– Ой… Как ты там оказалась? – растерянно пробормотала она.
– Она меня укусила! – пожаловалась девочка, проворно слезая с колен святой и кинувшись к матери.
В церковь прибежали настоятельница и священник, изумленные произошедшим чудом так же, как и Армида. Все они опустились на колени и долго благодарили святую. Затем священник отвел счастливую мать в сторонку и попросил не рассказывать о произошедшем: когда случаются такие чудесные исцеления, надо сначала пройти осмотр врача, поговорить с епископом…
Армида не особенно поняла, почему такая замечательная новость должна оставаться тайной, и подумала, что в Стеллате не рассказать о ней будет сложновато, но все-таки пообещала. Однако слух мгновенно разлетелся по всей округе, и ничего нельзя было с этим поделать. Журналисты, любопытные и верующие, надеющиеся на новые чудеса, начали осаждать дом Казадио, прося разрешить им посмотреть на Снежинку, поговорить с ней, дотронуться до нее. Фотография девочки попала даже в крупнейшую газету Феррары с заголовком: «Чудесное исцеление! Парализованная девочка снова научилась ходить».
Но потихоньку новость забылась, и жизнь семьи вернулась в привычное русло. Только Армида каждый год отправлялась к святой Катерине, чтобы отблагодарить ее, и несла в дар льняные чепцы, которые вышивала собственноручно. Однако нельзя было отрицать, что с того памятного дня Снежинка изменилась. Теперь от девочки постоянно исходил приятный аромат, который становился сильнее, когда она чему-нибудь радовалась. Летом Снежинка нередко бегала по полям, распевая песенки, а за ней повсюду следовал целый рой пчел. Некоторые насекомые, вконец опьянев от сладкого аромата, падали к ее ногам.
1915
Когда разразилась война, Снежинке было шесть лет. Как-то утром она обнаружила на кухне рыдающую мать с письмом в руках, а через несколько дней вся семья отправилась на вокзал провожать Эразмо на фронт.
Крепко ухватившись за юбку Аделе, Снежинка сосала большой палец. Вместе с ними была Нина, невеста Эразмо. Юноша как раз недавно устроился на работу – подковывать лошадей в кузнице, – и влюбленные должны были пожениться следующей весной, но тут его призвали на войну. Снежинка не отрываясь смотрела на невесту брата, завороженная ее невероятно светлыми зелеными глазами. Однажды девочка услышала, как ее мать говорила, что со своими прозрачными глазами Нина похожа на слепую, и с тех пор немного ее побаивалась.
Взрослые отошли в сторонку, давая возможность влюбленным попрощаться, но почти сразу прибыл поезд. Эразмо поцеловал Нину в губы: раньше он никогда не позволял себе этого в присутствии родителей. Потом раздался свисток начальника станции – пора было залезать в вагон. Через минуту молодой Казадио уже высовывался из окошка вместе с другими ребятами Стеллаты, отправлявшимися на войну. Никто не произносил ни слова: ни юноши в поезде, ни родственники на перроне. Женщины зажимали рты платочками, мужчины нервно мяли в руках шляпы.
Раздался свисток паровоза, и состав тяжело оторвался от станции, постепенно набрал скорость и скрылся вдали, окруженный клубами пара. Голова Эразмо становилась все меньше и меньше, превратившись наконец в неразличимую точку. Родные на перроне не сдвинулись с места: их лица мгновенно постарели, волосы развевались на ветру. Женщины сморкались в платочки, некоторые молились.
Снежинка оглянулась по сторонам, и ей внезапно стало страшно.
– А что такое война? – спросила она, но никто не ответил.
С тех пор как старший сын ушел на фронт, Беппе Казадио стал еще более раздражительным и сварливым, чем раньше. Но в те дни, когда приходили письма от Эразмо, он разом молодел на десять лет, рассказывал анекдоты за столом и с удовольствием выпивал лишний стаканчик вина. Настроение Армиды тоже мгновенно менялось: она то и дело заливалась смехом и, чтобы отпраздновать, жарила в растопленном жиру ароматные лепешки.
После ужина она усаживалась у огня вместе с детьми и перечитывала вслух каждую строчку письма. В этот раз она читала:
10.12.1915
Зона боевых действий
Дорогие родители,
спасибо за ваше письмо, которое я только что получил. Я очень рад, что у вас все хорошо. Спешу сообщить, что у меня тоже все в порядке, я здоров, и, с Божьей помощью, пока мне удалось избежать опасностей.
Сейчас мы находимся недалеко от Тревизо, на реке под названием Пьяве, и надеемся, что тут будет лучше, чем в Трентино, где нас постоянно заваливало снегом. У меня есть друг, он из Комо, его зовут Данило. Мы познакомились в поезде, когда ехали на фронт, и с тех пор не расстаемся. Данило говорит на правильном итальянском языке, потому что учился в университете.
Его я хотя бы хорошо понимаю, а то тут много солдат с юга Италии, так, когда офицерам надо обратиться к ним, приходится звать переводчика – солдата со специальной повязкой на плече. Многие из этих ребят в жизни не слышали итальянской речи, только свои местные диалекты. Чтобы научить их различать право и лево, им повязали красные ленты на одну руку, и так они хотя бы запомнили, что «право» – это та сторона, где повязка.
Генералы и капитаны устроились тут неплохо. Они привезли из дома слуг, которые готовят им еду, стирают одежду и начищают до блеска сапоги. Данило – лейтенант, но он учился на адвоката, поэтому скоро его наверняка повысят в звании. Другие ребята смеются над ним из-за того, что он поехал на войну с чемоданом, полным книжек, а еще из-за его идеального произношения.
Я был рад прочитать в вашем письме, что с моими братьями и сестрами все хорошо и что Нина приходила вас навестить. Как у вас дела? Как там Амелия, Неллюско, Снежинка? А Аделе? Она нашла себе жениха? Лучше пусть выходит замуж, если встретит хорошего человека, и не ждет, пока война закончится.
Ну что же, дорогие родители, желаю вам всего наилучшего, крепко целую и надеюсь и дальше сообщать вам только хорошие новости, если Мадонна не оставит меня своей милостью. Хорошего Рождества, даст Бог, следующее мы встретим вместе. Сейчас мне пора идти. С наилучшими пожеланиями,
Дети внимательно слушали, пытаясь вообразить солдат, реку Пьяве, винтовки и генералов. Закончив чтение, Армида аккуратно сложила листок и пошла укладывать спать младших.
Вернувшись на кухню, она замочила фасоль, села у огня и еще раз, уже в одиночестве, перечитала письмо старшего сына. В этот момент казалось, будто они остались вдвоем, как в детстве, когда Эразмо болел корью и Армида укачивала его на руках, устроившись в тепле, у очага.
Она по-прежнему сидела на кухне, когда пришел Беппе и достал молоко из шкафа.
– Ты еще не наелся? – удивилась жена.
– Это не для меня.
– А зачем тебе тогда молоко?
– Так, нужно, – ответил он, ничего не объясняя.
Беппе налил немного молока в миску и поставил ее на крыльцо. Армида слышала легенду про добрую змею, что живет в фундаменте дома, но никогда не воспринимала ее всерьез. Впрочем, их сын был на войне, так что возражать она не стала. В конце концов, этот странный обычай точно никому не принесет вреда.
Уже который день не прекращается дождь. Ноги увязают в грязи по щиколотку, форма давно насквозь промокла, несмотря на надетый сверху плащ. Окоченелые, они стоят плечом к плечу в этой вонючей жиже. Вот уже две недели как они ждут, не двигаясь с места. Грязные, вечно насквозь продрогшие. Летом не было житья от мошкары и духоты, но теперь наступили холода, и стало еще хуже. Земля размокла от дождей, и в воздухе повисла невыносимая вонь от застарелых экскрементов. Нет никакой возможности пройтись, размять ноги. Их окоп представляет собой узкий туннель, обложенный мешками с песком, набитый людьми, ящиками с боеприпасами, винтовками и мусором. Штабелями свалены брезентовые носилки, в ожидании очередного сражения. Счастливчики те, кого на них погрузят: часто мертвых оставляют гнить прямо посреди поля. В землю закапывают только вконец разложившиеся трупы, лица которых уже не отличишь одно от другого.
Солдаты переступают с ноги на ногу, чтобы немного согреться. Некоторые курят, другие пишут письма домой.
Эразмо думает о Нине. Его друг Данило читает письмо матери. Она пишет ему, что собирается сменить в доме занавески и посадить новые кусты роз в саду. Обещает прислать денег, а заодно напоминает, чтобы он был осторожен и не подвергал себя опасности. Еще мать советует ему какое-то новое эффективное лекарство от кашля, о котором она недавно услышала. Кажется, его название – «героин». Она уточнит и сообщит ему.
Эразмо знает, что ему повезло: вот уже два раза он ходил в атаку и до сих пор отделался всего парой царапин. В первый раз он оказался возле кладбища. Пушечный залп поднял в воздух немало мертвецов из могил, и обрубки тел засыпали юношу. Он выбрался из-под них, сотрясаясь от отвращения. Вонь стояла невыносимая, и очень скоро на нее сбежались крысы – огромные, жирные зверюги. Они кинулись пожирать разлетевшиеся останки: довольно пища́, они грызли кто руку, кто череп. Эразмо стошнило. Он до сих пор не знал, как выбрался живым из того ада. А потом он видел безумные глаза выживших и множество тел, сваленных на спины мулов. Они всё прибывали и прибывали с линии фронта, и казалось, никогда не закончатся.
– Это плановые потери – число убитых, рассчитанное по статистике, – сказал ему однажды Данило и объяснил, что именно поэтому половину из них посылают в атаку без винтовки. – Генералы знают, что из ста человек пятьдесят будут убиты, поэтому пехоте дают указание использовать винтовку первого же солдата, что падет мертвым поблизости.
Эразмо быстро понял, что война проявляет в людях все самое скверное. В случае победы многие высовывались из укрытий и стреляли в спины убегающих австрийцев, просто так, без причины. Ненависть росла день за днем, час за часом. Ненависть к врагу – несомненно, но, может, даже еще сильнее – к собственному руководству, к тем, кто развязал эту войну. Чтобы поддерживать порядок, офицеры постоянно угрожали расстрелом, а порой и приводили угрозы в действие, причем с соблюдением полного равноправия: к стенке ставили и тех, кто совершил те или иные проступки, и тех, кто не имел к ним никакого отношения. Недавно наказанием за попытку бунта стала смерть десятерых солдат, имена которых выбрали по жребию. Двое из этих несчастных в день восстания еще даже не успели приехать на фронт. Перед расстрелом один из них лишился чувств, а второй все твердил с завязанными глазами: