Он снял один ряд плитки, попытался приладить их снова, потом в глазах его отразился ужас беспомощности. Достал телефон. Позвонил куда-то.
«ой ой, извините, совсем забыл, мне надо срочно в Сремску Каменицу, меня там ждут в суде для дачи свидетельских показаний!»
повел, значит, Горан Наташу в ресторан, жены - они ж такие, любят в рестораны, надо им! А там за соседним столом парни повздорили, подрались. Горан их, значит всех угомонил и держал под контролем до приезда полиции! А теперь вот в суд надо, никак без него не разберутся! А это все он завтра доделает, честное слово!
мы с Женей по быстрому, пока не застыло, сняли психоделию с пола, заделали раствором (чтоб не пропадал) дырки во дворе, придумывая попутно для Горана кары.
Вечером я пошел в продавницу за хлебом и увидел у прилавка Горана. «Пойдем, Горан, выйдем, поговорим, а то тут народу много?»
«Эээээ.... а зачем?»
да он же боится, что я буду его бить! - вдруг догадался я. Это меня умилило (обычно меня никто не боится), и я немедленно вошел в роль супер-терминатора:
«Завтра с утра придешь переделывать. Сегодня - ни капли! Jел ти jасно?!?»
сработало.
Что-то недоволен я, как выходит рассказ про Горана. Получается обычный хитрый говнюк, и совершенно непонятно, почему бы просто не перестать обращать на него внимание. А на самом деле это был просто старый избалованный ребенок. Совсем незлой. Которого, может, когда-то и стоило бы отшлепать, но сейчас явно поздно.
К тому же - эта улыбка... Нет, не мог я злиться на Горана.
Последняя попытка приспособить Горана к делу была произведена, когда (после очередного выкидона) Наташа от него ушла, и он стремительно стал погружаться в вязкую мутную трясину.
Некая московская тетушка, по тем же паническим причинам, решила прикупить себе в Сербии «запасной аэродром». По сербски она не справлялась, пытаясь обойтись бесполезным инглишем, и я почему-то стал помогать ей с переводом. Сейчас думаю, денег надо было за это брать, а то тетушка не особо душевная и со стремлением сесть на шею.
(куда, кстати, подевался тот протяжный чуть провинциальный московский говор? Как у Гиляровского (сквозь текст)? Который еще слышан в старых радиопостановках? Когда он сменился на этот жеманный интеллигентский новояз? Пустой вопрос - туда же, куда и москвичи. Я и сам так говорить не умею).
Квартирка ее требовала ремонта, кое-что мы сделали сами (редкая в Сербии возможность заработка), кое-какую работу подогнали друзьям, а на плитку в кухне я решил попробовать задействовать Горана. Тем более, что он уже вился вокруг этой квартиры, заходил посмотреть «како иде» и всячески напоминал о своем, ценного мастера, существовании. Ладно, думаю. Придется, конечно, заходить проверять, чтоб не косячил - но жалко же старика.
Зайдя утром к нему и предвкушая, как он обрадуется работе, на которую так страстно намекал все это время, я обнаружил его скорчившимся на кровати, закрыв голову подушкой. На столе стояла почти выпитая пластиковая бутыль домашней ракии, в которой оставалось на пару пальцев.
«Опет пиjеш?»
«Jа? Не... не...»
В полном противоречии с сказанным, взял бутыль со стола. Вначале предложил мне - будешь?
«Пусти то... `очеш на посао?», - по инерции спросил я.
Горан сделал глоток.
«Ладно, вижу, устал. Завтра?»
Горан сделал глоток. В глазах его появились признаки жизни.
«Мишико!»
почему-то он, с некоторых пор, начал называть меня так, на грузинский манер. Видимо, услышал у нас «Мишка» - и преобразовалось.
«... давно хотел тебе сказать, что ты очень, очень хороший человек. Я хочу тебе подарить... маленького пёсика! Щеночка!»
уаааауыыгыгыкабырвалг.
«Короче, восстанавливайся тут, но без фанатизма, а завтра ко мне зайди!»
На следующий день Горан не появился.
Умер Горан через пару месяцев, в середине зимы, я к тому времени уже уехал в Россию. Через несколько месяцев, вернувшись, я встречал гораново фото на смртовницах (оповещениях о смерти), развешанных на столбах вдоль улицы вниз, в город. Там он еще молодой.
Никто больше не кричит от горанова дома «Мишико!» и не улыбается детской улыбкой.
Жалко.
3. Миле
был у Миле потихоньку ветшавший старый родительский дом (сам-то он давно отселился од својих в новый, на той же улице). Потом старики померли, дом стоял пустым и продолжал разрушаться. Иногда только собирал он гостей на роштиль (жареное мясо) на удобно расположенной над улицей террасе, собирал там виноград, или селил кого на несколько дней.
а потом стали доноситься странные вести: русские полудели и ломанулись в огромных количествах в Сербию. В общем-то, в деревне это понимали: многие тут в свое время были вынуждены бежать от наступающих вражеских войск из Хорватии и Боснии, с тем, что успели увезти в прицепе трактора. Такое не забывается. Но эти были какие-то странные: денег у них было неприлично для беженцев много и вели себя они себя заносчиво и замкнуто, на сигналы местного дружелюбия отвечая вопросом: ду ю спик инглиш? Ну, ладно, таких, значит, прислали, бракованных. Все равно мы к русским привыкли относится хорошо.
Русские принялись скупать квартиры и дома, и цены подскочили вдвое. Миле почесал в затылке, снял железную крышку с печки смедеревац и написал на ней «Продается дом».
Вскоре появилась Юля, которая Миле чрезвычайно понравилась. Возможно, в нем даже пробудилась некая реликтовая галантность, что сразу же стало в деревне предметом шуток (этим только дай зацепку!). Юля носа не задирала, часто улыбалась, и злым инглишем не мучала, пытаясь добиться межславянского понимания. В особо трудные моменты, звонила своему мужу (что это за муж такой, почему в России, пока жена вместо него с бумажками бегает, непонятно), который изъяснялся на достаточно вразумительном (хоть и с путаницей в грамматике и слишком мягкими гласными) сербском.
А еще Юля сразу начала красить, штукатурить и вычищать старый хлам из дома. Удивительно для сербской женщины, которая никогда такой ерундой (мушка посла, мужское дело) заниматься не станет, а вместо этого лучше пойдет на кафу к соседке, посидеть в теньке, поговорить о том, какие все мушкарци козлы.
Ну, ладно, возможно, подумал Миле. Культурные особенности национальных меньшинств. Толерантность. Прогресс. RLM (Russian Lives)! А может, ничего такого не подумал, а просто удивлялся.
В общем, появилось в жизни Миле приятное разнообразие. Идя вниз в продавницу по хлеб, или возвращаясь обратно, он обязательно застревал у верхней калитки, заглядывал во двор, а то и просто, не стесняясь, заходил, и спрашивал: Чем занимаешься? Покажи, чего сделали! А там теперь у вас чего?
Иногда заходил и в дом.
Соседи этим возмущались, и проходя мимо и снова увидев вальяжного Миле на террасе, в кресле под виноградом, кричали ему:
«Миле, ты чего, им дом вместе с собой продал?»
А колчерукий сосед Савва, тоже любитель постоять у калитки потрещать о том о сем (при этом никогда без приглашения не заходя внутрь) так и вообще возмущался:
«Да гоните вы его, дурака старого, в шею! Он к вам как к себе заходит, без стука, совсем края потерял!»
«Да, ладно, пусть его, старый же человек, смешной, добрый, не мешает...»
Не знаю, как я отнесся бы к тому, если б дома кто-то из соседей вот так вот бы зачастил, но гнать Миле в шею совершенно не хотелось. Очень искренне у него все получалось.
Похож он (приземистый, массивный) был на какую-то местной балканской породы ворону, с крупными чертами лица и выдающимся мясистым носом. В разговоре все время прихахатывал от дружелюбия. Ну, и его можно было немедленно приставить к делу: сунуть какой-нибудь (непривычно после России грандиозный) счет за электричество: посмотри, чего это они там насчитали? Миле нацеплял на нос очки и вникал.
А если мне было не до него, я просто уходил заниматься своими делами, оставляя его на Юлю - пусть практикуется в сербском, Миле для этой цели подходил идеально.
Разок мы попытались натравить Миле на газовщика. Газовая труба физически в доме была, необходимо было одно небольшое действие, но маjстор никак не приходил по загадочным балканским причинам (хотя все время обещал, не буду рассказывать, добывание газовщика - отдельная смешная история, но боюсь погрязнуть). Миле нацепил на нос очки и торжественно заявил: «Сада jебатћу им матер!» (сейчас всех выебу!)
«Але! Але! Ты кто? Где живешь? У меня тут русские мои замерзают! Как какие? Мои! Чего непонятного? Ты где живешь, в городе или на селе? Фамилия какая? Отца как зовут? Адрес говори, сейчас приду!»
Газовщик клятвенно пообещал прийти завтра, заблокировал от греха наши телефоны навсегда и так никогда и не появился.
А Миле поучительно меня наставлял: «Мораш бити безобразан!» (пожестче с ними надо, пожестче!).
Сквернословил Миле страстно, артистически и, кажется, неосознанно. Через каждые несколько слов (связуя оныя) из него выскакивало, с нажимом, звонко и задорно - «у пићку материну!»
(я даже предположил слабовыраженный синдром Туретта, но нет. Так говорят многие. Вообще, в Сербии нет лицемерного пуританства, типа как в России, и слова - просто слова).
при этом Миле был самым образованным на всей улице, в прошлом - инженер (по другим данным - контрабандист, возил итальянские джинсы из Триеста), и любил иногда, взгромоздившись в кресло на террасе, задвинуть за умственное (не помню уж, сколько там римских императоров родилось на территории Сербии? Десять? Одиннадцать?).
Вдовец, жил он в большом двухэтажном доме с сыном Николой, который казался совершенно нездешним. Никола говорил негромко (как это? негромко в Беочине?) , разбирался в компьютерах, работал на каких-то американцев, знал английский, любил читать. Кстати, и Миле любил чтение. Но перевод на сербский Водолазкина, который мы подарили Миле на день рождения, прочитал именно Никола (Миле: я читаю только Достоевского и Чехова! А это что-то,