Государь размашистым шагом ходил по невообразимому табору. Минутами вокруг не было ни одного русского. Случалось даже — только турки. Абсолютная уверенность императора в том, что с ним ничего не случится, уже сердила Бенкендорфа. Он хмыкал, втряхивал саблю в ножны и ни на шаг не отставал. Но от этого опасность не исчезала. Если захотят, зарубят обоих.
Для охраны оставались только пикет пехоты и гвардейская рота, расположенные на откосах высокого холма, обнимавшего лагерь. Нервозность довела Бенкендорфа до того, что он подтянул к Главной квартире Бугский уланский полк. Гнедые лошади гарцевали за ретрашементом, что отчасти успокаивало генерала. Переговоры шли в виду 25-тысячной турецкой армии, которая стояла напротив Варны, не решаясь атаковать русских, но и не позволяя ни на секунду забыть о своем присутствии. Что вселяло в турок неуместную гордыню. Попробуй выстави условия, когда у побежденных такой резерв!
Бабка императора Екатерина II иностранным волонтерам отказывала. А посредников на переговорах не терпела. Но тогда вся Европа была отвлечена на войну Англии в колониях. А сейчас занимается только Россией. Император делал все от него зависящее. Однако зависело-то не все!
Из Петербурга же сведения шли своим чередом. Узнав об очередном несчастье с Пушкиным, государь приказал главнокомандующему столицы П.А. Толстому, бывшему "отцу-командиру" Бенкендорфа, чья карьера теперь делалась не без помощи Александра Христофоровича, снова спросить поэта: "от кого получил он" богохульные стихи. И добавить, что "открытие автора уничтожит всякое мнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под именем Пушкина".
"Открытие автора". Поэт попытался приписать стихи покойному поэту князю Дмитрию Горчакову. В начале сентября он писал Вяземскому: "Мне навязалась на голову преглупая шутка. До правительства дошла, наконец, Гаврилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность".
Писалось с явной надеждой на перлюстрацию. Прочтут и успокоятся: Горчаков умер. Но кто же в здравой памяти примет блестящие, легкие строки "Гаврилиады" за чье-то творение, кроме пушкинского?
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Разве стихи Пушкина требуют подписи? Здесь каждое слово — подпись.
Чиновники, хоть и не слишком разбирались в стилях, Пушкину все-таки не верили. А потому председатель Государственного совета почтенный В.П. Кочубей (кстати, несостоявшийся тесть Воронцова) напомнил Толстому, что после дела "Шенье" за Пушкиным установлен "секретный надзор". А кроме того, Пушкина обязали подпиской не выпускать впредь никаких сочинений без рассмотрения цензуры. То же подтвердил Толстому и Голенищев-Кутузов. Оставалось только призвать самого поэта и потребовать разъяснений.
Пушкин показал: "…ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия и кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное".
Там, на юге, шеф жандармов должен был понять, что Пушкина оскорбили. За ним шпионят, его мучают.
Между тем под Варной были иные шпионы. Без голубых мундиров. И расхаживали они открыто — поскольку считались дипломатическими представителями. Но за ними требовался глаз да глаз. Например, наблюдатель Великобритании полковник Джеймс Александер, прежде находившийся в персидской армии. Он имел официальный статус. Род неприкосновенности. Гулял по лагерю с альбомом в руках. Зарисовывал русскую форму! А как по мнению Бенкендорфа, так делал наброски укреплений. Слава Создателю, они временные и ничего не стоят.
Александеру в русском лагере даже нравилось. Его привычный глаз выхватывал сотни деталей. Солдатские палатки шьют в один слой. Дождь если начнется, будет просекать. Офицерские удобны и двухслойны. Дерновая обкладка высотой около фута предотвращает затекание воды внутрь. Ремни и портупеи вешают на дерновую же стенку, огибающую несколько палаток зараз. Если неприятель прорвется в лагерь, из-за этого укрепления удобно будет стрелять.
Рядовые спят по шесть человек. На соломе, в шинелях. Русские вообще не любят раздеваться на ночь. Что в остальной части империи объясняется холодным климатом — не очень-то приятно менять одежду на сквозняке. А здесь застарелой привычкой.
Полковника удивила полевая часовня на насыпном холме. Большой тент на шестах был увенчан тремя крестами. Рядом с ним сколоченная из бревен звонница. Внутри несколько образов и серебряные лампады. За ними алтарь, перед которым постоянно сменяются молящиеся. То солдаты, то офицеры со снятыми фуражками и на коленях. Непривычное зрелище. Русские религиозны и весьма привержены своей странноватой ветви христианства.
Если турки захотят взять лагерь наскоком, им это вряд ли удастся. Он защищен редутами и укреплениями для пушек и мортир. Внутреннее покрытие опять же из дерна. Выложено отвесно. Щели амбразур прямые. По гребню бруствера установлены пушки. Частоколы из жердей ниже, чем в Англии.
Даже под крепостью шли маневра — не маневры, учения — не учения. Уланы в синих мундирах, грубых рейтузах с кожаными вставками по внутренней стороне ноги и в касках без плюмажей выезжали полк за полком. Серые, гнедые, вороные, рыжие лошади — всем полагался свой цвет, чтобы в сумятице боя ориентироваться не только по форме, но и по шкурам животных. Александер вмиг оценил это преимущество. Но сами кони мелких местных пород. Значит, на подножном корму. Выносливы, но не сильны в ударе. Впрочем, зачем уланам железный кулак? Они легкая конница, их смысл в наскоке.
Показалось странным, что русские легкие ружья подвешены через левое плечо за ремень и не приторочены к седлу. Они должны раскачиваться и мешать наезднику. Но если их приторочить покрепче, как в британской армии, будет сложно выхватывать.
Кроме того, странная манера езды. Всадники одновременно выбрасывают и локоть и носок ноги. Если прижимать носок, то всадник держится и бедром и коленом. Но маневры — одно. Бой — другое. Очень мало людей вылетело из седел. Опытные офицеры учат своих держаться по-казачьи.
Кроме Александера, английских "наблюдателей" хватало. Бенкендорф имел сведения, что эмиссары добираются в гористую сердцевину Крыма подбивать татар к возмущению. Татары готовили волнения под Бахчисараем, но больше, чтобы пограбить. Начади резать караимов, хотели забрать себе их дома. Тут всех и повязали. Но если дать разгореться… Никто ничего не гарантирует, когда в тылу у воюющей армии начинается мятеж.
Были и сведения на поляков. Они строили наполеоновские планы относительно Одессы. Польские офицеры, служившие в Дунайской армии, готовились захватить порто-франко, чтобы обеспечить прямую помощь из Англии и Франции восставшим соотечественникам в коронных землях Польши. Собирались ли соотечественники восставать? Хотели ли европейские державы предоставлять им помощь? Наконец, по силам ли было горстке офицеров захватить город? Все эти вопросы повисали в воздухе.
На переговорах Юсуф-паша отступал медленно. В день по шагу. В конце концов сошлись на том, что русские не возьмут город на саблю. Напротив, гарантируют жителям жизнь и скарб. Домов у них все равно уже нет.
Но помимо Юсуф-паши, в городе командовал присланный из Стамбула Капудан-паша. Он мог отказаться. Первому гарантировали большой пансион и мирное проживание в Одессе. Он никогда не увидит Стамбула! А хочет ли он его видеть? Его жен и детей казнят — у него будут новые.
Юсуф-паша удалился сообщить Каиудан-паше. Как и ожидалось, тот встал на дыбы — требовал возвращения к первоначальному варианту И тут визирь пошел ва-банк: доверил старейшинам города весть, что жителей обещали пощадить. Те открыто вышли из подчинения Капудану и заявили о себе как об особой стороне в переговорах. На следующий день они явились в русский лагерь, тряся седыми бородами и ожидая от самих гяуров услышать, что горожане, их жены и имущество останутся целы.
Государь усомнился, должен ли он вообще с ними разговаривать. Но его уверили: именно с ними и следует вести переговоры. Это отцы города. Из уважения к белизне их голов люди сделают так, как они велят. То есть откроют ворота.
Подумав, его величество явился к старейшинам во всем блеске своего милосердия. И дело было решено.
Все подпортил только Капудан-паша, наотрез отказавшийся сдаваться и затворившийся с горсткой воинов в цитадели.
Старики плакали, так как им обещали пощаду только при условии полной покорности. Если раздастся хоть один выстрел… На улицах и в руинах домов царил ужас.
Чтобы хоть отчасти смягчить сердце белого царя, ночью на русскую сторону галопом прискакал огромный конный отряд албанцев. Об их приближении известила дрожь раскаленной безводной земли, по которой копыта лошадей стучали, как по дну сковороды. Чтобы вклиниться между незваными гостями и лагерем, Бенкендорф приказал Преображенскому полку и трем эскадронам гвардейских егерей спуститься с горы. Каково же было всеобщее удивление, когда турецкие кавалеристы спешились, сняли оружие, достали котлы и сели на землю. Они не то чтобы сдались. А просто перешли от Капудан-паши, следуя за своим родным предводителем Юсуфом, чтобы тот не очутился у русских как в плену.
Последний уверял, что сейчас русским даже кошка дороги не перескочит. Откройте дверь и войдите в дом.
Были взорваны ворота со стороны порта, и русские полки вступили в Варну с развернутыми знаменами, барабанным боем и пением полковых груб. Каргина, представившаяся их глазам, не поддавалась описанию. Огонь батарей уничтожил целые кварталы. В развалинах кое-где прятались люди. Они не осмеливались ни сопротивляться, ни даже просто показаться победителям.