Повсеместно звучали заявления, что мсье Вольтер и мсье Франклин должны быть представлены друг другу. Это не было исполнением обязательства, это должно было быть чем-то бóльшим. ни один из наших философов, по-видимому, не представлял, что это является столь желательным или ожидаемым; однако они взяли друг друга за руки. Этого оказалось недостаточно. Крики продолжались до тех пор, пока не прозвучало конкретное требование: Il faut s’embrasser à la française («нужно обняться по-французски»). Два состарившихся актера театра философии и фривольности крепко обнялись и поцеловали друг друга в щеки, после чего суматоха улеглась. А затем по всему королевству и, полагаю, по всей Европе немедленно стали распространяться слова: Qu’il est charmant de voir embrasser Solon et Sophocles («Как прелестно видеть Солона и Софокла обнимающимися»)[445].
Академия — одна из баз Франклина в среде интеллектуальной элиты Парижа. Другая — знаменитая масонская ложа «Девять сестер», названная в честь девяти муз. Франкмасонство во Франции, зарождавшееся в клубах для общения деловых людей, что преимущественно наблюдалось и в Америке, стало затем частью движения философов и других свободомыслящих людей, оспаривавших ортодоксии церкви и монархии. Клод Адриен Гельвеций, свободомыслящий philosophe, первым нарисовал в своем воображении суперложу в Париже, включающую в себя выдающихся писателей и художников. Когда он умер, его вдова мадам Гельвеций (о которой мы вскоре узнаем много интересного) помогла профинансировать ее создание в 1776 году.
Франклин и Вольтер вступили в ложу «Девять сестер» в апреле 1778 года, в том же месяце, когда состоялась их публичная встреча в академии. Ложа обеспечила Франклину знакомство с влиятельными сторонниками и возможность приятно проводить вечера. Но она была опасным местом. И король, и церковники с подозрением относились к ложе — и к вступлению в нее Франклина.
Споры о ложе обострились после того, как в ноябре 1778 года она провела поминальную службу по Вольтеру, который несколькими месяцами ранее, находясь на смертном одре, прогнал священников, пытавшихся совершить последние обряды. Кое-кто из друзей, включая Кондорсе и Дидро, посчитали разумным не появляться на церемонии. Франклин не только посетил ее, но и принял в ней участие.
Зал был задрапирован черной тканью и едва освещался свечами. Звучали песни, речи и стихи, в которых содержалась критика духовенства и абсолютизма во всех формах. Племянница Вольтера представила его бюст работы Гудона{79} (Гудон, будучи членом ложи, изготовил также и бюст Франклина, который в настоящее время находится в Художественном музее Филадельфии). Затем пламя свечей осветило огромную картину, на которой Вольтер был изображен возносящимся из могилы, чтобы быть представленным богиням Истины и Милосердия. Франклин снял с головы масонский венок и торжественно возложил его к нижнему краю полотна. Затем все перешли в банкетный зал, где в первом тосте была отдана дань уважения Франклину — «плененный гром затихает у его ног» — и Америке.
Людовик XVI, хотя и сам являлся масоном, был раздражен этим спектаклем и добился от других масонских лож запрета ложи «Девять сестер». После нескольких месяцев споров ситуация разрешилась, когда ложа «Девять сестер» реорганизовала себя сама и Франклин стал ее гроссмейстером. В последующие годы Франклин ввел в ложу многих американцев, включая своего внука Темпла, шпиона Эдварда Бэнкрофта и морского офицера Джона Пола Джонса. Он также помог создать внутри ложи группу, напоминавшую его Американское философское общество, ставшую известной как Societe Apollonienne[446].
Мадам Брийон
Какими бы интересными ни были франкмасоны и philosophes, отнюдь не дружба с ними сделала Франклина знаменитым во Франции. В этой стране о нем распространилось множество мнений, среди них — репутация легендарного распутного старого повесы, имевшего множество любовниц среди парижских дам. Но действительность, как следует признать, менее пикантна. Его знаменитые подруги были любовницами лишь разума и души. Правда, это вряд ли делает отношения Франклина с ними менее интересными.
Первыми возникли отношения с одаренной и чувствительной соседкой по Пасси мадам Брийон де Жуи, превосходной пианисткой, получившей известность благодаря игре на клавесине и фортепьяно, все более модном во Франции. После первой встречи с Франклином весной 1777 года она переживала из-за того, что была слишком застенчива, чтобы произвести на него должное впечатление. Поэтому на следующий день она попросила одного общего друга прислать ей ноты шотландских мелодий, которые, как ей было известно, любил Франклин. «Я попытаюсь сыграть их и сочинить нечто подобное в том же стиле! — писала она. — Я действительно хочу предоставить этому великому человеку несколько мгновений отдыха от его забот, а также доставить себе удовольствие увидеться с ним».
Так начались дружеские отношения, которые вскоре приобрели сексуальную окраску и дали пищу многочисленным слухам. Адамс и многие другие были шокированы тем, что мадам Бриойн называла своей «милой привычкой сидеть на ваших коленях», и историями о долгих совместных вечерах. «Я уверен, что вы целовали мою жену», — написал однажды Франклину ее муж. Однако далее мсье Брийон просил: «Мой дорогой доктор, позвольте и мне поцеловать вас». Отношения Франклина с мадам Брийон, как и с другими выдающимися дамами Парижа, были сложными и никогда не доводились до логического завершения. Это была, как проницательно отмечала Клод Анн Лопес, amitie amoureuse{80}, и Франклину отводилась роль Cher Papa — любящего пофлиртовать отца[447].
Мадам Брийон, которой к моменту знакомства с Франклином исполнилось тридцать три года, была женщиной, жившей под властью противоречивых страстей и частых перемен настроения. Ее муж, на двадцать четыре года старше ее (но на семь лет моложе Франклина), был богатым, выжившим из ума и неверным супругом. Она имела двух дочерей с прекрасными вокальными данными, проживала в одном из самых элегантных поместий в Пасси, проявляла склонность впадать в депрессию и испытывать приступы жалости к самой себе. Хотя она не говорила по-английски, между ней и Франклином в период их восьмилетних отношений состоялся обмен более чем ста тридцатью письмами, и к тому же она была способна не только очаровывать его, но и манипулировать им.
Она делала это, сочиняя и исполняя для него музыку, формируя вокруг него настоящий парижский салон и направляя ему лестные письма на французском языке, написанные ею от третьего лица. «Мне, — утверждала она, — доставляет искреннюю радость думать, что иногда я могу развлекать господина Франклина, которого люблю и уважаю так, как он этого заслуживает». Когда американцы выиграли сражение при Саратоге, мадам Брийон сочинила триумфальную увертюру под названием «Марш инсургентов» (иногда исполняемую и в наши дни) и сыграла ее для него одного. Они также флиртовали за шахматной доской. «Она по-прежнему сердится, — игриво писала мадам Брийон о себе, — из-за тех шести партий в шахматы, которые он так безжалостно выиграл у нее, и предупреждает, что не пожалеет ничего, чтобы взять реванш»[448].
К марту 1778 года после нескольких месяцев музицирования и игры в шахматы Франклин был готов к чему-то большему. Поэтому он решил шокировать ее изложением некоторых своих вольнодумных теологических идей и попросил спасти его душу. «Вы были достаточно любезны, — писала она, уже от первого лица, — доверить мне ваши мысли». Ее предложения выглядели обещающими, даже содержащими далеко идущие намеки. «Я знаю слабое место моего кающегося грешника, и я смогу ему помочь! Пока он любит Бога, Америку и превыше всего меня, отпускаю ему все его грехи, прошлые, настоящие и будущие».
Далее мадам Брийон перешла к описанию семи смертных грехов, весело отметив, что он победил шесть — от гордыни до лени. Когда же она перешла к седьмому — греху вожделения, — то стала чуть более застенчивой. «Седьмой — не буду его называть. Все великие люди поражены им… Вы любили, мой дорогой собрат, вы были добрым и милым, и в ответ оказывались любимым! Что же в этом ужасного?»
«Она обещает повести меня на небеса по столь восхитительной дороге», — ликовал Франклин в своем ответе ей. «Я прихожу в восторг, когда думаю о том, что мне будут отпущены будущие грехи». Обращаясь к десяти заповедям, он доказывал, что в них должны быть включены еще две: размножаться и заполнять землю и любить друг друга. Он утверждал, что всегда охотно следовал этим двум заповедям и это «должно компенсировать то, что я так часто не соблюдал одну из десяти. Имею в виду ту, которая запрещает нам желать жены ближнего, заповедь, которую я (признаюсь) постоянно нарушал»[449].
Увы, мадам Брийон, уловив сделанный намек, подала сигнал к поспешному отступлению. «Не осмеливаюсь решать этот вопрос без консультаций с тем ближним, жены которого вы возжелали», — написала она, имея в виду своего мужа. Она поясняла, что существуют двойные стандарты, которые должна соблюдать. «Вы мужчина, а я женщина, и хотя мы сможем думать в одном направлении, должны говорить и действовать по-разному. Возможно, нет большого вреда в том, что мужчина имеет желания и поддается им; женщина также может иметь желания, но поддаваться им она не должна».
Сама она ничего не знала о том, что ее муж следует двойным стандартам. И вновь не кто иной, как Джон Адамс, описал в шокирующих деталях ситуацию, которую наблюдал, когда Франклин взял его на обед к Брийонам, где собралась «большая компания представителей обоих полов». Мадам Брийон показалась Адамсу «одной из красивейших женщин Франции», а ее муж «грубым сельским помещиком». Среди гостей была одна «очень некрасивая и неуклюжая женщина». «Позднее я узнал от доктора Франклина и от его внука, — отмечал Адамс, — что эта женщина —