Пойдем по следу,
и матерь Гренделя
не сможет скрыться —
вот мое слово! —
ни на пустоши,
ни в чащобе,
ни в пучине, —
нет ей спасения!
Ты же нынче
скорбящее сердце
скрепи надеждой,
ибо я знаю твое желанье!»
Старец воспрянул;
благословил он
Бога за речи
храброго мужа.
Был скоро для Хродгара
конь оседлан,
скакун волногривый.
Правитель мудрый
ехал, державный,
и с ним дружина,
его щитоносцы.
Ног отпечатки,
тропа тореная
вела по равнине,
путь указуя
в лесную чащу,
к Сумрачным топям
(лучшего витязя
мертвое тело
там волокла она,
друга Хродгара
и его соправителя).
Дальше направились
высокородные
к скалам гранитным,
к теснинам темным,
где меж утесов
стези кремнистые
шли над ущельем,
кишащим нечистью;
вождь — впереди,
а старейшины ехали
сзади, дабы
не сбиться со следа, —
вдруг перед ними
явились кручи,
склоны, поросшие
мрачным лесом,
камни замшелые,
а ниже — волны,
кипящие кровью.
Горько оплакивали
скорбные даны
долю Скильдингов,
горький жребий,
судьбу героя,
когда сыскали
меж валунами
на побережье
голову Эскхере.
Видели воины,
как омут вспенивался
горячей кровью
(рог боевую
пел погудку);
спешившись, конники
тут же приметили
червоподобных
подводных чудищ,
игравших в зыбях,
лежавших на отмели,
морских драконов
из тех, что часто
в час предрассветный
парусу путь
преграждают в море,
ища поживы;
хлынула нечисть
прочь, злобесная,
едва заслышала
звуки рога;
тут воин гаутский
стрелой из лука
пресек на водах
жизнь пучеглазого —
прямо в сердце
вошло стрекало, —
и змей, влекомый
потоком в море,
смертельно раненный,
все тише бился;
кабаньими копьями,
крюками острыми
его забагрили
и скоро вытянули
на сушу диковинного
волноскитальца,
выходца бездны.
Беовульф к бою,
страха не знающий,
надел кольчугу,
доспех, сплетенный
руками искусников,
наряд, который
должен был в бездне
служить дружиннику, —
ратнику нужен
покров нагрудный,
хранящий в сечах
мечедробящих
сердце от раны,
жизнь от смерти;
и шлем сверкающий
нужен воину
в бучиле темных
водоворотов,
кров надежный,
увитый сетью
и золоченым
вепрем увенчанный
(так он умельцем
лет незапамятных
был выкован дивно,
что ни единый
удар в сражении
ему не страшен).
Также герою
стало подспорьем
то, что вручил ему
вития Хродгаров:
меч с рукоятью,
старинный Хрунтинг,
лучший из славных
клинков наследных
(были на лезвии,
в крови закаленном,
зельем вытравлены
узорные змеи);
в руке героя,
ступить решившегося
на путь опасный,
на вражью землю,
тот меч не дрогнет —
не раз бывал он,
клинок остреный,
в работе ратной.
Теперь, отдавая
оружие воину,
его сильнейшему,
не хвастал сын Эгглафа
своей могучестью,
как прежде случилось,
когда упился он
брагой на пиршестве, —
не он ведь решился,
жизнью рискуя,
на подвиг в пучине,
чем честь и славу
свою поущербил!
Но не таков был
герой, надевший
одежды битвы.
И молвил Беовульф
сын Эггтеова:
«Славный! припомни,
наследник Хальфдана,
теперь, даритель,
когда я в битву
иду, о всемудрый,
что мне обещано:
коль скоро, конунг,
я жизнь утрачу,
тебя спасая,
ты не откажешься
от слова чести,
от долга отчего,
и будешь защитой
моим сподвижникам,
дружине верной,
коль скоро я сгибну;
а все сокровища
твои, о Хродгар,
дары, за море
послать должно Хигелаку —
пусть он узнает,
гаут державный,
поймет сын Хределя,
взглянувши на золото,
что встретил я
щедрого кольцедарителя
и этим богатством
владел до срока;
а меч мой наследный
отдайте Унферту —
пускай муж сильный
моим владеет
клинком каленым.
Я же стяжаю
победу Хрунтингом
или погибну!»
Завет измолвив,
не стал ждать ответа,
но прянул прямо
в бурлящие хляби
вождь гаутский —
морские воды
над ним сомкнулись.
Ко дну он канул
(был переходу
дневному равен
путь через бездну),
а там злобесная,
вод владычица,
бурь хозяйка
встретила, лютая,
героя, дерзнувшего
проникнуть сверху
в ее пределы;
и, выпустив когти,
в охапку воина
она схватила,
но был в кольчуге,
в наряде ратном
неуязвим он —
не по зубам ей,
кровавогубой,
сбруя железная,
сеть нагрудника, —
и потащила
пучин волчица
кольцевладельца
в свой дом подводный,
и зря он пытался,
страха не знающий,
достать врагиню,
его влекущую,
мечом ужалить;
морские чудища,
клыками лязгая,
грызли железо.
Так в скором времени
он оказался
в неведомом зале,
который кровлей
был отмежеван
от вод прожорливых,
от бездн холодных,
чертог обширный;
и там при свете
огня, в сиянье
лучистого пламени
пред ним предстала
пучин волчица,
женочудовище.
Тогда он с размаху,
сплеча обрушил
железо тяжкое —
запело лезвие
о голову чудища
погудку бранную, —
но тут же понял он,
что луч сражений
над ней не властен,
ее не ранит
меч остролезвый,
он бесполезен
здесь, в этой битве,
шлемодробитель,
издревле слывущий
острейшим в сечах,
всесокрушающий —
впервые слава
меча лучистого
тогда помрачилась!
Но тверд был духом
и помнил о славе
вершитель подвигов,
родич Хигелака:
он прочь отбросил
искуснокованый,
наземь кинул
клинок свой бесценный,
и сам, разгневанный,
себе доверился,
мощи рук своих.
(Так врукопашную
должно воителю