Адамс притворился удовлетворенным: «Выполнение государственных дел не должно затрудняться ради предоставления удобств частному лицу, и честь путешествия с новым послом должна служить мне компенсацией за утрату перспективы быстрого возвращения домой». Демонстрируя слабый налет политического лицемерия, отсутствием которого он всегда славился, Адамс зашел настолько далеко, что даже попросил Франклина «сделать мне одолжение и передать мои комплименты мадам Брийон и мадам Гельвеций, к которым я испытываю глубокое уважение». Но чем дольше Адамс сидел на чемоданах в порту, тем более едким становился. После обеда с Джонсом он заявил, что капитан является человеком «эксцентричным и непоследовательным», и пришел в ярость от мысли, что Джонс и Франклин тайно сговорились задержать его возвращение домой. «Отдано распоряжение, чтобы я подвергался всякого рода унижениям, — писал он в дневнике. — Презирают меня эти люди или боятся?» Неизбежно Адамс начинал приписывать дурные намерения Франклину. Преисполненный необычайного самомнения, подозревал, будто Франклин задерживает его возвращение из страха перед тем, что могут быть раскрыты «опасные истины». «Боится ли старый фокусник моего голоса в Конгрессе? — вопрошал Адамс в дневнике. — Он имеет для этого основания, так как часто слышал его здесь — голос, вселяющий ужас в творцов зла».
Франклин не обращал внимания на мрачные подозрения Адамса и продолжал оставаться сердечным с ним в своих письмах. «Я позабочусь о том, чтобы высказать ваше почтение милым дамам, о которых вы упоминали», — обещал он и даже согласился, правда, после трех настойчивых просьб Адамса, чтобы новый корабль направился сначала в Бостон, а не в Филадельфию, как было бы удобнее французскому послу. Но все бесполезно. Новые мрачные подозрения терзали разум Адамса. Именно они наложили отпечаток на его отношения с Франклином после возвращения Адамса в Европу в следующем году[489].
В то время как Адамс еле сдерживал свои эмоции, Артур Ли с братьями начали открытую войну с целью добиться возвращения Франклина в Америку. Ли распространил письмо, в котором обвинял Франклина, что тот «плетет мелкие заговоры» и «сеет раздоры», а также обращал внимание Конгресса на поток обличительных писем в адрес Франклина, которые они с Ральфом Айзардом написали в начале этого года.
Предупрежденный зятем Ричардом Бейчем об этих интригах, Франклин сумел парировать злобные нападки братьев Ли. «Моя слишком высокая репутация, — писал он, — глубоко огорчает несчастных джентльменов, причиной несчастья которых являются их характер и мучительные темные чувства ревности, раздражения, подозрения, зависти и злобы».
Гораздо сильнее Франклина задели сообщения Бейча о том, что Ли с союзниками нападают на Темпла: он любил своего внука слепо, как никого раньше. «Айзард, Ли и компания, — писал Бейч, — всячески муссируют то, что вашим личным секретарем является ваш внук, которого они считают не заслуживающим доверия из-за принципов, которых придерживается его отец». Затем он зловеще предупреждал: «Они замышляют добиться его возвращения». В отдельном послании Салли Бейч по секрету сообщала, что ее муж боится информировать Франклина о развязанной против Темпла кампании, понимая, как это его огорчит. Франклин действительно огорчился. «Мне кажется, скорее мне можно поставить в заслугу, что я не допустил превращения достойного молодого человека в тори», — написал он Ричарду Бейчу. Затем дал волю гневу при мысли о том, что Темпл может быть отозван:
Им недостаточно того, что я потерял сына, они хотят отнять и внука! Будучи семидесятилетним стариком, я осуществил зимнее плавание по поручению Конгресса и по делам государственной службы, не имея другого помощника, который бы позаботился обо мне. Я продолжаю пребывать в чужой стране, где в случае моей болезни его забота утешила бы меня, а в случае смерти рядом со мной был бы мой отпрыск, который закрыл бы мои глаза и позаботился о моих бренных останках.
В письме Салли, отправленном в те же дни, он вновь высказывал эти чувства и повторял: бессердечные попытки разлучить его с Темплом тщетны. «Я скорее расстанусь с должностью, чем со своим отпрыском, — угрожал он. — Но я уверен, что какие бы предложения ни выдвигали слабовольные или порочные люди, Конгресс окажется достаточно мудрым и доброжелательным, чтобы не обойтись со мной таким образом». Конгресс действительно встал на его сторону. Не было предпринято никаких серьезных усилий для смещения Темпла, который сохранил свою должность секретаря американской делегации[490].
Темплу на тот момент было около девятнадцати, и он по-прежнему оставался проказливым юношей, который старательно работал, но пользовался глубоким уважением немногих людей, помимо своего деда. Так как летом 1779 года споры вокруг его фигуры обострились, он решил доказать свою храбрость участием в дерзкой военной экспедиции Лафайета, задумывавшейся с целью неожиданного нападения на англичан.
Французский генерал, который был меньше чем на три года старше Темпла, недавно вернулся во Францию после службы под началом Джорджа Вашингтона. К тому времени революция достигла состояния неустойчивого равновесия, при котором британские войска под командованием сэра Генри Клинтона по-прежнему удерживали Нью-Йорк, но мало чем занимались, кроме совершения набегов на близлежащие города. Поэтому Лафайет после возвращения в Париж начал вынашивать свой план нападения на британцев на их главном острове и поделился им с Франклином и французскими военными. «Я восхищаюсь неутомимостью вашего гения, — писал Франклин. — Безусловно, побережье Англии и Шотландии совершенно открыто и беззащитно», — и признавал также, что недостаточно разбирается в военной стратегии, чтобы «осмеливаться давать советы в этой области». Но он мог высказать свою моральную поддержку. «Многие моменты истории доказывают, что во время войны попытки, считающиеся невозможными, часто именно по этой причине оказываются возможными и осуществимыми, потому что никто их не ожидает».
Лафайет очень хотел, чтобы Темпл был на его стороне. «Мы всегда будем вместе на протяжении всей кампании, что, как я уверен, доставит мне огромное удовольствие», — писал он молодому человеку. Сам же Темпл, который всегда слыл денди, очень беспокоился о своем звании, своем служебном положении, своих полномочиях и своей военной форме. Он хотел, чтобы его направили в эту экспедицию как офицера, а не как простого добровольца, и настаивал на праве носить офицерские эполеты, хотя Лафайет не поддерживал этого. После того как эти вопросы уладились, экспедиция в Британию была отменена приказом французских военных властей. Франклин не скрывал разочарования. «Я тешил себя надеждой, — писал он Лафайету, — что он, возможно, переймет от вас часть тех очаровательных манер, которые доставляют такое удовольствие всем, кто вас знает». И вновь Темпл лишился возможности сделать себе имя своими силами[491].
Джон Пол Джонс
Одна из частей плана вторжения в Британию действительно была реализована, благодаря чему Франклин смог познакомиться с некой исключительно колоритной личностью. Когда Лафайет планировал свою кампанию, Франклин сказал ему, что многое будет зависеть от осмотрительного и смелого командующего морскими силами, хорошо знающего побережье. Однако они остановились на кандидатуре командующего, который, как уже знал Франклин, был в большей степени смелым, чем осмотрительным, — Джона Пола Джонса. Сын шотландского землемера, Джон Пол (таким было его имя при рождении) впервые отправился в плавание в возрасте тринадцати лет, служил первым помощником капитана на судне, перевозившем рабов, и вскоре стал командовать собственным торговым кораблем. Но горячий капитан, на протяжении всей своей карьеры склонный к провоцированию мятежей, попал в беду после двух неприятных событий: сначала ошибочно приказал выпороть ни в чем не повинного члена экипажа, который вскоре после этого скончался, а затем сам проткнул шпагой матроса, угрожавшего бунтом. В итоге капитан бежал в Виргинию, поменял фамилию на Джонс и с началом революции получил должность командующего пестрым военно-морским флотом Америки, который состоял из кораблей, принадлежавших ранее пиратам и иным искателям приключений. К 1778 году он приобрел известность благодаря смелым набегам на города, расположенные на побережье Англии и Шотландии.
Во время очередного рейда Джонс решил похитить одного шотландского графа, но тот неожиданно отплыл в сторону Бата, так что команде Джонса не оставалось ничего другого, как убедить графиню отказаться от фамильного серебра. В припадке благородства Джонс решил выкупить награбленное добро у своей команды, чтобы вернуть его хозяевам, и написал цветистое письмо графу с изложением своего намерения, а копии разослал своим друзьям, в том числе Франклину, который к тому времени принял на себя трудную роль американского надзирателя за деятельностью Джонса и одновременно хозяина его случайного пристанища в Пасси. Франклин пытался помочь Джонсу разрешить эту проблему, но его усилия привели к долгому обмену письмами с оскорбленным графом и его расстроенной женой. Вернуть серебро удалось только после окончания войны.
Франклин решил, что импульсивный капитан принесет больше пользы и меньше вреда, если сделает целью своих рейдов острова в Ла-Манше. «Каперы с острова Джерси причиняют нам большой ущерб, — писал он Джонсу в мае 1778 года. — Мне сообщили, что ваше небольшое судно под командованием такого смелого офицера может оказать нам большую услугу, преследуя их там, где не осмелятся более крупные корабли». Он добавлял также, что это предложение исходит от «высоких властей», имея в виду военно-морского министра Франции Антуана Сартина[492].
Джонс, которым не так-то легко было управлять, ответил, что его корабль «Рейнджер» слишком «прихотлив и тихоходен» и что требуется обещание большого вознаграждения, чтобы убедить его команду предпринять еще несколько рейдов. Но он знал, как польстить Франклину: направил ему копии своих судовых журналов с записями о сражениях, которые Франклин с жадностью прочитал. В итоге без согласия своих коллег-эмиссаров и властей Франции Франклин решил, что Джонсу следует доверить командование кораблем, построенным для американцев в Амстердаме. Увы, нервные голландцы, всячески стремившиеся сохранять нейтралитет, отвергли этот план, в том числе и потому, что англичане, предупрежденные их агентом Бэнкрофтом, начали оказывать на них давление.