И пусть бы публика хваталась за животы, хохотала до слез, захлебывалась смехом, когда ей показывают в театре комедию, и пусть бы она плакала и думала, страдала и мучилась, когда показывают трагедию, и пусть бы публика разом умолкала и застывала в торжественном молчании при встрече с АКТЕРОМ, о котором вы должны ей рассказать.
Отвечайте мне на это как угодно, а я вам еще скажу: да благословит их радость, да будет при них щедрость, и пусть встретятся им на пути страсть и любовь и научат отличать правду от неправды, потому что спокойствие и равнодушие не научат этому. Не сумеют научить.
Однако, — удивляется себе самой Стерницкая, — откуда взялось такое пышное красноречие? Обратись к ней кто-нибудь с такой речью, она бы на третьей фразе зевнула и еще через две — заткнула бы уши. Собеседник вправе был бы пожать плечами: а чего, собственно говоря, вы хотите? Какого лешего? Чтобы я написал о вас? Так давайте будем откровенны: мало ли такого писалось и публиковалось? Я знаю, — может он ответить, отводя от себя все упреки, слишком прямолинейно и потому неправильно поняв актрису, — театр погибает без славы или хотя бы популярности. Возьмем первое попавшееся сравнение: театру слава нужна, как голодному кусок хлеба. Воистину, — скажет он, — это так понятно, так по-человечески закономерно. Режиссерам и актерам хочется, чтоб их работа была зафиксирована. Они просят: остановите мгновение, каким бы оно вам ни казалось, прекрасным или не очень. Это не имеет значения — вы только остановите мгновение, одно-единственное, чтобы остаться, быть, существовать.
И вот представьте себе, — скажет завлит, — что от меня зависит, быть или не быть остановленну мгновению. Но ведь это парадоксально, даже несправедливо, даже комично. Имя театра, судьба его в б у д у щ е м зависит от меня, от какого-то там дилетанта?! Устойчивость во времени, известность театра, история его, летопись его — зависят от меня, от тех опусов, которые настрочу я или кто-нибудь другой по моей слезной просьбе. А что, если я слишком субъективен в своих суждениях? Малообразован, несведущ? И что, если я пройду мимо истины, буду фальшивить, выкручиваться ради моего театра, моих коллег? Либо, наоборот, стану поносить и унижать то, что достойно похвал и признания? Так как же быть? Без меня история театра будет выглядеть так, а со мной — иначе? Порой сказать правду — значит перечеркнуть жизнь людей, смысл их существования. Замолчать правду — значит обмануть не только современника, но и будущее.
Да нет, — может сказать завлит, — я все преувеличиваю, от меня ничего не зависит, я неспособен повлиять на ход событий, на ход развития театра, давайте привлечем к беседе истинно авторитетную особу — К. С. Станиславского, например, который уверял, что высказывать собственную точку зрения или впечатления от искусства имеет право не всякий критик. Общество, дескать, интересуется только идеями исключительных личностей, которые измеряют искусство и творчество с помощью логики, знаний, проницательности и чуткости гения, а всякий другой, посредственный ценитель, пробующий высказаться публично, зависит в первую очередь от своего здоровья, нервов, желудка, домашних дел. О, — может сказать завлит, поучительно и со знанием дела помахав перед актрисой указательным пальцем, — критик — это наихудший испорченный зритель, и впечатлительность его стерта, затрепана ежедневными посещениями театра. Завлит и сам хочет смотреть спектакль как обычный, не испорченный профессионализмом зритель. Чтобы просто радоваться искусству и растворяться в очищающем сопереживании.
Бога ради, да она, Олександра Ивановна, совершенно согласна со Станиславским и завлитом, что обществу интересны прежде всего идеи выдающихся индивидуальностей. Но может она знать, что должен делать их театр и их город, пока здесь явится выдающаяся индивидуальность, которая все поставит на свое место, все объяснит и решит все проблемы? Да и кто тут у них испорчен частыми посещениями театра? Мысль у здешних критиков — первозданна и чиста, и тот, кто хвалит, будет и дальше хвалить, не заботясь о боли в желудке или ссоре с супругой.
Ну вот, опять, — укоряет себя Олександра Ивановна, — и что она пустилась в пререкания? Так ничего не достигнешь. Все это надо отложить до другого, более подходящего случая, как и впечатления от киевской поездки, — она не отказывается окончательно от возможности подробного разговора, — нет, эта тема не исчерпана, — думает она, одновременно подойдя к зеркалу и внимательно приглядываясь к своему лицу: так какую же прическу она выберет для бенефиса? Что больше подходит для такого случая? Изысканность или скромность? Скромная изысканность.
Теоретизирования придется отложить. Конкретный случай — вот что ее сейчас по-настоящему интересует. Конкретный случай и конкретные события. А также возможные поступки. Свои и чужие.
В мировом масштабе все это — мелкие, локальные заботы. Между прочим, насчет масштаба. Есть разные соотношения: например, один к ста и — один к ста тысячам. Но в обоих случаях и сотая, и стотысячная долька имеют свое значение. Иначе не будет соотношения.
Послушайте, уважаемый завлит, а как было с нашим «Оптимальным вариантом»?
Как было? — может ответить завлит. — А что именно вас интересует? Разве вы сами не знаете, как было? Вы тоже голосовали «за», играете в этом спектакле. Было, как должно было быть. Так куда же вы клоните?
Я насчет тех новостей, которых вроде бы и нет в театре, — скажет она. И которые вроде бы не касаются — даже самую малость — «Оптимального варианта». Новости эти совершенно локального, местного масштаба. Один к ста тысячам. Маленькая Беатриче, маленькая девочка Беатриче — неужели она не задевает вас за живое? Ведь она смотрит вам прямо в душу и добивается, чтоб и вы не опускали стыдливых глаз (да, да, именно по этому поводу высказывание Бернарда Шоу, что самая смешная на свете шутка — говорить правду, только правду). Вы не заметили — она то совершенно одинокая, маленькая, очень маленькая на сцене, как птенчик, случайно залетевший сюда, а то вдруг выпрямится, и голос набирает силы, и слышишь особенность тембра — глубокого, грудного, и тогда все твое внимание сосредоточивается на голосе, как будто он живет у актрисы самостоятельно. Это голос взрослой женщины, мудрой и опытной, а сама Беатриче — девочка, тоненькая, хрупкая, но не покорная, так неужели же может так случиться, что люди не встретятся с этой девочкой, чтобы она могла заглянуть им прямо в глаза?
Артистка Стерницкая не так наивна, чтобы считать, будто спектакль Марковского, где играет главную роль Наталя Верховец, так или иначе решит важные моральные проблемы, касающиеся людей, которые будут сидеть в зале во время спектакля. Нет, Стерницкая никак не надеется, что зло будет начисто уничтожено, и черное обелится и очистится, и каждый начнет поступать по законам добра. Нет, нет, этого не будет, — но если после встречи с Беатриче хоть в одной душе что-то затрепещет, откликнется, родится — разве ж этого мало? Неужели вы допустите, чтобы спектакль, выражаясь театральным жаргоном, не увидел света рампы? Отмахнетесь от этого дела? Спектакль во что бы то ни стало надо спасти, иначе зачем вы в театре? И, бога ради, не спрашивайте, каким способом это можно сделать. Вот разве что вы в самом деле убеждены: спектакль не заслуживает внимания, и стыдно выпускать его на люди — ничего он никому не скажет и не откроет. Ну, тогда другое дело, тогда — конечно; на что вам лишние хлопоты — ради моих или Наталиных красивых глаз?.. Так что не спрашивайте, каким способом. Если уж вы нашли возможность защитить «Оптимальный вариант» и вывести его на сцену, и похвалить публично (да, да, я имею в виду рецензии), так неужели же не найдется способа защитить подлинное искусство?
«Ремонт все-таки придется делать, — говорит себе, сокрушенно вздыхая, Олександра Ивановна. — Только бы стены не выкрасили в зеленый цвет».
4
И. о. попросил остаться на вечернюю репетицию у Марковского. Хочет сопоставить впечатления. Две репетиционные точки у Маркуши пропали, потому что надо прикинуть и уточнить на сцене, как будет выглядеть программа бенефиса Стерницкой. Обложка «Украинского театра» светится красочным пятном в киосках. Лицо Олександры на фотографии — почти незнакомое, отчужденное. Я же говорю, что она и впрямь недурная артистка даже по самым высоким меркам, и все-таки пусть бы уже прошел этот юбилей. Не люблю торжеств такого плана, они утомляют меня, и после них по большей части мало что остается в памяти. Да к тому же никак не могу забыть, что из-за праздника Олександры не сумел поехать в Москву. Там проводится семинар завлитов, и получалось как раз так, что ехать надо было на период подготовки и проведения бенефиса. Ясное дело — дирекция не отпустила, а и. о. и слушать не хотел, чтобы я оставил свой боевой пост. Ну конечно, Олександра в этом не повинна, она же не нарочно родилась как раз пятьдесят лет назад.
Весь день — а то и до полуночи — просидим сегодня в театре. Потом автобуса не поймаешь, придется брать такси.
Месишь эту грязь между домом и театром, между театром и домом. Строительство новых кварталов пошло стороной, обходя нашу окраину. Домики низенькие, по уши увязли в землю, иногда среди зимы выглядят снежными сугробами, которые весной непременно подтают, потемнеют и бесповоротно соскользнут с лица земли. Весной они и правда кажутся еще меньшими, только и всего, что подмигивают миру окнами, пытаясь хоть что-нибудь увидеть, и эти окна приходится каждую неделю мыть — во время дождя в них летят, как в глаза, брызги воды из-под колес автомашин, а в жару оседает пыль.
В нескольких десятках метров от моего дома — железнодорожное полотно. Домишко трясется, окна дребезжат, кровать вот-вот сдвинется с места. Не раз снилось, будто я сплю на узкой вагонной полке. Я не питаю никаких чувств к этому старому с деревянными домиками уголку города, хотя именно здесь прошло мое детство. На пороге школы всегда приходилось думать о выпачканных в грязи башмаках. Как теперь — на пороге театра. Единственное, чего будет жаль, когда станут сносить наши хижины, — старой груши. Родит она в конце августа гнилушки, однако так обильно и густо, что можно на всю зиму насушить. Жена сушит кругленькие, не совсем еще спелые плоды на крыше дома. Без числа этих гнилушек остается в траве, растоптанных ногами. И тогда над головами — рои ос. Осо-циации. Ассо-циации. Ассоциаций «осы — театр» можно найти немало.