— Оставьте, наконец, в покое эту Галю, — попросил Борис. — Можно подумать, что больше нечего вспомнить, как будто на том в нашей школе свет клином сошелся!
Они так рвались в последние дни из школы, им так надоели дневники, учебники, напоминания о выпускных экзаменах, так обрыдли уроки и перемены, школьные коридоры и школьные доски, а всего через несколько месяцев они уже охотно вспоминали все, что относилось к школе — а помнишь? — и хоть не жалели еще о детстве, поскольку отошли от него не так уж далеко, а все же капелька грусти звенела в душе: прошло, все… Из них троих теперь только Сергий учился в институте. Борис сразу пошел на завод, а Андрий провалился на вступительных в мединституте и теперь работал санитаром в «Скорой помощи».
К большой комнате Сергия они давно уже привыкли, им было здесь уютно, потому что никто не мешал, никто не докучал контролем, как-то так вышло, что им сразу поверили, а они не ломали этого доверия. Случилось, правда, раз, еще в девятом, что появилась бутылка, ненужная бутылка, но Сергию после этой бутылки свет стал не мил, и когда перед его глазами комната вдруг сдвинулась и вроде бы стала ребром, он покачал затуманенной головой и подумал: а у ребят улица не опрокинулась, когда домой шли?
Был разговор с матерью, и было стыдно, оттого что это от них, из их дома, ребята возвращались по опрокинутой вверх тормашками улице и что их дома спросят: где ж это вы так, сыночки дорогие?
Теперь на улице кто-то играл на гитаре — там всегда собиралась по вечерам компания парней и девчат; они сидели на низенькой каменной ограде, свесив ноги, один играл на гитаре, а остальные либо разговаривали о чем-нибудь, либо подпевали в такт мелодии.
— Гм, как вы думаете, ребята, почему гитара так популярна? — Сергий вспомнил, что слышал разговор о гитаре двух актеров — они спорили о том, почему именно теперь этот инструмент стал как бы приметой, неотъемлемой чертой молодежи, а ведь инструмент этот стар, как мир, как любовь. — Знаете, я слышал спор. — Сергий чуть прикрыл окно, но музыка все равно долетала снизу, в этом было что-то приятное, как будто играли там для них, как будто там тоже кто-то пытался поговорить с ними и выбрал для этого мелодию чуть грустной, но добродушной песни. — Я слышал спор о популярности гитары у нашего поколения. Гитара вроде бы завоевала это право совсем недавно, ведь в революцию символом молодости, отваги была гармонь, да и во время войны с нею не расставались, она была как оружие, а гитару почитали мещанским инструментом, чуть ли не нэпманским…
— Ну, это всюду по-разному, — сказала Валя, — в Испании люди не представляют себе жизни без гитары, и в Южной Америке — вот Виктор Хара и Лорка… — И она тихо, не декламируя, вроде про себя, прочитала стихи Лорки:
Когда я умру,
положите со мною в могилу
гитару мою…
Парни вслушались в ритм стихов, но Валя умолкла, не стала читать дальше, последнее слово осталось звучать в комнате, и как-то даже трудно стало продолжать разговор, словно требовалось перешагнуть через что-то деликатное и неприкосновенное. Может быть, эти стихи и правда помогали по-новому воспринять гитару, может, ее и в самом деде потому и берут с собой в дальние странствия?
Борис усмехнулся:
— Ну, потянуло на лирику… То ж в Испании, то Лорка, а у нас, по-моему, дома… Объясню популярно. Гитару достать можно, научиться играть — вроде бы совсем просто: имей какой ни на есть слух, и все, перебирай пальцами по струнам, мурлыкай песенку и завлекай девочек серенадами… Так бывает с затертой, жеваной-пережеванной фразой — все ее употребляют, и никто без нее не обходится, а толку?.. Так и с гитарой может быть. Затерта, вдоволь дешевой романтики, а правды нет. В гармони, по-моему, и то больше…
— Может, и правда, что каждому народу нужен свой инструмент для подъема настроения и просветления души, — сказал Сергий, — и все же мода модой, а гитара нужна, и это неспроста… Ну, можете ли вы себе представить без гитары парня в джинсах, где бы он ни был? И вон там, — Сергий махнул за окно, — и на стройке, и в путешествии…
— Ну, завелись, — Андрий махнул рукой. — Нашли проблему! Гитара так гитара, гармонь так гармонь, какая разница, лишь бы музыкант был хороший, тогда будет и музыка. А вообще эти ваши гитаристы — поденщики, я вот знал одного…
— А я двух. — Сергий засмеялся. — Кофе хотите еще?
Кофе никто уже больше не хотел, и Сергий, стараясь все же быть гостеприимным хозяином, вдруг вспомнил — да ведь есть конфеты, в первую очередь для дамы, прошу вас, синьорита, вместо песни и гитары, и вы, благородные молодые синьоры, угощайтесь конфетами, я знаю — вы до сих пор любите сладости, хоть и носите уже усы, такие милые, симпатичные усики, не сбриваете их, хотя уже год как стали бриться, не правда ли, почтенные джентльмены, синьоры, мальчики?
— Уймись со своими конфетами, — отказался Борис, — я вот хочу еще про гитару… Вы знаете, когда Дмитренко ходил на дежурство с дружинниками, он больше всего не любил мальчишек с гитарами. Ему несколько раз доводилось встречаться с такими компаниями, где без гитары ни одна гадость не обходилась. Один играет на гитаре, отвлекает внимание, а остальные норовят в чужие карманы залезть…
Сашко Дмитренко — это был их одноклассник, который еще с восьмого класса дежурил со старшими дружинниками. Сергий тогда поспорил с матерью, она доказывала, что мальчонке рано заниматься подобной нелегкой работой — ведь случаются же столкновения не только с малолетними, которые ночами бродят по улицам, курят и матерятся, — приходится иметь дело и со взрослыми, и беда не только в том, что это небезопасно, а и в том, что у ребенка, наглядевшегося на всякую грязь и мерзость, может развиться цинизм, пропадет уважение к старшим и доверие к ним.
— Смешная ты, мама, — сказал тогда Сергий и, как взрослый, погладил мать по волосам, глядя ей в глаза: она говорила то, что думала; видно было, что ему она никогда не разрешила бы того, с чем примирилась мать Сашка. — Смешная ты, ма, разве мы и без того не знаем, что может произойти в жизни? Отец Сашка такое дома вытворяет, что мальчишке не надо ничего другого, чтоб все на свете знать и понимать. Он, может, потому и в дружинники пошел… А главное — это было тогда, когда он однажды увидел у телефонной будки мальчонку, который не мог дотянуться рукой до диска и попросил Сашка: дядя, наберите милицию, папа пришел пьяный, маму бьет. И знаешь, мам, тогда был мороз, а малыш стоял в одних носочках и в рубашонке, только ушанка на голове, и весь заплаканный, и пальцы в чернилах, после такого у кого хочешь все перевернется внутри…
Сергий не знал, убедил ли мать в своей правоте, но всякий раз, когда Сашко шел на дежурство, они в классе знали об этом и не расспрашивали, как оно прошло, а Сашко никогда не рассказывал никаких подробностей, и после маминых слов о цинизме Сергий невольно искал в поведении друга признаков неуважения к сверстникам и старшим, ждал, не заметит ли у него горечи или неверия в людей, но ничего этого не было, да и не могло быть, у Сашка глаза лучились добротой и теплом, он даже к девчонкам из параллельного класса, бывало, на «вы» обращался, даром что они подымали его на смех за эти «церемонии».
— Давно Сашка не видели, — сказал Сергий вслух, — не является что-то, такой-сякой, чтоб не сказать больше…
— Скажи больше, Сергийко, — Валя засмеялась, — скажи-и… А мы послушаем…
— По крайней мере, одно могу сказать: в травматологии Александр Дмитренко пока не значится, так что с ним все в порядке, преступный мир дрожит и страшится нашего героя…
— Не паясничай, будущий зубодер, у тебя уже окончательно зачерствело сердце на твоей «ноль три», — рассердился Борис.
— Профессионально, мальчики. Если бы врачи не черствели, не становились душевно глухи, они не переносили бы вида крови и скрипа распиливаемых костей.
— Бр-р, девочка Валя, как ты можешь выговаривать такие слова своими нежными алыми губками? Да врачи до конца жизни не переносят вида крови, боятся операций, мучаются, ставя диагноз…
— Ну, если они все такие малограмотные, как наш эскулап, то и должны мучиться!
— Ребята, не пускайтесь в острословие насчет медиков и медицины. Как говорят в таких случаях: пригодится воды напиться…
— Ну уж, в твои нежные рученьки я б ни за что не хотел попасть! — Борис засмеялся и положил свою тонкую ладонь на широкую ручищу товарища.
— Девичьи пальчики. — Андрий сжал кисть Бориса. — Ребята, и как ему только удается работать в цеху?
— Во-первых, да будет вам известно, что я со вчерашнего дня на целую неделю — в исследовательской лаборатории, изучаем влияние… А, да что вам объяснять, вы темные люди, в заводских делах ничего не смыслите, производственное обучение проходили, бедняги, у Карги, шили с девчушками трусики и рубашечки для куколок, где уж вам разобраться в современных автобусах и в сварке… А пальчики…
Борис ловким движением выдернул руку и вроде бы только слегка чуть-чуть коснулся локтя Андрия, но тот вскочил от боли.
— Ну ты, каратист, дай бог тебе здоровья, еще, смотри, чемпионом мира станешь! Ты своего бригадира попотчуй так!
Борис в первые дни работы жаловался на бригадира: тот отнесся к юноше с недоверием — слишком уж хрупким выглядел новый электросварщик, но в конечном счете контакт, видимо, наладился, во всяком случае парень уже не пенял на шефа, хотя пока и не хвастался, вероятно из осторожности, — кто знает, что еще предстоит?
Андрий, потирая локоть, разглядывал свои руки: что ж, не так уж худо, пусть ребята не смеются, сейчас ему это как раз очень нужно — санитару без сильных рук не обойтись. Конечно, шприц в его ладони едва виден, коллеги шутят: для Андрия нужно заказывать специальный шприц фирмы «Гигант», и халат надо доставать там же, но это подшучивание ему не во вред, хорошо, что у него такие руки, — когда пришлось подымать и класть на носилки девочку, которую ранил камнем тот, ни с чем не сообразный, нахохленный мальчуган, который так и не смог объяснить, кто он такой и зачем все это сделал, — когда ее довелось класть на носилки, Андрий смог сделать это легко, ловко и деликатно, большие руки с широкими ладонями еще не означают, что у человека нет деликатности и нежности. Разумеется, Андрий не размышлял об этом в тот момент, не задумыва