитию шелкопрядильной, ткацкой и металлургической отраслей, которые могли бы помочь колониям стать самодостаточными. Он становился «все более и более убежден», как писал своему массачусетскому другу Томасу Кашингу, в «неспособности» Англии удовлетворить растущую потребность Америки в тканях. «Следовательно, вынужденная необходимость, а также благоразумие вскоре побудят нас искать ресурсы в нашей собственной промышленности».
Франклин ненадолго вернулся в Лондон в начале июня, «чтобы быть на приеме в день рождения короля», — так писал он Деборе. Несмотря на разногласия с парламентом в вопросах налоговой политики, он оставался сторонником Георга III. «Хотя мы боремся за ослабление деспотической власти парламента, — писал он Кашингу на той неделе, — я хотел бы, чтобы среди нас сохранялась прочная, основанная на чувстве долга преданность королю и его семье»[301].
После двухнедельного пребывания в Лондоне Франклин направился на юг Англии, где навестил своего друга Джонатана Шипли в особняке эпохи Тюдоров в Твайфорде недалеко от Винчестера. Шипли был англиканским епископом в Уэльсе, но проводил бóльшую часть времени в Твайфорде с женой и пятью жизнерадостными дочерьми. Это был настолько восхитительный визит (Франклин вполне мог иметь в виду стимулирующее его интеллект общество пяти остроумных молодых девиц), что он с сожалением говорил о необходимости вернуться в Лондон для просмотра накопившейся за неделю корреспонденции. В благодарственном письме семейству Шипли, к которому прилагались в виде подарка сушеные яблоки из Америки, Франклин сетовал, что вынужден «с неохотой вдыхать лондонский дым», и выражал надежду вернуться в конце лета в «приятную атмосферу Твайфорда» на продолжительный срок[302].
Автобиография
Франклин, которому исполнилось шестьдесят пять лет, начал все больше задумываться о семейных делах. Он стал испытывать любовь ко всей своей родне, несмотря на то — или, возможно, как он допускал, именно благодаря этому, — что продолжал жить вдали от нее. В написанном в то лето длинном письме своей единственной оставшейся в живых сводной сестре Джейн Миком он хвалил ее за то, что она хорошо ладит с его филадельфийской родней со стороны жены, и в выразительном пассаже размышлял, насколько легче родственникам поддерживать хорошие отношения, находясь далеко друг от друга. «Наш отец, который был очень мудрым человеком, говорил: те, кто любят друг друга на расстоянии, обычно находят множество поводов для нелюбви, когда начинают жить вместе». Хорошим примером, отмечал он, могут служить отношения их отца с его братом Бенджамином. «Хотя тогда я был еще ребенком, помню, насколько дружественной была их переписка», пока Бенджамин жил в Англии. Но когда дядя Бенджамин переехал в Бостон, начались «споры и размолвки».
Франклин также написал Джейн о шестнадцатилетней Салли Франклин, которая присоединилась к его суррогатной семье на Крейвен-стрит. Салли была единственным ребенком второго двоюродного брата, который продолжал красильный бизнес семейства Франклинов в Лейстершире. Его письмо дополнялось подробным генеалогическим древом, показывающим, как все они произошли от Томаса Франклина из Эктона. Салли оказалась последней представительницей рода Франклинов в Англии.
Интерес к семье еще больше возрос после посещения одного из его любимых лондонских магазинов старой книги. Хозяин магазина показал ему собрание старых политических памфлетов, содержавших множество примечаний. Франклин с удивлением обнаружил, что все они были сделаны его дядей Бенджамином. «Я полагаю, он расстался с ними, когда уезжал из Англии», — написал Франклин в письме к другому двоюродному брату. Он немедленно купил сборник[303].
Итак, в конце июня, когда Франклин наконец-то освободился от дел и вернулся в Твайфорд к Шипли, он пребывал в задумчивости. Карьерные перспективы были неясны, и его ум все больше занимала история семьи. Так сложились условия для осуществления самого продолжительного из его литературных замыслов — «Автобиографии Бенджамина Франклина». «Дорогой сын», — начинал он повествование в форме письма к Уильяму, которого не видел уже семь лет. Эпистолярная форма давала ему возможность свободно излагать свои мысли, пользуясь разговорным языком. Он притворялся, по крайней мере в начале, что это просто личная переписка, а не литературный труд. «Обычно я пишу более методично, — сообщал он в абзаце, который вставил, перечитав несколько генеалогических отступлений, сочиненных в первый день работы. — Не следует одеваться для встречи в тесной компании так же, как на бал». Но предназначалась ли автобиография действительно только сыну? Нет. С самого начала ясно, что Франклин писал ее также и для широкой публики. Информация, которая была бы наиболее интересна Уильяму — имя и подробности жизни его матери, — отсутствовала: Франклин не стал также писать письмо на обычном листе почтовой бумаги: вместо этого он использовал левую половину листа в формате ин-фолио, оставляя правую половину свободной для будущих изменений и дополнений.