В феврале 1779 года Франклин наконец-то смог помочь Джонсу получить старый сорокапушечный военный корабль «Дюра», который Джонс быстро переименовал в «Боном Ришар» в честь своего патрона. Джонс был настолько воодушевлен, что в том же месяце нанес визит в Пасси, чтобы поблагодарить Франклина и его лендлорда Шомона, помогавшего снабжать Джонса деньгами и формой для моряков.
Для этого визита, возможно, имелась и другая причина. У Джонса, по-видимому, был тайный роман с мадам Шомон[493]. Во время его пребывания в Пасси произошел инцидент, который, как выяснилось в последующих письмах, напоминал французский фарс. Одна морщинистая старуха, жена садовника Шомонов, утверждала, что Джонс пытался ее изнасиловать. Франклин в постскриптуме к своему следующему письму сделал краткий намек на этот пикантный инцидент, и Джонс ошибочно решил, что «тайна, о которой вы так деликатно упомянули», имеет отношение к эпизоду с убийством мятежного члена команды его корабля. Поэтому он предоставил длинный отчет об этом давнем деле. Франклин, которого подробная история о пронзенном шпагой мятежнике одновременно смутила и увлекла, ответил, что никогда не слышал ее прежде, и пояснил, что «тайна», на которую он намекал, имела отношение к заявлению жены садовника о попытке Джона изнасиловать ее в саду приблизительно «в семь часов вечера накануне своего отъезда». Женщина пересказала испытанный ею ужас во всех деталях, «многие из которых я не могу описать на бумаге», и сообщила, что три ее сына «намерены убить вас». Но Джонсу не следует беспокоиться: в Пасси все нашли эту историю очень забавной. «Она вызвала смех», сообщал Франклин, так как старуха была «одной из самых толстых, вульгарных, грязных и безобразных, которых только можно найти среди тысячи старых женщин». Мадам Шомон, чье знакомство с сексуальными аппетитами Джонса не помешало ей продемонстрировать французскую беззаботность, заявила, что это «дает ей хорошее представление о силе аппетита и о смелости американцев». Все сошлись на мысли, как уверял Джонса Франклин, что старуха обозналась. Просто во время празднования последнего дня Масленицы одна из горничных переоделась в военный мундир Джонса и в шутку напала на жену садовника. Кажется невероятным, что жена садовника даже в тусклом свете раннего вечера могла быть так легко одурачена — сам Бомарше не пытался ввести такую сцену с переодеванием в «Женитьбу Фигаро», — но объяснение было вполне удовлетворительным, чтобы об этом событии больше не упоминалось в последующих письмах[494].
Все это происходило именно тогда, когда Франклин помогал планировать тайное нападение на Британию, предложенное Джонсом и Лафайетом, которые вместе приехали в Пасси и часами занимались там внимательной оценкой друг друга под пристальным наблюдением Франклина. Оба офицера были горды и вскоре начали соперничать в важных и второстепенных вопросах — начиная с того, кто будет руководить различными аспектами операции вторжения, и заканчивая тем, будут ли их люди обедать за одним столом. Франклин приложил все свое дипломатическое искусство, чтобы попытаться успокоить Джонса. «Неоднократно наблюдалось, что совместные экспедиции сухопутных и морских сил часто терпят неудачу из-за ревности и плохого взаимопонимания между офицерами разных родов войск», — отмечал он. Затем, говоря почти противоположное тому, что в действительности ощущал, он добавлял: «Хорошо зная вас и вашу манеру обдумывать такие события, я выражаю уверенность, что между вами не может произойти ничего подобного». Франклин ясно дал понять, что у него вызывал вполне понятное беспокойство характер Джонса. Требовалось «хладнокровное, осторожное поведение», предупреждал он. Джонс должен помнить, что Лафайет высокопоставленный офицер и что совместная операция станет «своего рода испытанием ваших способностей и совместимости ваших характеров и вашей предрасположенности к согласованным взаимодействиям друг с другом».
В инструкциях, предназначенных Джонсу, Франклин еще отчетливее приказывал ему проявлять сдержанность, особенно с учетом предыдущего похищения его командой фамильного серебра шотландского графа. «Хотя англичане беспричинно сожгли много беззащитных городов в Америке, вы не должны следовать их примеру, если только требование разумной суммы выкупа не отвергается, и в этом случае ваши собственные благородные чувства, а также эти инструкции побудят вас своевременно уведомить о вашем намерении с тем, чтобы больные и старые люди, женщины и дети могли быть эвакуированы в первую очередь». На что Джонс отвечал: «Ваши либеральные и великодушные инструкции сделают труса храбрецом»[495].
Когда от участия Лафайета в этой военной экспедиции было решено отказаться, Франклин и французы пришли к единодушному мнению, что Джонсу следует продолжать военно-морские атаки, одну из которых он и предпринял в сентябре 1779 года. Результатом стало легендарное сражение между «Боном Ришаром» и гораздо лучше вооруженным британским кораблем «Серапис». Когда командир «Сераписа» после интенсивной бомбардировки противника предложил ему сдаться, Джонс, по крайней мере согласно легенде, ответил: «Я еще не начинал стрелять!» Как сообщал Джонс в своем ярком и подробном отчете Франклину: «Я решительно дал ему негативный ответ».
Джонс сумел намертво сцепить «Боном Ришар» с «Сераписом», и его люди стали карабкаться на мачты, чтобы бросать оттуда гранаты в трюм корабля противника. После трехчасового сражения, во время которого половина из трехсот его моряков были убиты или ранены, Джонс сумел взять «Серапис». После этого «Боном Ришар» затонул. «Сцена была настолько ужасной, что ее невозможно описать человеческим языком, — сообщал он Франклину. — Человечество может лишь ужасаться и стенать по поводу того, что война способна вызывать столь губительные последствия». Франклин испытывал гордость за успех Джонса, и они стали еще более близкими друзьями. «В Париже и Версале только и говорили о вашем хладнокровии и стойкости во время этого ужасного сражения», — отвечал он. Франклин помог Джонсу, который отчаянно стремился завоевать уважение в обществе, вступить в масонскую ложу «Девять сестер» и сопровождал его во время триумфального визита к королю в Версаль. Франклин даже оказался втянут в долгие и острые споры с непокорным Пьером Ланде, командиром «Альянса», который, как предполагалось, должен был входить во флотилию Джонса. Ланде не сумел прийти на помощь во время сражения с «Сераписом» и фактически вел огонь по «Боном Ришару». В течение следующих двух лет Франклин и Джонс боролись с Ланде, поддерживаемым Артуром Ли, за должность командира «Альянса». Когда Ланде все-таки получил под командование этот корабль и вышел в море, измученный борьбой Франклин решил: лучше, если его друзья сами будут решать свои проблемы. Во Франции у него было много других дел[496].
Друг двора
Отсутствие Джона Адамса в Париже, столь приятное и для Франклина, и для французского двора, оказалось недолгим. Он уехал еще более угрюмым, чем обычно, после того как Франклин стал единственным послом Америки во Франции, но спустя несколько месяцев по решению Конгресса вновь отправился в Париж. Его новая официальная миссия заключалась в переговорах о мире с Британией — как только наступит благоприятный момент. Но так как момент все не наступал, Адамс довольствовался тем, что вмешивался в должностные обязанности Франклина.
Это раздражало французского министра иностранных дел Вержена. Когда Адамс сразу по прибытии в феврале 1780 года предложил открыто объявить о своих полномочиях вести переговоры с британцами, Вержен напомнил об обещании американцев не предпринимать подобных действий независимо от Франции. Адамс не должен ничего говорить, а тем более делать. «Прежде всего, — строго наставлял его Вержен, — примите необходимые меры предосторожности, чтобы цель вашей миссии оставалась неизвестной лондонскому двору»[497].
Франклин также испытывал раздражение. Возвращение Адамса могло стать помехой укреплению отношений с французским двором и напоминало о том, как фракции Адамса и семейства Ли в Конгрессе пытались бросить на него тень. Пребывая в задумчивости, он написал письмо Вашингтону, в котором высказывал безоговорочную уверенность в незыблемости репутации генерала, но выражал озабоченность собственной. «Скоро я должен буду уйти со сцены», — писал Франклин в необычной для него интроспективной манере, имея в виду не пост во Франции, но жизнь в этом мире. Незыблемая репутация Вашингтона во Франции, продолжал он, не страдает от попыток соотечественников, обуреваемых завистью и ревностью, «бросить тень на заслуги человека при его жизни». Ясно, что он пытался уверить не только Вашингтона, но и самого себя в том, что история проигнорирует «тонкий голос низменных страстей»[498].
Если говорить конкретнее, то Франклин пытался объяснить себе и своим друзьям (а также истории), почему Адамс, а не он был выбран для ведения переговоров о возможном мире с Британией. Сразу по прибытии Адамса Франклин написал письмо старому другу, члену парламента Дэвиду Хартли, с которым ранее обсуждал вопросы обмена пленными и возможности заключения мира. Хартли предложил десятилетнее перемирие между Британией и Америкой. Франклин отвечал, что, по его «личному мнению», такое перемирие имело бы смысл, но также отмечал: «Ни вы, ни я не обладаем в настоящее время властными полномочиями» для ведения переговоров по таким вопросам[499].
Теперь такими полномочиями был наделен Адамс, и Франклин высказал мнение по поводу выбора, сделанного Конгрессом. «Следовательно, если Конгресс доверил не мне, а другим вести переговоры о мире, когда они должны будут начаться, то это, возможно, потому, что он слышал мое очень своеобразное мнение, согласно которому едва ли когда-то существовали такие вещи, как плохой мир или хорошая война, и что меня, следова