и опубликованное в The Gentleman’s Magazine в 1768 году, где критиковались авторы, которые возбуждали массы утверждениями, будто богатые угнетают бедных. «А вы не хотите признать один-два аргумента другой стороны?» — спрашивал он. В Англии условия жизни бедняков являются лучшими в Европе, утверждал Франклин. Но почему? Потому что английское законодательство помогает поддерживать бедняков. «Этот закон не был придуман бедными. Все законодатели люди состоятельные… Они добровольно обложили свои имения и имения других налогом, чтобы содержать бедных». Эти законы — проявление сострадания. Но Франклин предупреждал, что они могут иметь непредвиденные последствия. «Я опасаюсь, что предоставление людям всего, что им необходимо в старости и в болезни, независимо от их трудолюбия и бережливости в то время, пока они молоды и здоровы, будет угождать нашей естественной лености, поощрять нашу праздность и расточительство и, таким образом, еще больше способствовать бедности — тому злу, которое оно призвано излечить».
Франклин не только предупреждал об опасности социального иждивенчества, но и предлагал свою версию экономической теории перетекания денег. Чем больше зарабатывают богатые и общество в целом, тем больше денег найдет свой путь к бедным. «Богатые не работают друг для друга. <…> Все, что они или их семьи используют или потребляют, производится работающими бедными». Богатые тратят деньги на одежду, мебель и жилища, давая возможность бедным заработать средства к существованию. «Наши работающие бедные получают ежегодно весь чистый доход нации». Он также выступал против установления более высокой минимальной оплаты труда. «Можно принять закон, повышающий заработную плату, но если наши промышленные товары окажутся слишком дорогими, то их нельзя будет продавать за границей»[320].
Однако его экономический консерватизм уравновешивался фундаментальной нравственной убежденностью в том, что любые действия должны оцениваться по ценности вклада в общественное благо. Принципы, поощряющие трудолюбие, хороши, но не потому, что приводят к росту личного богатства, а потому, что повышают совокупное благосостояние общества и укрепляют человеческое достоинство каждого, кто стремится к общественному благу. Люди, приобретающие больше богатства, чем им требуется, обязаны помогать другим и создавать гражданские институты, способствующие успеху общества в целом. «Его идеалом был процветающий средний класс, представители которого жили бы простой жизнью в условиях демократического равенства, — писал Джеймс Кемпбелл. — Те, кто добивается значительных экономических успехов, обязаны помогать истинно нуждающимся, но те, кто сознательно не выполняет положенную работу, не могут ожидать помощи от общества»[321].
К этой смеси философских максим Франклин добавил пылкую проповедь традиционных английских либеральных ценностей — свободу и права личности. При всем этом в вопросе о рабстве, имевшем огромное значение, он еще не завершил моральную эволюцию. Как дипломатический агент нескольких колоний, включая Джорджию, он чувствовал неуклюжесть и неубедительность аргументов в защиту Америки: британцы упрекали его страну, утверждая, что сохранение рабства превращает борьбу колонистов за свободу в фарс.
В 1770 году он анонимно опубликовал «Дискуссию о рабстве», участник которой с американской стороны пытался защититься от обвинений в лицемерии. В Америке только «одна семья из ста» имеет рабов, и во многих этих семьях «с рабами обращаются весьма гуманно». Он также утверждал, что условия жизни «работающих бедняков» в Англии «по-видимому, мало отличаются от условий, в которых живут рабы». В какой-то момент аргументация автора начинает отдавать расизмом: «Возможно, вы думаете, что негры мягкие и покладистые люди. Некоторые из них действительно таковы. Но большинство — коварные, угрюмые, мрачные, злобные, мстительные и в высшей степени жестокие»[322].
Стремясь защитить Америку любой ценой, Франклин использовал недостойные аргументы. Он даже прибегал к прямой подтасовке фактов. Пропорция американских семей, имевших рабов, составляла не один к ста, а один к девяти (в 1790 году рабов имели 47 644 семей из 410 636).
Моральную и фактологическую слабость его аргументации придавало и то обстоятельство, что семья Франклина продолжала держать рабов — хотя сам он пытался представить рабство в Америке как отклонение от нормы. Двух рабов, сопровождавших его во время первой поездки в Америку, в этот раз при нем уже не было; еще один или два раба продолжали быть частью домашнего хозяйства Деборы в Филадельфии[323].
Однако его взгляды эволюционировали. Через два года после написания «Дискуссии» он начал переписываться с пламенным аболиционистом из Филадельфии Энтони Бенезетом. Франклин использовал несколько аргументов Бенезета в статье, написанной в 1772 году для лондонской Chronicle. В ней он порицал — используя более сильные выражения, чем когда-либо, — «непрерывное уничтожение людей посредством отвратительного перемещения человеческих тел и душ». И даже почти согласился с утверждением Бенезета, что рабство как таковое — а не просто импорт новых рабов — должно быть запрещено. «Я рад слышать, что негативное отношение к рабовладению становится в Северной Америке все более распространенным, — писал он Бенезету. — Надеюсь, что со временем оно будет принято во внимание нашей легислатурой, которая отменит рабство».
В том же духе Франклин писал своему другу, филадельфийскому врачу Бенджамину Рашу. «Надеюсь, что со временем друзья свободы и гуманности справятся с практикой, которая так долго позорила нашу нацию и религию». Однако важно отметить, что в письмах Бенезету и Рашу имелось важное уточнение — «со временем». Франклин начал выступать за полную отмену рабовладения (а не просто за прекращение ввоза рабов) только после революции[324].
Победа над Хиллсборо
От озадачившего Франклина заботливого внимания лорда Хиллсборо вскоре не осталось и следа. «По возвращении в Лондон, — писал Франклин сыну, — я заехал поблагодарить его за любезное отношение ко мне в Ирландии». Швейцар сказал Франклину, что министра «нет дома». Франклин оставил ему свою карточку и назавтра вернулся снова, чтобы услышать тот же самый ответ, хотя в тот день Хиллсборо совершенно точно принимал гостей. Франклин повторил попытку через неделю, потом еще через одну, но все безрезультатно. «Последний раз я приехал к нему в приемный день, когда у его дверей стояло несколько экипажей. Мой кучер, подъехав в дому, спустился с козел и начал открывать дверь кареты. Швейцар, увидев меня, подошел и велел кучеру не открывать дверь, не узнав предварительно, дома ли хозяин, а затем, повернувшись ко мне, сказал: „Хозяина нет дома“. С тех пор я ни разу не видел его рядом, и мы лишь испепеляли друг друга взглядами на расстоянии».
Хиллсборо «отбросил меня, как выжатый апельсин, из которого нельзя больше получить ни капли сока», — жаловался Франклин. Вновь он начал подумывать о возвращении в Филадельфию. «Я все больше тоскую по дому», — написал он Уильяму. Но действовал один фактор, мешавший быстрому отъезду из Англии. Несмотря на малые шансы на успех, Франклин продолжал надеяться, что сможет получить для себя (а также для друзей, родственников и партнеров) денежную ссуду на участок земли вдоль реки Огайо[325].
Ради достижения этой цели он вовлекался в разнообразные партнерства, в том числе с Illinois Company{67}, а затем с Indiana Company{68}, которые не смогли заручиться необходимой поддержкой в Лондоне. Летом 1769 года Франклин помог организовать мощнейший консорциум, не оставлявший сомнений в возможности переиграть лорда Хиллсборо. Grand Ohio Company — так назывался консорциум — имел в числе учредителей богатейших и известнейших жителей Лондона, в частности Томаса и Ричарда Уолполов. Какое-то время казалось, что это объединение, также известное как Walpole Company, обречено на успех. Но летом 1770 года Хиллсборо удалось положить подготовленные документы под сукно под предлогом необходимости более тщательно изучить их.
Однако группа Уолпола сумела удержаться на плаву, сделав акционерами компании нескольких ведущих министров, включая лорда-канцлера и председателя Тайного совета. К весне 1772 года Хиллсборо больше не мог тормозить ход дела. Даже король дал Хиллсборо знать, что ожидает скорого решения вопроса. В апреле совет по торговле передал отклоненную им заявку на выделение земельного участка в Тайный совет. Но через два месяца Тайный совет провел свои собственные слушания, на которых присутствовали Франклин, Уолпол и многие другие влиятельные акционеры. Хиллсборо угрожал, что в случае одобрения заявки покинет свой пост (вряд ли сильный аргумент, так как в Тайном совете многие, по словам Франклина, желали «унизить его»). И они это сделали. Разрешение на земельный участок был выделен, и Хиллсборо ушел в отставку.
Франклин и его друзья так никогда и не получили земли из-за возросшего напряжения в отношениях между Британией и ее колониями. «Дело с землей продвигается, но крайне медленно, — написал он другу год спустя. — Я начинаю рассуждать, как один из двух матросов, которым пришлось тянуть со склада на корабль длинный канат. Один сказал: „Какой длинный и тяжелый канат, скорей бы он закончился“. „Черт возьми, — выругался другой, — я думаю, если у него и был конец, то его наверняка кто-нибудь уже отрезал“».
Тем не менее Франклин сумел добиться отставки своего врага. «Наконец-то мы избавились от лорда Хиллсборо», — радостно сообщал он Уильяму. Хиллсборо, в свою очередь, назвал Франклина «одним из самых вредных людей в Англии». Однако, маскируя вражду случайными проявлениями