14 апреля на Вилла-делле-Орсолине появился Паволини. Он привез план, который по сути представлял собой последнюю попытку организовать сопротивление. План предусматривал создание оборонительного рубежа в Вальтеллине, севернее Бергамо. Никто из немецких военачальников, присутствовавших при обсуждении плана Паволини, включая самого обергруппенфюрера Вольфа, не высказался против него и не обмолвился о возможной капитуляции немецких войск. Муссолини был немногословен. Создалось впечатление, что он намерен одобрить план без обсуждения. Казалось, его голова занята другим: как достойно встретить смерть. Когда все же началось обсуждение и Грациани выступил с резкой критикой плана, обвиняя Паволини в том, что он многого не учел при его разработке, Муссолини спокойно сказал: «Никто не обязан ехать в Вальтеллину. Каждый пусть решает за себя». На следующий день Муссолини беседовал с отцом Эусебио, армейским капелланом, с которым прежде встречался в Гарньяно. Это была их последняя встреча. Муссолини находился в подавленном состоянии и выглядел как покойник. У него уже не было сомнений, что дело проиграно. Более того, было предчувствие, что его ожидает насильственная смерть [44] .
Через два дня его посетил другой священник, дон Панчино. «Давайте попрощаемся, отец, — сказал ему Муссолини, — благодарю за ваше заступничество перед Богом. Прошу Вас не оставлять меня в своих молитвах, я в этом очень нуждаюсь, так как знаю, что буду убит». Таким же обреченным и смирившимся он предстал перед Динале, старым революционером, знавшим его еще со времени пребывания в Швейцарии. «Я во власти горьких и мрачных предчувствий, — сказал он ему, — ими наполнен воздух». Видимо, ощущения надвигающейся катастрофы, пережитые им накануне ареста в Риме, вновь всплыли в его сознании. «Я чувствую себя распятым на кресте. Я много раз испытывал судьбу, и вот, наконец, она повернулась ко мне спиной. Перед смертью все верующие надеются на милость Божью. Как я им сейчас завидую! У меня все позади. Я играл до конца, но проиграл. Я оставляю этот мир без ненависти, без обиды, без гордыни. Addio» (Прощайте).
«Arrivederci» (Д o свидания) — ответил ему Динале.
«Нет, нет. Не надо иллюзий. Прощайте!» 16 апреля состоялось последнее заседание совета министров Социальной республики. «Следующая встреча, — объявил Муссолини, — состоится в Милане». Эти слова он произнес ироническим тоном, как бы напоминая всем, и прежде всего оппонентам, о своем триумфальном посещении этого города в декабре. В Гарньяно Муссолини чувствовал себя крайне неуютно и однажды, беседуя с Меллини, он признался: «Мне никогда не нравилась эта дыра; здесь я чувствую себя оторванным от народа. Рим для нас потерян, поэтому Милан будет столицей Итальянской Республики [45] ».
Вопреки советам Вольфа и Рана, ранним вечером 19 апреля Муссолини отправился в Милан под охраной немецких солдат во главе с командиром роты СД Отто Киснаттом и штурмфюрером СС Фрицем Бирцером, молодым человеком с печальным выражением лица, которому было поручено не спускать с дуче глаз ни на секунду.
Солнце уже клонилось к горизонту. Пора было ехать. Муссолини попрощался с Рашель в саду виллы Фельтринелли, обещав вернуться за ней позже. Рашель впоследствии рассказывала, что, прощаясь, Муссолини упомянул о Вальтеллине, как своем последнем оплоте в Италии, но у нее уже не было сил спорить с ним. Со своей сестрой Эдвигой он был более откровенен. Германия находится на пределе своих сил, сказал он сестре, после окончания войны ее территория будет поделена между Россией и западными союзниками. Что касается его самого (тут Муссолини не смог отказать себе в удовольствии в очередной раз продемонстрировать свое красноречие), то он готов «вступить в безмолвные просторы царства смерти».
В Милане Муссолини устроил свою резиденцию на первом этаже префектуры, располагавшейся в Палаццо Монфорте. В течение пяти дней к нему не иссякал поток посетителей. Нескончаемые разговоры, проходившие в острой, почти истерической атмосфере, восстановили его силы. Он приехал в Милан угрюмым, подавленным и безразличным, но к 20 апреля обрел спокойствие и уверенность. Он даже заговорил об организации обороны в Вальтеллине. По его мнению, сопротивление противнику в течение месяца дало бы возможность сформировать стабильное правительство и добиться почетного мира. Он энергично обсуждал идею создания антимонархистского фронта, предложив включить туда социалистов.
20 апреля Муссолини встретился с журналистом Г. Кабеллой, который, вопреки слухам о плохом здоровье дуче, нашел его в очень хорошем состоянии. По словам Кабеллы, Муссолини даже поправился по сравнению с их предыдущей встречей; он был приветливым и спросил журналиста, что бы он хотел получить на память о встрече. «Подарите мне вашу фотографию с автографом», — попросил Кабелла. Муссолини, следуя своей давней привычке, подписал фотографию с апломбом: «Год XXIII от начала фашистской эры». Создавалось впечатление, будто он считает, что фашистскому строю ничего не угрожает. Он добавил, что хотя его карьера как руководителя страны окончена, он верит в будущее Италии и в бессмертие идей фашизма.
«Вы действительно доверяете Шустеру?» — спросил Кабелла.
Муссолини посмотрел в окно, затем широко развел руки в привычном жесте и ответил так: «Он немного болтлив, но божьему человеку нужно верить».
«А что вы можете сказать о новом секретном оружии? Оно действительно существует?» — «Да, существует, — многозначительно сказал Муссолини, — несколько дней назад меня проинформировали об этом». Заговор против Гитлера представлял собой попытку повернуть ход истории вспять, но вскоре события приняли другой оборот.
Муссолини попросил Кабеллу ознакомить его с окончательным текстом статьи до ее опубликования в «Пополо ди Алессандрия». И некоторое время спустя его видели за правкой текста, которую он делал с привычной для себя скрупулезностью.
21 апреля, прибыв на встречу с Муссолини, Ран отметил, что в тот момент Муссолини выглядел спокойным и невозмутимым. Но послу показалось, что он уловил в его взгляде выражение предсмертной тоски. На столе Муссолини лежала книга стихов Мёрике. Такое настроение не могло сохраняться долго: каждый час поступали сведения о потерях, об отступлении войск, об оставленных городах. Военная катастрофа приближалась. 20 апреля Муссолини узнал о налете вражеской авиации на Болонью и поэтому отменил свое выступление в Миланском соборе после окончания праздничной мессы по случаю годовщины со дня основания Рима. 22 апреля поступила информация о продвижении войск союзников в долине реки По и о падении Модены и Реджо. На другой день была захвачена Парма и потеряна связь с Кремоной и Мантуей. Вечером того же дня партизаны вошли в Геную, а армия Тито заняла Фьюме.
Под натиском противника немецкие части стремительно отступали. Когда войска союзников были всего в 60 милях от Милана, стало ясно, что планам о месячной обороне в Альпах не суждено сбыться. Грациани полагал, что с военной точки зрения идея создания оборонительного рубежа в Альпах не выдерживает никакой критики, однако ему не удалось убедить в этом Муссолини и Паволини. Для них обоих значение этой операции заключалось не столько в военном успехе, сколько в том, чтобы ее проведением обеспечить торжество идей фашизма.
Его друзья и соратники пытались организовать побег из Италии. Буффарини-Гвиди предлагал ему скрыться в Швейцарии, бывшая любовница Франческа Лаваньини, находившаяся в Аргентине, прислала письмо, в котором умоляла Муссолини приехать к ней. Кларетта Петаччи предложила инсценировать автокатастрофу, после этого объявить о гибели Муссолини и, воспользовавшись замешательством, скрыться. Доктор Захариа вместе с одним из секретарей брался обеспечить побег в Испанию, а Тамбурини — даже в Полинезию. Но все предложения о побеге были им отвергнуты. Ему было суждено умереть в Вальтеллине. Его путь завершен, но идеи фашизма переживут его. В своем последнем выступлении перед группой офицеров, специально приехавших, чтобы услышать дуче, он с прежним блеском говорил о «бессмертии фашистской партии и фашистских идей».
Ему необходимо было позаботиться о безопасности семьи. 23 апреля он позвонил Рашели в Гарньяно и сообщил, что приедет, чтобы организовать ее перелет в Швейцарию. Однако через несколько часов он позвонил опять. Мантуя к тому времени была захвачена врагом, и угроза нависла над Брешией. Поэтому он сказал, что пробиться к ней не удастся. Ей надлежало отправиться в Монцу, там на королевской вилле ее встретит Барраку. Она должна оставаться на вилле, пока он сам не свяжется с ней опять.
Кларетта со своей семьей нашла приют в Милане, в доме майора Шпеглера. Муссолини пытался уговорить Кларетту бежать, ради этого он приехал к ней. Предполагалось, что все семейство будет вывезено самолетом в Испанию, но Кларетта отказалась лететь. «Я подчиняюсь своей судьбе», — написала она одному из своих друзей, повторив одно из любимых высказываний Муссолини, — что будет со мной, я не знаю, но я не могу идти наперекор судьбе.
В течение всего дня 25 апреля Муссолини оставался в Милане. Отвергнув все предложения о побеге из страны, он сохранял спокойствие, а порой выглядел безразличным. Иногда он позволял себе довольно резкие высказывания то в адрес немцев, то — английского короля, но в целом он провел день спокойно: приводил в порядок свои бумаги, принимал посетителей, готовился к поездке на север. Пошли слухи, что он покинет Милан в тот же день, 25 апреля, поэтому штурмфюрер Бирцер нервничал и несколько раз напоминал Муссолини, что он обещал не уезжать до возвращения капитана Киснатта из Гарньяно, где тот занимался отправкой багажа дуче. «Ситуация все время меняется», — холодно отвечал Муссолини и послал его в казармы Мути, чтобы раздобыть грузовики и бензин для будущей поездки. При этом он выглядел расстроенным, и, казалось, причиной этого было не то, что его положение стало критическим, а то, что он вынужден нарушить данное им слово.