Совершенной неожиданностью оказалась музыка. Двое молодых солдат сидели на дамбе с радиоприемником между ними. Внизу на песке играли дети, их матери сидели, прислонившись к дамбе, обратив лица к солнцу. Многие немецкие солдаты купались в море, среди них были две-три молодые женщины.
Мартиньи и Сара прислонились к дамбе.
— Неожиданно очень по-домашнему, правда? — Он дал ей сигарету.
Солдаты взглянули на них, привлеченные видом девушки, но тут же отвернулись, поймав мрачный взгляд Мартиньи.
— Да, — согласилась Сара. — Я не этого ожидала.
— Если ты присмотришься, то поймешь, что большинство солдат на пляже — мальчишки. Самому старшему не больше двадцати. Их трудно ненавидеть. Это проявляется, когда кто-то оказывается нацистом. Тогда понятно, с кем имеешь дело. Но обычный двадцатилетний немец в военной форме… — Он пожал плечами. — Это обычный двадцатилетний парень в военной форме.
— Во что ты веришь, Гарри? К чему стремишься? — Ее лицо стало напряженным, измученным.
— Как я тебе уже говорил однажды, я экзистенциалист. Черчилль любит повторять: бой каждый день. И это значит ликвидация нацизма, потому что он должен быть ликвидирован полностью. Личная философия Гитлера неприемлема с точки зрения любой гуманистической философии.
— Ну а после, когда это кончится? Что будет с тобой?
Он повернулся к морю, глаза черные, облокотился на дамбу.
— Когда я был молодым, я любил вокзалы, особенно ночью. Запах паровозного дыма, затихающие вдали гудки, платформы внутри огромных безлюдных викторианских дворцов, ожидание отправления куда-то, все равно куда. Я любил это и в то же время испытывал ужасную тревогу. Что-то связанное с возможностью сесть не в тот поезд. — Он повернулся к Саре. — Вот поезд тронулся, ты понимаешь, что ошибся, а выйти уже невозможно.
— В полночь вокзалы зловещи, — сказала она тихо. — Адресата нет у надежды.
Он пристально посмотрел на девушку.
— Где ты это слышала?
— Одна из твоих плохих поэм, — ответила Сара. — В тот первый день, когда я тебя увидела в коттедже, ее читал бригадир. Ты забрал ее у него, скомкал и бросил в камин.
— А ты ее вытащила?
— Да.
На мгновенье ей показалось, что он рассердится, но он улыбнулся.
— Подожди здесь. — Оставив ее около дамбы, он перешел железную дорогу к Кубельвагену и открыл дверь. Когда он вернулся, в руках у него был фотоаппарат Кодак. — Мне дала его Элен. Правда, пленка в нем четырехлетней давности, так что результат не гарантирую.
Он направился к солдатам. Они обменялись несколькими фразами, сблизившись головами. Мартиньи дал одному из них фотоаппарат и вернулся к Саре.
— Не забудь улыбнуться. — Он зажег сигарету и запихнул руки в карманы пальто.
Сара взяла его под руку.
— Зачем это?
— Что-то на память обо мне. — Она ощутила беспокойство и крепче сжала его руку. Молодой солдат сделал снимок. — Еще раз, для верности, — сказал Мартиньи по-немецки.
Парнишка, смущенно улыбаясь, вернул фотоаппарат, отдал честь, повернулся и отошел.
— Ты сказал им, кто ты? — спросила Сара.
— Разумеется, сказал. — Он взял ее под руку. — Пойдем. У нас есть дела. — Они перешли железную дорогу и вернулись к машине.
Карл Мюллер гордился умением держать себя в руках, своим замечательным свойством не поддаваться эмоциям в любых ситуациях. Он считал это своим величайшим достоинством, но, стоя у окна в своем офисе в отеле Серебристый прилив, чувствовал, что впервые утрачивает его.
— Что произошло? — потребовал он.
Лицо Клейста было в ужасном состоянии. Вокруг глаз лилово-черные круги, сломанный нос распух.
— Недоразумение, господин капитан.
Мюллер повернулся к Грейзеру.
— Ты утверждаешь то же самое? Недоразумение?
— Мы просто расспрашивали девчонку, господин капитан. Она запаниковала, и тут появился Галлахер. Он совершенно неправильно истолковал это дело.
— По твоему лицу, Вилли, это очень заметно, — сказал Мюллер. — Да еще и Фогель был при этом.
— Он появился в самый неудачный момент, — посетовал Грейзер.
— И он тоже совершенно неправильно истолковал происшествие. — Мюллер был в бешенстве. — Теперь мне придется снимать вас с крючка, когда он появится здесь днем. Идите отсюда, чтобы я вас больше не видел!
Он повернулся к окну и хлопнул ладонями по подоконнику.
Следуя указаниям Сары, Мартиньи проехал мимо тюрьмы на Глостер-стрит.
— Запомни, — сказал он, — когда мы вместе в городе, говори только по-французски. Никогда неизвестно, кто может услышать, понимаешь?
— Конечно.
Стала слышна музыка и, свернув на Парейд, они увидели военный оркестр, расположившийся на газоне между статуей генерала Дона, предыдущего губернатора острова, и памятником неизвестному солдату. Вокруг стояла довольно большая толпа слушателей, в основном, местные жители, но было среди них и несколько солдат.
— Совсем как Время отдыха рабочих на БиБиСи там, в Соединенном Королевстве, — сказал Мартиньи. — Предполагается, что это помогает людям смириться с оккупацией.
— Остановись там, — указала Сара. — Муниципалитет в том конце.
Они остановились у поребрика, и вышли из машины. Люди с интересом смотрели на них, привлеченные видом военной машины. Большинство остались безразличными, но были и такие, кто не смог скрыть гнева, когда видели Сару, особенно, пожилые женщины.
Когда они проходили мимо, кто-то пробормотал:
— Джеррибэг! — Это было ругательство, выражавшее презрение, испытываемое большинством людей к девушке, вступившей в связь с врагом. Мартиньи резко обернулся. Фогель пробудился к жизни и обратился к седой женщине, которая это произнесла.
— Вы что-то сказали, мадам? — спросил он по-английски.
Женщина пришла в ужас.
— Нет. Это не я. Вы ошибаетесь. — Она повернулась и в панике быстро пошла прочь.
Сара взяла его за руку и сказала тихо:
— Бывают моменты, когда я сама тебя ненавижу, Гарри Мартиньи.
Они прошли мимо входа в здание муниципалитета, над которым развивался нацистский флаг, а на ступеньках стояли двое часовых в форме Люфтваффе с винтовками. Они перешли на другую сторону Йорк-стрит и дошли до Черинг-кросс. На некоторых витринах магазинов сохранились наклеенные бумажные ленты, вероятно, с начала войны. Авиация немцев бомбила Сент-Хелиер однажды в 1941 году. Очевидно, это последнее, что стала бы делать британская авиация. Этим, по-видимому, и объяснялось, что большинство владельцев магазинов счистили ленты со своих витрин.
Они остановились у двери между двумя магазинами. Вывеска гласила, что в парикмахерскую нужно подняться по лестнице.
— Я помню это место, — сказала Сара.
— Вдруг тебя здесь узнают?
— Не думаю. Последний раз меня здесь подстригали, когда мне было десять лет.
Она пошла вверх по лестнице и толкнула дверь с матовым стеклом. Мартиньи провел ее внутрь. Салон был маленьким: пара фенов, да пара раковин. Женщина, лет сорока, с приятным округлым лицом, сидела в углу и читала газету. Она, улыбаясь, подняла от газеты голову, и улыбку словно смыло с ее лица.
— Слушаю вас, — сказала она.
— Мне просто необходимо сделать прическу, — сказала Сара по-французски.
— Я не говорю по-французски, — ответила женщина.
Мартиньи сказал по-английски:
— Юная леди была пассажиркой на «Викторе Гюго», который шел из Гранвиля прошлой ночью. Не сомневаюсь, что вам известна судьба этого несчастного судна, а поэтому вы догадываетесь, что леди пришлось провести в воде некоторое время. Поскольку она не говорит по-английски, я делаю это вместо нее. Ее волосы, как вы видите, нуждаются во внимании парикмахера.
— Я не смогу помочь. Я работаю по записи и занята весь день.
Мартиньи оглядел безлюдный салон.
— Это заметно. Ваше удостоверение, будьте любезны.
— Зачем? Я ничего не сделала.
— Вы предпочитаете продолжить этот разговор в Серебристом приливе?
В глазах женщины появился страх. Никогда Саре не приходилось испытывать такого стыда, как теперь, когда она смотрела, как женщина доставала из сумочки свое удостоверение личности. Оно было на имя миссис Эмили Джонсон. Мартиньи внимательно его рассмотрел и возвратил женщине.
— Моя фамилия Фогель, штандартенфюрер Макс Фогель. У меня назначена встреча в муниципалитете с полковником Хейни, комендантом. Меня не будет час или немного дольше. Пока я буду отсутствовать, вы приведете в порядок волосы этой юной леди. Не сомневаюсь, они будут выглядеть достаточно ухоженными, когда я вернусь. — Он открыл дверь. — А если этого не случится, я прикрою ваше заведение так быстро, что вы охнуть не успеете.
Они слышали, как он спустился по лестнице. Миссис Джонсон взяла из-за двери халат и повернулась к Саре с приятной улыбкой.
— Ладно, грязная маленькая французская потаскушка, сделаем-ка мы из тебя красотку для твоего мясника, — произнесла она по-английски. Ее улыбка стала еще шире. — Будем надеяться, ты получишь сполна, что заслуживаешь.
Саре хотелось выразить ей одобрение. Вместо этого, она с самым невозмутимым видом откликнулась на речь женщины по-французски:
— Ах, пальто! — Она сняла пальто и подала его парикмахерше, надела халат и села в ближайшее кресло.
Когда Мартиньи переходил улицу к зданию муниципалитета, он увидел полицейского в традиционной форме английских полицейских и в шлеме, который на ступеньках лестницы беседовал с часовым. Они прекратили разговор и настороженно посмотрели на Мартиньи.
— Штандартенфюрер Фогель, к коменданту.
Часовой встал навытяжку, а полицейский констебль предусмотрительно слинял.
— Комендант прибыл двадцать минут назад, штандартенфюрер.
Мартиньи вошел в здание и оказался перед столом, поставленным перед лестницей наверх. За столом сидел армейский сержант. Он взглянул на Мартиньи и тот сказал:
— Моя фамилия Фогель. Я полагаю, полковник Хейни ждет меня.
Сержант встал и снял трубку телефона.
— Штандартенфюрер Фогель здесь, господин майор. — Он положил трубку. — Майор Неккер немедленно спустится, сэр.