Авт.) хотел сделать надрез немного открытым, то хлынула такой великой ярость крови, что попала ему в лицо». Врачу эта «ярость крови» не понравилась, он сказал, что это плохое предзнаменование, но не оставил заботу о больном.
На утро замок Святого Ангела окружило огромное количество зевак. Все показывали на висящие на стене импровизированные веревки, судачили о небывалом побеге. Бедный кастелян совсем потерял голову и рвался «лететь» за Бенвенуто, его удержали силой. Папа, на удивление, отнесся к побегу спокойно и даже с некоторым самодовольством сказал губернатору:
«– Вот храбрый человек и вот изумительное дело; однако, когда я был молод, я тоже спустился с этого самого места».
Павел III говорил правду. Молодость его, тогда Александра Фарнезе, была бурной. Он был членом коллегии аббреавиторов, то есть составителей папских булл и прошений при папе Александре VI. Бес попутал молодого Фарнезе, и он подделал нужную бумагу. По законам того времени ему грозила смертная казнь. Папа Александр VI долго держал его в тюремной камере, размышляя, что с ним делать. Так и не успев придумать кару, папа неожиданно умер (случайно отравился). В недолгое папство Иннокентия III будущий Павел III и задумал обрести свободу. Его побег не был столь трудным и экзотическим, как у Бенвенуто, но ведь и на него надо было решиться. Он подкупил стражу, и его спустили вниз в корзине для белья. Внизу беглеца ждали друзья с лошадьми. Бенвенуто пишет с обидой: «Словом, он хотел похвастать губернатору, что и он в своей молодости тоже был мужественным и храбрым, и не заметил, что открывает великие свои негодяйства».
К папе в большом количестве приходили просители, среди них и кардинал Корнаро: «Как милости, просим освободить Бенвенуто, потому что он за свои дарования заслуживает особого отношения». Папа откровенно сказал, что держит ювелира в замке, «потому что он немножечко слишком смел» и о его пленении ходатайствовали «несколько своих» (читай Пьеро Луиджи, жестокий сын и его окружение), и что он, папа, хочет удержать Бенвенуто, как даровитого человека, у себя, создав ему такие хорошие условия, что он забудет о желании ехать во Францию. Вряд ли папа дал просителям такой развернутый и откровенный ответ, но суть дела Бенвенуто пересказал правильно.
Кастелян настаивал на расследовании дела: «Если кто-то из моих людей Бенвенуто помогал, то я хочу его повесить за горло на том зубце, откуда Бенвенуто сбежал». И повесил бы, можно не сомневаться, но тщательные допросы не обнаружили помощников.
Губернатор сам навестил беглеца и сказал такие слова:
«– Мой Бенвенуто, хотя мое звание такое, что пугает людей, я прихожу к тебе, чтобы тебя успокоить, и это я имею полномочие обещать тебе по особому распоряжению его святейшества, каковой мне сказал, что он и сам бежал оттуда, но что у него было много помощи и много товарищей, потому что он иначе не мог бы этого сделать. Я клянусь тебе благодатью, которая на мне, потому что я сделан епископом два дня тому назад, что папа тебя освободил и простил и он очень сожалеет о твоей великой беде, но старайся поправиться и считай, что все к лучшему, потому что эта тюрьма, которая, разумеется, была у тебя совершенно безвинная, станет твоим благополучием навеки, потому что ты попрешь бедность и тебе не придется возвращаться во Францию, мыкая свою жизнь то там, то сям. Так что скажи мне откровенно все дело, как оно было и кто тебе помог; затем утешайся, и отдыхай, и поправляйся».
Бенвенуто подробно рассказал про свой побег, и, кажется, ему поверили и перестали искать пособников. Все складывалось вроде бы благополучно. В папском дворце подробно обсудили эту тему. Губернатор обнародовал рассказ Бенвенуто, потом слово взял «обвинитель» Пьеро Луиджи:
– Всеблаженный отче, – обратился он к папе, – «если вы его освободите, он вам покажет дела еще побольше, потому что эта человеческая душа слишком уж предерзкая».
Дальше Луиджи рассказал такую историю. Бенвенуто повздорил с неким дворянином из прихода Санта-Фиоре. В свою очередь дворянин пожаловался на дерзость ювелира кардиналу собора, а тот пообещал, что «если он попадется ему в руки, то он выкинет дурь из его головы». А у Бенвенуто в мастерской была наготове пищаль, и когда кардинал пришел под его окна, негодяй чуть было не убил вышесказанного кардинала. По счастью, кардинал успел спрятаться за выступ стены, и это спасло ему жизнь. Но Бенвенуто все равно выстрелил и для отвода глаз убил голубя. Чем не причина, чтобы опять упрятать Бенвенуто в темницу?
– Послушайте, ваше святейшество, – сказал Пьеро Луиджи в заключение, – он еще и в вас выстрелит. «Эта душа слишком свирепая и слишком самонадеянная».
В свите «обвинителя» ту же нашелся вышеописанный дворянин, который подтвердил слова Пьеро Луиджи. Бенвенуто не было на этом судилище, но в книге он не преминул сообщить правду. Да, была размолвка с дворянином. Тот принес испачканное ртутью золотое колечко, оно требовало чистки. Чтобы кто-то, с улицы, вот так уверенно, да еще со словами «И поживей!» требовал у Бенвенуто такой пустяковины, когда он и так был занят по горло! Бенвенуто «вежливо» заявил, что он занят: мол, ищите другого ювелира, на что дворянин обозвал его ослом. Бенвенуто ответил… ну и так далее. Про кардинала он вообще ничего не знал, Бенвенуто не только в него не стрелял, он его и не видел. Дикая голубка сидела себе на яйцах, в нее стреляли по очереди все подмастерья (зверье! – Авт.), и никто не попал, а Бенвенуто поспорил и попал прямо в голову несчастной птице. Спорили «на кувшин греческого, того хорошего, от Паломбо-трактирщика». Вот и вся история.
Папа так никогда и не узнал правды, но он был умным, нельзя осудить человека за то, что он хотел выстрелить в кардинала и не выстрелил. Но он знал, что любимый сын от него не отвяжется, уж слишком тот был зол на Бенвенуто. Пока папа размышлял, как поступить, сами «злосчастные звезды» Бенвенуто вмешались в дело и решили его судьбу.
Страсти по Бенвенуто
Сам Бенвенуто пишет, что его продали за венецианское епископство. Кардинал Корнаро радел о некоем дворянине Андре Чентано, может быть, он был его родственником, неизвестно. У папы Павла III освободилось епископство, и он обещал дать его этому Чентано. Кардинал направился к папе напомнить об обещании, и тот сказал: да, помню, будет ваш Чентано епископом, но вы мне должны оказать любезность.
– О, конечно, ваше святейшество. Какую?
– Отдайте мне Бенвенуто.
Кардинал Корнаро смутился:
– Но ведь вы его простили. Что скажут люди обо мне и о вас, если он снова очутится в тюрьме?
Папа уговорил кардинала на сделку, обещая поместить Бенвенуто в нижней комнате замка, там, где был потайной сад папы. Это уже вроде и не тюрьма, а рай на дому. Павел III обещал, что ювелиру будут созданы идеальные условия для жизни, там он поправится, сможет принимать друзей. Когда Бенвенуто узнал о комнате в потайном саду, он взмолился:
– Не отдавайте меня папе. Живым я оттуда не выйду. Помогите мне бежать! Я велю завернуть себя в тюфяк и вывезти из Рима!
Кардинал Корнаро был в раздумье, но Андреа Чентано, будущий епископ, ускорил возвращение ювелира в замок. Корнаро мучила совесть, он успел предупредить Бенвенуто: не ешь папскую еду, я сам буду посылать тебе пищу в замок.
Жизнь в потайном саду была вполне сносной. К Бенвенуто действительно в любое время пускали посетителей, были книги, вкусная еда (он выполнял совет кардинала Корнаро), но мысль о свободе не давала покоя. Теперь ему для побега был необходим помощник. Среди посетителей нашелся нужный человек – старый знакомец, юноша-грек. Он был смел, добр, великолепно владел шпагой, предан Бенвенуто, но «легок на веру», то есть простодушен, как Кандид.
Бенвенуто придумал способ освобождения и долго уговаривал юного грека ему помочь. Но тот твердил, что Бенвенуто не прав, что весь город знает, что папа дал ему службу с жалованьем в 500 скудо, что нельзя пренебрегать милостью его святейшества. Но пленник знал цену этой «милости», он был настойчив и в конце концов уговорил грека помочь ему. Нам, читателям, Бенвенуто о своем плане не сообщил, но можно верить: он продумал все до мелочей. В последний момент все рухнуло. Юноша явился к Бенвенуто со слезами на глазах:
– Брат мой, ты хочешь погубить себя. Ради твоей жизни я решил тебя ослушаться. Умные люди сказали мне, что ты не прав. Тебе ничего не грозит.
Вряд ли юноша донес на Бенвенуто, но по простоте сердечной он, видимо, проболтался о задуманном побеге. Кара не заставила себя ждать.
Небольшое отступление
Папа Павел III (1534—1549)
Энциклопедия Брокгауза и Эфрона сообщает такие сведения: Александр Фарнезе происходил из знатной римской фамилии. Получил гуманистическое образование сначала под руководствам Помпония Лета, а затем во Флорентийской академии, состоял в переписке с Эразмом, Садолеттом и др. При Иннокентии VIII был сделан апостольским протонотарием, при Александре VI кардиналом, при его преемниках получал самые доходные епископства, вследствие чего положил основание знаменитому дворцу Фарнезе и построил не менее знаменитую виллу в своем поместье Больсена. Ни слова о подделанной булле, о заточении в замке Святого Ангела, а еще говорят: энциклопедии совершенно объективны. Без побега из тюрьмы образ папы как-то бледнеет.
Папе Павлу III выпала тяжкая доля бороться с реформаторским движением в Германии, лавировать между испанским и французским влиянием. Он то замирял Карла V и Франциска I, то пытался отстраниться от этих политических интриг, стараясь найти выгоду для церкви. А еще Павел III был последним папой, для кого вопросы искусства играли какую-то роль.
Кант пишет (совершенно замылили эту цитату от частого употребления!), что для него непонятны две вещи: звездное небо над нами и закон нравственности внутри нас. С законом нравственности Павлу III все было ясно, а что касается звездного неба, здесь было много тайн, ему тут все было интересно. Он был наместником Бога на земле, но астрология интересовала его не меньше, чем христианская догма. Коперник подарил ему свой труд «Об обращении небесных сфер».
В то время как Бенвенуто сидел в замке, совсем недалеко от него, в Сикстинской капелле, Микеланджело трудился над фреской «Страшный суд». Фреску заказал Павел III, в 1539 году работа была в самом разгаре. Когда Микеланджело работал, он обычно никого не пускал в капеллу. Папа не был исключением, и если ему надо было поговорить с художником, он присылал кого-нибудь с вопросом, будет ли сейчас уместен его визит. Вазари в своих жизнеописаниях сообщает: «Вместе с ним (с папой) пришел в капеллу мессер Биаджо да Чезена, церемониймейстер, человек придирчивый, который на вопрос, как он находит это произведение, ответил: “Полное бесстыдство – изображать в столь священном месте голых людей, которые, не стыдясь, показывают свои срамные части; такое произведение годится только для бань и кабаков, а не для папской капеллы”». Микеланджело обиделся, разозлился и, желая отомстить дураку-церемониймейстеру, как только он ушел, изобразил его в аду в виде Миноса, с большой змеей, обвивающейся вокруг его ног, среди кучи дьяволов. «Сколько ни просил мессир Биаджо папу и Микеланджело уничтожить это изображение, последний сохранил его для памяти об этом, так что и сейчас можно его видеть».
Тема греха и воздаяния за грехи очень волновала Павла III. Грешники и вероотступники множились в мире, как никогда: лютеране, протестанты, Англиканская церковь, а также убийцы, прелюбодеи и прочие. И Бенвенуто Челлини грешник, он достоин ада на картине Микеланджело. Сидит пока в темнице, и пусть сидит!
Дня через два после того, как юноша-грек покаялся в своем невольном предательстве, в потайную комнату ночью явилась стража. Бенвенуто подняли с постели, закутали в одеяло, привязали к стулу и отнесли в камеру смертников. Там его отвязали от стула, переместили на жесткий тюфяк, оставили при нем одного солдата и удалились. Солдат тут же принялся жалеть и утешать Бенвенуто, а как утешишь, если и так понятно – пленника ждет неминуемая казнь.
Бенвенуто это тоже понимал, а потому обратил все мысли к Богу. «За что?» – спрашивал он Всевышнего. Да, он убил человека, но это было совершено «для защиты моего тела, которым Его Величество меня ссудил; так что я не сознаю согласно повелениям, по которым живут на свете, чтобы я заслужил эту смерть». Он пришел к выводу, что случившееся с ним не справедливая кара Господня, а игра случая. Идет человек по улице, и вдруг камень на голову. Никто не бросал его, он сам вдруг сполз с крыши, и все это есть могущество звезд: «Не то чтобы они сговорились против нас, чтобы делать нам добро или зло, но это делается от их сочетаний, каковым мы подчинены». И все это потому, что он недостаточно крепок в вере, потому звезды и устроили ему «эту зловерность». Как мы видим, астрология была очень популярна в то время.
Утром произошла душераздирающая сцена, другого эпитета я не подберу. К двери камеры пришел мессир Бенедетто да Кольи, чтобы сообщить скорбную весть. Прийти пришел, а войти не решается.
– Почему он не входит? – спросил Бенвенуто стражника.
– Ему слишком жаль тебя, и он плачет.
«– О, войдите, мой мессир Бенедетто, – кротко сказал Бенвенуто, – потому что я вполне готов и решился; мне гораздо больше славы умереть напрасно, чем если бы я умер по справедливости…»
Разговор шел через закрытую дверь. Узник просил привести священника для последней исповеди, «чтобы соблюсти то, что нам велит святая наша матерь – церковь; потому что хоть она и чинит мне эту злодейскую несправедливость, я чистосердечно всех прощаю». Потрясенный и заплаканный мессир да Кольи не стал читать приговор, а бросился к дому супруги Пьеро Луиджи – госпоже Джероламе Орсини.
– Светлейшая госпожа, соблаговолите послать кого-нибудь к папе. Пусть он пошлет кого-нибудь другого к Бенвенуто. Я не в силах объявить ему приговор.
Тут же случилась рядом герцогиня, вдова герцога Алессандро. «Искажая лицо, она сказала»:
– Вот оно, правосудие, которое отправляется в Риме наместником Божьим! Герцог, покойный мой муж, очень любил этого человека за его качества и за его дарования и не хотел, чтобы он возвращался в Рим.
Госпожа Джеролама поспешила к папе, упала перед ним на колени, словом, в присутствии всей свиты закатила ему сцену. Бенвенуто меж тем в страшном напряжении ждал решения своей участи. Время шло, принесли обед.
– Ага, – сказал себе Бенвенуто, – «здесь превозмогла больше правда, нежели зловредность небесных влияний; и я молю Бога, если на то будет Его воля, чтобы он избавил меня от этой ярости», – и с удовольствием поел.
В час ночи Бенвенуто опять усадили на стул и отнесли на самый верх замка, на площадку рядом со статуей Ангела, вкладывающего меч в ножны.
Я не верю в рыдающего от жалости мессира да Кольи и прочее, как-то все это слишком театрально. Скорее всего, Бенвенуто поместили в камеру смертников для острастки. Это было что-то вроде ложного расстрела, постреляли в заключенных поверх голов, и назад – в тюрьму.
На площадке Ангела рядом со стулом Бенвенуто поставили кресло кастеляна. Состоялся разговор. Ночь, звездное небо, тишина…
– Видишь, я тебя поймал, – сказал сумасшедший кастелян, он очень сдал за последнее время.
– Да, – ответил Бенвенуто, – но видишь, я все-таки убежал, как и обещал. Но если бы я не был продан за венецианское епископство, ты бы меня здесь не увидел. А теперь мне безразлично, жить или умереть.
Кастелян пришел в жуткое волнение, начал говорить быстро и бессвязно:
– Увы, ах, ох! Он болен, но еще смелее, чем когда был здоров. Он опять улетит. Поместите его там, под садом, и больше никогда не говорите мне о нем!
Приказание было исполнено. «Под садом» находился страшный сырой подвал, вместо окна – малая дырка в стене, с потолка сочилась вода, вокруг полно тарантулов и прочей дряни, тюфяк тут же насквозь промок. Вначале вообще не кормили, но дали «духовную пищу», то есть бросили две книги – Библию и летописи Джован Виллани (писатель XV века, автор «Истории Флоренции»). «Так злосчастно я жил на этом тюфяке, насквозь промокшем, так что в три дня все стало водой; и я был все время не в состоянии двигаться, потому что у меня была сломана нога; и когда я все-таки хотел сойти с постели за нуждой моих испражнений, то шел на четвереньках с превеликим трудом, чтобы не делать нечистоты в том месте, где я спал».
Неужели в этой зловонной яме он и окончит свою жизнь? А он знал, что такое бывает, и часто. От полного отчаяния Бенвенуто спасли мысли о Боге и еще, конечно, характер и умение себе подбодрить. «Оружье наше – радость бытия» – кто это сказал? Не помню. Этот «слоган» всегда был в голове у Бенвенуто, он с ним родился. Вот образец аутотренинга: «…я сам себя утешал, размышляя, насколько бы мне было неприятнее при разлучении с моей жизнью почувствовать эту неописуемую муку ножа, тогда как, будучи в таком положении, я с нею разлучался в сонном дурмане, каковой стал для меня гораздо приятнее, чем то, что было прежде».
Свет попадал в его камеру часа на полтора, в это время можно было читать. Потом глаза привыкли к темноте, и время для чтения само собой увеличилось. Но в какой-то момент он решил – все, хватит! Пора кончать этот ужас. Он обнаружил в своей темнице толстое бревно. Ему удалось придать этому бревну такое положение, что при легком толчке оно бы непременно обрушилось ему на голову и размозжило бы ее сразу. Но в тот час звезды не хотели его смерти. Как только он изготовился ударить по бревну, неведомые силы подняли его и отбросили в сторону на четыре локтя, то есть на два с лишним метра. Он упал навзничь и от потрясения потерял сознание. Стражники решили, что он умер, все его жалели: «Так вот как окончил жизнь такой редкий талант!» Бенвенуто очнулся. Тогда его «тюфяк, который, весь промокший, стал как макароны», выкинули, принесли новый, сухой, и заперли дверь. Бенвенуто уже не думал о смерти. Он опять верил в свою избранность и в божественное провидение. На стене углем он нарисовал распятие и молился ему без перерыва. Говорят, этот рисунок – кривой, косой, полустертый – сохранился по сей день, и его показывают туристам. Подрисовывают небось по ночам, но я гидов не виню, такая у них работа.
Бенвенуто страстно пишет о Боге, однако Дживелегов, например, сомневается в глубине и истинности его веры: «Его отношение к Богу носило чисто договорный характер: du ut des. Как вообще у людей его типа: сегодня он верит в Бога, а завтра в черта. И каждый раз вполне искренне». По-моему, Дживелегов к нему слишком строг. Именно искренность его все искупает, он сам пишет, как болтается между астрологией и верой. И еще Дживелегов: «…когда жизнь течет гладко, в суматохе житейской сутолоки, среди постоянно сменяющихся работ и заказов Бог не вспоминается совсем. Особенно часто Бог приходит на память в тюрьме. В замке Св. Ангела… Бенвенуто поневоле думает о Боге. И мы знаем, что он додумался до видений».
А видения у Бенвенуто были замечательные. Во сне он увидел прекрасного юношу, который призывал его не падать духом и уповать на могущество Бога. Сам вид этого юноши и слова его настолько вдохновили Бенвенуто, что он тут же взял сырые кирпичи, а их было в камере великое множество, и стал тереть их друг о друга, потом из пыли сделал кашицу – чем не чернила? Теперь нужно было стило.
Хожу в каморке, голову терзая;
Затем, к тюремной двери ставши боком,
Откусываю щепочку у края…
Это его стихи, он написал их позднее, описывая все свои муки. Он действительно зубами откусил щепку и написал «на некоих листах, которые имелись в книге Библии», свои первые в жизни стихи:
Мой дух, поникший в горе,
Увы, жестокий, ты устал от жизни!
Когда ты с небом в споре,
Кто мне поможет? Как вернусь к отчизне?
Дай, дай мне удалиться к лучшей жизни.
Помедли, ради бога,
Затем, что небо к счастью
Готовит нас, какого мы не знали.
Я подожду немного,
Лишь бы Творец своей всевышней властью
Меня от горшей оградил печали.
Я не знаю, улучшил ли перевод эти стихи или ухудшил, и вообще не берусь судить об их качестве. Главное, у Бенвенуто теперь было занятие. Поверьте, писать стихи так сладко. И все бы хорошо… «Только великое мучение мне причиняли ногти, которые у меня отрастали; потому что я не мог до себя дотронуться без того, чтобы себя ими не поранить; не мог одеваться, потому что они у меня выворачивали то вовнутрь, то наружу, причиняя мне великую боль. Кроме того, у меня умирали зубы во рту; я это замечал, потому что мертвые зубы, подталкивая те, которые были живы, мало-помалу продырявливали десны, и острия корней вылезали сквозь дно ячеек… Я их вытягивал, словно вынимал кинжал из ножен, безо всякой боли и крови». Когда Бенвенуто пишет так просто и понятно, его ужасно жалко.
1 августа у всего католического мира был праздник, а бедного Бенвенуто вдруг перенесли в подземную пещеру в основании замка. В этой пещере заморили голодом проповедника Фойано. Этот достойный муж был последователем Савонаролы и ярым врагом Медичи. При осаде Флоренции в 1530 году он показал необычайное мужество, потом был выдан папе Клименту VII и посажен в эту пещеру.
После побега прошло четыре месяца, нога у Челлини совсем зажила, он вполне бы мог идти сам, но стражники боялись его, «словно ядовитого дракона». Его связали и, как куль, понесли на руках. Бенвенуто с ужасом ждал, что его бросят в «провал Саммоло». Был там в замке глубочайший колодец, куда бросали людей живьем и забывали про них. Очутившись в пещере, он обрадовался, что еще дешево отделался, и принялся за молитвы.
На следующий день явились те же люди и тем же способом вернули его на прежнее место к нарисованному на стене распятию. Зачем его носили по замку туда-сюда – непонятно. Сам Бенвенуто винит во всем безумие кастеляна. Герцог Пьеро Луиджи внушил сумасшедшему, что в его болезни виноват именно Бенвенуто и ему необходимо умертвить пленника любым способом, чтобы не умереть неотмщенным.
Надиктовывая секретарю текст «Жизни…», Бенвенуто явно упивался прожитыми страданиями, повторно испытывая мистический и религиозный экстаз. Нельзя разобрать, где здесь реальность, а где вымысел, так сказать, композиция требует. Я думаю, что и сам Бенвенуто этого не знал. Он молился, писал свои капитоло – поэму в терцинах, поддерживая себя в состоянии транса. Он уже не разбирал, сон это или явь. Замечательно описание его главного видения – вот такие галлюцинации бывают у ювелиров! И дата точная указана – 2 октября 1539-го – без семнадцати дней год после ареста.
Постоянно пребывая в темноте, он молил Бога об одном – увидеть солнце если не в яви, то хотя бы во сне. И увидел – да какое! Утром явился к нему некто прекрасный, может быть – ветер, и «унес его прочь». Улочка, неизвестно какая, лестница, а над головой шар солнца. «Так я стоял, вперив в него глаза», и вдруг увидел, что солнце осталось без своих лучей и стало «словно сосуд с чистейшим расплавленным золотом». Потом он увидел, как «посередине сказанного солнца что-то начало вздуваться и как росли эти очертания этого самого вздутия, и вдруг получился Христос на кресте из того же вещества, что и солнце; и он был такой красоты в своем всеблагостном виде, какой разум человеческий не мог бы вообразить и тысячной доли». Затем Христос начал «подвигаться в ту сторону, куда ушли его лучи, и посередине солнца снова что-то начало вздуваться, как уже было раньше; и когда вздутие возросло, оно вдруг превратилось в образ Прекраснейшей Мадонны, которая как бы восседала очень высоко со сказанным сыном на руках, с прелестнейшим видом, словно смеясь. Когда это удивительное дело пробыло у меня перед глазами немногим более одной восьмой часа, оно от меня ушло; и я был перенесен на мой одр». Дивное видение во славу святого искусства! Бедный Бенвенуто, как он тосковал по своей работе!
Папа Павел III (продолжение)
Текст в «Жизни…» Бенвенуто плотный, своязычный, страстный, читать его надо очень внимательно. При первом чтении я решила, что все ужасы, случившиеся с Бенвенуто в замке, творились по приказанию безумного кастеляна, но при втором прочтении стало совершенно ясно, что папа вовсе не «забыл» о своем пленнике, все было согласовано и сделано по его распоряжению. У русских очень популярна идея, что царь добрый, он за справедливость, но окружение коварно, оно ему все врет и мутит воду. В этом есть своя правда, но окружение не столько коварно, сколько угодливо. В том, что Бенвенуто 15 месяцев провел в тюрьме, виноваты еще и «личные отношения». Бенвенуто виноват – человека зарезал, но Павел III сам устроил этот «маскарад» в День святых Марий, сам дал слово, сам взял его назад – такова нравственность властей.
А ведь папа Павел III вовсе не был злопамятным и коварным человеком. Сам он главным своим недостатком считал непотизм (nepotis – внук, потомок), как пишет словарь – «замещение по протекции доходных или видных должностей своими людьми», проще говоря, родственниками. Он и церковную карьеру сделал благодаря непотизму. У него была сестра, красавица Джулия, она вышла замуж за Франческо Орсини, что не помешало ей стать возлюбленной папы Александра VI. Джулии было семнадцать лет, Александру VI шестьдесят, он был без ума от юной возлюбленной. Каждое ее слово было законом, она и достала брату кардинальскую шапку.
У папы Павла III в прямом смысле не было семьи, но был побочный любимый сын, два внука – Алессандро и Оттавио – и куча родственников. Все они требовали земли, богатства и чинов. Для них он и старался, они были его отрадой, а при этом надо было вершить дела церковные и политические. Он с ними справлялся, энциклопедия пишет, что он был умный и ловкий политик, но действовал часто под большим нажимом и без истинного воодушевления.
Все свое правление Павел III вынужден был лавировать между императором Карлом V и королем Франциском I. Император и король, Габсбурги и Валуа, то воевали, то при посредничестве папы замирялись. Но при их замирении сами собой умалялись преимущества папства. Сейчас, после заключения в Ницце в 1538 году десятилетнего перемирия, империя и Франция находились в состоянии мира, но отношения у папы с Карлом V были таковы, что ему было выгодно не выказывать симпатии Франциску. Может быть, дело было в Милане, куда Павел III мечтал посадить своего сына Пьеро Луиджи. Не знаю. Но Франциск I желал во что бы то ни стало получить Бенвенуто, а папа не желал идти у него на поводу. Вот и вся история.