роля Хродгара не видать, как и Унферта-братоубийцы, как и королевского герольда Вульфгара. Не было в зале и королевы Вальхтеов. Король, должно быть, уже захмелел и заснул в объятиях своих крестьянок или служанок. Легко вообразить себя коронованным королем всех собравшихся, более подходящим правителем для страны, чем старый толстяк, озабоченный скорее пьяным медом и сельскими прелестницами, нежели благосостоянием страны.
Воздух в зале загустел от дыма и испарений, от множества самых разнообразных запахов. Беовульф прихватил свой золотой рог и оставил трон. Его то и дело останавливали мужчины и женщины, все хотели прикоснуться к герою, поблагодарить, поговорить. Но в конце концов он добрался к короткому коридору, который вел на балкон, озирающий море.
— Так быстро напраздновался? — спросила его Вальхтеов, стоящая на балконе в лунном свете, оживляющем ее бледную кожу и золотые волосы. Она поеживалась на холодном ветру, куталась в тяжелый плащ из тюленьих и медвежьих шкур. Беовульф удивился, увидев ее без сопровождения.
Он взглянул на свой рог и поразился его блеску. Казалось, лунный свет творил чудеса. Снова посмотрел Беовульф на Вальхтеов.
— Я теперь с ним никогда не расстанусь, — сказал он, поднимая рог повыше. — Умру с этим сосудом, полученным из рук твоих, государыня.
— В нем нет ничего от меня, в этом роге, — равнодушным тоном возразила королева. — Никогда ничего не было. Всего лишь один из предметов похвальбы моего мужа. Говорят, что в молодости он из-за этой безделушки убил дракона. Не знаю, не видела.
Беовульф опустил рог, почувствовал себя каким-то дурачком. Палец его огибал золотой чеканный узор.
— Государыня осуждает убийство драконов?
— Я этого не говорила Хотя можно усомниться, что живой дракон стоит чего-либо большего, чем надутое чванство сына Хальфдана.
— Мужчины ищут славу. — Беовульф старался придать голосу ту же уверенность, с которой он разглагольствовал в зале. — Они должны стремиться найти свой путь в Асгард… И защитить жизнь и честь тех, кого любят.
— Должна признать, такое положение вещей всегда казалось мне несправедливым, — сказала Вальхтеов и подошла ближе к краю балкона. Внизу волны бились о берег, окатывая пеной песок и гальку.
— То есть как? — не понял Беовульф.
— Что мужчина — к примеру, мой муж — в молодости может убить чудовище, дракона, совершить славное дело. Божественный, можно сказать, поступок. Но если, к несчастью, он при этом выживет, то может состариться и умереть слабым и хилым, зачахнуть в своей постели. И вот, даже убив дракона, храбрейший может оказаться перед вратами Хель. Или в твоем случае, славнейший Беовульф…
Она зябко повела плечами, запахнулась поплотнее и прищурилась, вглядываясь в море.
Беовульф выждал момент и спросил:
— Итак, в моем случае?..
Она повернулась к нему, глядя куда-то вдаль, сквозь него, как будто не проснувшись от глубокого сна.
— Ты жив, убивший Гренделя. Ты не в Вальхалле, не с павшими. Что ты получил взамен? Золотой рог.
— Я могу найти свое счастье в другой раз. — Беовульф снова посмотрел на рог. — А вещица эта на диво хороша.
Вальхтеов вздохнула.
— Золото недолговечно. И оно часто меняет владельцев. Разве к этому ты стремился, Беовульф? К сосуду для пьяниц, который когда-то принадлежал гигантскому крылатому червяку? Есть у моего мужа и иные сокровища.
И она посмотрела ему прямо в глаза. И он глядел в ее фиалковые глаза, которые сейчас казались ледяными, но по-прежнему прекрасными.
— Король Хродгар обещал мне, что я получу все, что пожелаю, — сказал Беовульф, шагнув к Вальхтеов. — И не делал никаких оговорок, не делал никаких исключений из этого своего обещания. Так что ты можешь бросить своего мужа и прийти ко мне.
Вальхтеов негромко засмеялась, звук ее смеха был почти неслышен, терялся в шуме ветра и волн.
— Мой муж и не догадывается, что за чудовище прокралось в его дом. Сначала его мотивом была жадность. Теперь ее сменила похоть. — Она улыбнулась. — Ты прекрасен, спору нет, сударь мой Беовульф, сын Эггтеова. Ты храбр. Но сердце у тебя, боюсь, не мягче, чем у Гренделя.
Она как будто вспорхнула и, коснувшись губами его щеки, отняла у него дыхание. Он все еще искал ответ, когда она уже покинула балкон и вернулась к шумному сборищу пирующих.
12 Морская нимфа
За лесами и болотами, в пещере под пещерой, в глубине гранитной кожи земли, в одиночестве скорбела мать Гренделя. Она принесла сюда изуродованное тело сына, нырнув с ним в пещерный омут, проникнув в озеро под верхним озером, осторожно подняла тело и возложила его на каменный уступ. Когда-то этот уступ служил алтарем, сооруженным людьми в честь какой-то забытой богини забытого народа. По сей день разбросаны по уступу угли и остатки жертвоприношений: обгоревшие кости людей и животных, яркие камни, кусочки золота, серебра, бронзы. Неважно, что здесь было раньше, теперь это место успокоения ее мертвого сына, его последняя постель. Она нагнулась к телу сына, коснулась его безжизненной кожи губами, ее минные смертельные когти нежно ласкали его сморщенный труп. Она очень стара, стара, как горы, как Асгард и Ванахейм[59], как гиганты Етунхейма[60], но возраст не притупил остроты чувства потери. Наоборот, она более остро ощутила пустоту, оставленную утратой, ее невосполнимость.
— Бедный мой пропавший сын, — шептала она. — Я просила тебя не ходить к людям. Предупреждала, что они опасны. Ты обещал…
Остался ли кто-то ей подобный на всей земле? Об этом она не имела представления и считала себя последней. Не тролль, не гигант, не дракон — но, возможно, родня всем трем видам, отпрыск какой-то темной расы первых дней творения, создания Мидгарда, преследуемой и уничтожаемой могущественными врагами. О матери она иногда вспоминала, просыпаясь или отплывая в царство снов. Был ли у нее отец — об этом она не ведала,
Задолго до пришествия данов жили в этой стране люди, звавшие ее Херта и Нертус, обожествлявшие ее в священных рощах, тихих озерах и тайных гротах, считавшие ее матерью земли, называвшие Нерпуз, а иногда богиней Скади, женой морского бога Ньёрда. Ей по душе были их жертвы и молитвы, их почтение и страх. Ибо их страх обеспечивал ей безопасность. Но она была не богинею, а лишь существом, более ужасным и прекрасным, чем люди.
Теперь она стала легендой, которую сложили встречавшиеся с нею в штормовые ночи несчастные путешественники. Моряки и рыбаки Ланского побережья распространяли страшные слухи о русалках, морских троллях и сахагинах[61]. Те, кто преодолевал топи в летнюю ночь, сталкивались с эглекой-демоницей[62]. Но ни ее, ни предков не вспомнил бы никто, если бы не сын ее несчастный, Грендель.
В пещере под пещерой, поникнув перед холодным алтарным камнем, пела она песню, услышанную, скорее всего, от матери. Может быть, и не от матери. Мрачные слова, угрюмая мелодия и неизмеримая скорбь матери звучали в этой песне.
Омоет берег кровавый прибой,
Сегодня я прощаюсь с тобой,
Но месть остается со мной…
Песня ломалась, рвалась, переходила в дикий звериный вой, превосходящий выразительностью любую поэзию. Стены пещеры содрогались от ее вопля. Потом она затихла, беззвучно лила слезы, процарапывала перепончатыми пальцами канавки в мягкой земле, скребла камни, ломала древние сухие кости.
— Я отомщу за тебя, сынок, — всхлипывала она. — Он придет ко мне. Я об этом позабочусь. Он придет, и я обращу его силу против него. Он заплатит, и заплатит дорого…
Но тут речь отказала ей.
Она свивала и развивала русалочий хвост, отражая чешуей мертвенный фосфоресцирующий свет заплесневевших стен. Поднялась, склонилась над телом, обняла мертвого сына. Хвост ее бешено колотил все вокруг, разбивал камни и разбрасывал осколки. Имя убийцы сына прочно запечатлелось в памяти. Храбрый избавитель королевства Хродгара, рыцарь-чемпион людской и волк пчелиный… Рыдание перешло в вой, вой сменился воплем, заполняющим нижнюю пещеру, проникающим через пещеру верхнюю в окружающий мир, раздвигающий гигантские ребра ночи.
Беовульф проснулся там же, где заснул несколько часов назад, завернувшись в шкуры. В нескольких шагах от него тлели угли костровой ямы. Он открыл глаза и прислушался к звукам заснувшего зала: дыхание, сопение, храпение, бормотание; кто-то ворочался, потрескивали угольки.
От костровых ям исходил слабый свет, смягчавший абсолютную тьму. Тихо поскрипывали деревянные конструкции, снаружи завывал ветер, а подальше, на берегу, шумели накатывающие на берег волны. Он подумал о Виглафе, о том, где тот заночевал, проверив лодку.
Беовульф прищурился во тьму, высмотрел рядом Олафа, в обнимку с которым сопела Ирса. На расслабленном лице Олафа играла легкая довольная улыбка.
— Не спится, Беовульф? — Над ним склонилась Вальхтеов, села рядом.
— Королева… — начал он, но она прижала палец к его губам.
— Ш-ш-ш… Тихо. Не разбуди народ.
— Я видел тебя во сне, — сказал он, вспомнив вдруг, что это и в самом деле так. Во сне Вальхтеов отправилась с ним в Гаутланд, и они следили за черно-серыми спинами китов, взрывающими волны, за их фонтанами, взлетающими в серое небо.
— Очень рада, — улыбнулась она. Ему вдруг показалось, что в голосе ее слышалось что-то незнакомое. Как будто какой-то ранее не замеченный акцент. — Надеюсь, сон приятный.
— Конечно, приятный. Какой еще сон ты можешь внушить?
— Я тебя люблю, — прошептала Вальхтеов, наклоняясь к Беовульфу так, что он почувствовал на лице ее теплое дыхание. — Я тебя хочу душою и телом, сокрушитель демонов, сын Эггтеова. Только тебя, мой король, мой герой и моя любовь.
Вальхтеов обхватила его шею, притянула голову к своей груди, коснулась губами щеки.