Зрители потянулись к выходу. Оказавшись во дворе, юноша стал искать глазами Снежинку. Она стояла к нему спиной и болтала с парой подруг. «Считаю до пяти. Если она обернется раньше, то станет моей невестой, – решил Радамес. – Один, два… Три… четыре…» Он остановился, боясь, что со следующей цифрой все его надежды рухнут. «Пять». Снежинка по-прежнему стояла спиной и смеялась. Радамесу показалась, будто она смеется над ним. Потом юношу позвала мать. Он хотел было идти, как вдруг Снежинка обернулась. Это длилось лишь мгновение, но она улыбнулась ему.
Радамес совсем растерялся. «Она обернулась после пяти… Это считается или нет?» – спрашивал он себя. Домой он вернулся в чрезвычайном волнении, не зная, что готовит ему судьба.
В последующие дни юноша думал только о Снежинке. Он подолгу ломал голову, придумывая, как заговорить с ней, когда они встретятся в вечерней школе. В порывах смелости он сочинил немало пылких признаний в любви, но в глубине души знал, что никогда не повторит их вслух, потому что в присутствии Снежинки язык его не слушался, а сам он обливался потом. Она казалась Радамесу воплощением красоты, хотя на самом деле Снежинка Казадио была, несомненно, милой, но невысокой и худенькой, а потому обычно не привлекала к себе особенного внимания. Впрочем, у нее были глубокие черные глаза, восхитительный запах сладкой карамели и несколько бунтарский вид, особенно теперь, с короткими волосами. Шли дни, и ничего не происходило. Кроме того, Лучана вечно путалась под ногами. В школе она всегда садилась рядом со Снежинкой, а после уроков взяла привычку провожать подругу до дома. Радамес понял, что должно случиться чудо, чтобы что-то изменилось. И наконец оно произошло.
Однажды вечером дочь лавочника пришла в школу с распухшей щекой: у нее заболел зуб, да так сильно, что час спустя ей пришлось вернуться домой.
«Сейчас или никогда», – решил Радамес.
Уроки закончились, все поднялись из-за парт, собрали вещи и вышли из класса. Только Радамес и Снежинка все еще складывали свои листы и карандаши с нарочитой медлительностью. Наконец он попытался заговорить, но и девушке пришла в голову та же мысль в тот же самый момент. Они одновременно пробормотали что-то невнятное и снова замолчали. Ожидание становилось невыносимым.
– Я живу в Ла-Фоссе, а ты? – спросила наконец Снежинка.
– Я у Лягушачьего моста.
«Ну что я за идиот!» – подумал юноша, еще не успев закончить фразу, и поспешил добавить:
– Но если хочешь… Я имею в виду, если ты не против… Можем пройти часть пути вместе.
– Хорошо, – коротко ответила она.
На следующий день, когда Снежинка сказала Лучане, что ее больше не нужно провожать до дома, та лишь пожала плечами. Но на самом деле, глядя на то, как подруга уходит с Радамесом, Лучана почувствовала себя преданной. С того вечера она принялась следить за парочкой и быстро заметила, что они постоянно ищут возможность побыть вместе и хихикают без причины. Однажды она даже увидела, как они ненадолго взялись за руки под партой. Каждый вечер Лучана возвращалась домой в слезах, до конца не понимая, почему ей так больно.
Снежинка и Радамес начали встречаться тайком и в течение дня. Часами они целовались и потом возвращались домой взволнованные, с лихорадочно блестящими глазами.
Как-то в ноябре, после обеда, пока все соседи дремали у камина, парочка сбежала в тополиную рощу у высокого берега реки – ту самую, где много лет назад Эдвидже встречалась со своим любовником. Солнце сияло, и воздух, несмотря на глубокую осень, был довольно теплым. Снежинка и Радамес легли на землю, скрытые от посторонних глаз густым кустарником. Они долго целовались, тяжело дыша и не зная, что делать дальше. Наконец юноша скользнул рукой под кофточку возлюбленной. Он неуклюже ласкал ее, ужасно смущаясь от того, что не особенно хорошо представляет, как себя вести.
– Запах от твоих подмышек сводит меня с ума… – прошептал он.
Осмелев, Радамес переместил руку под юбку, но, добравшись до главного, не решился продолжать. Снежинка с сияющими глазами, прерывисто дыша, потянула его на себя. Он дрожал так сильно, что далеко не сразу смог расстегнуть штаны.
– Черт побери… Зараза! – бормотал юноша.
Потребовалось немало ругательств, пока он наконец совладал с пуговицами.
Снежинка слышала, как тяжело дышит Радамес. Казалось, ему не хватает воздуха, и единственное, что он может, – это ругаться или повторять ее имя. Внезапно он резко замолчал и посмотрел на нее так пристально, что у нее замерло сердце. Снежинка закусила губу, и их тела наконец слились воедино.
1926
В январе Армида очень удивилась, когда Снежинка, как правило, вечно голодная, отказалась от ужина.
– У меня живот болит, – объяснила девушка, которую замутило от вида жаркого из свинины, обильно сдобренного маслом. Она вскочила из-за стола и выбежала во двор, где ее стошнило.
Мать побледнела. Некоторое время назад она заметила, что последние пару месяцев дочь не стирала тряпочки для женского недомогания, но решила, что в таком юном возрасте это бывает. Однако потом у Снежинки выросла грудь – такая полная и круглая, что внезапно на ней перестали сходиться все ее рубашки. В душе Армиды зашевелились подозрения, еще и потому, что какой-то парень, длинный, как жердь, в последнее время постоянно крутился возле дома. Тем вечером, когда дочь стошнило во дворе, у матери не осталось никаких сомнений. Она отложила ложку и быстрым шагом направилась к Снежинке.
– Я знаю, что у тебя в животе. Уж точно не несварение!
Бросив эти слова, Армида вернулась в дом, громко хлопнув дверью.
Снежинка осталась одна у колодца, дрожа от холода. В окно ей было видно, как ругаются родители. Отец время от времени стучал кулаком по столу, каждый раз заставляя Армиду вздрогнуть.
– Если она правда беременна, это ты виновата. Ты должна была за ней присматривать! – кричал он.
– Беременна, Беппе, я чувствую, – покачала головой жена и разразилась слезами.
– О Господи, дай мне терпения! – воскликнул муж, размахивая руками. Потом он наставил указательный палец на Армиду. – Ты мать, и твое дело – следить за дочками. И смотри, что в итоге: одна сломала себе жизнь, связавшись с женатым, а у второй ребенок в животе, и мы даже не знаем, от кого!
Однако Беппе тоже давно приметил высокого парня с длинным носом, худого, как скелет. Как-то раз, бреясь около окна, он увидел, как тот целовал Снежинку: парочка отразилась в зеркале. Разъяренный отец кинулся на улицу, как был – в шерстяных кальсонах и с намыленной физиономией. Влюбленные не могли оторваться друг от друга, в волосах у обоих торчали соломинки. Беппе почувствовал, как у него похолодел затылок. Он схватил дочь за руку.
– Так, ты иди в дом. А ты… Ты иди отцу лучше помогай, молокосос. Если я тебя еще раз здесь увижу, то проломлю башку вот этим кулаком!
С тех пор каждый вечер Снежинку после занятий около школы ждал старший брат Неллюско, но, по всей видимости, этих мер оказалось недостаточно, раз теперь она беременна.
Девушка по-прежнему стояла у колодца, стуча зубами от холода. Армида, бледная как полотно, сидела на кухне, не зная, что ответить на упреки мужа. Излив свою ярость, Беппе вышел во двор. Там он увидел дочь, свернувшуюся калачиком на земле. Она показалась ему такой маленькой, еще и с большим пальцем во рту. Совсем ребенок. На мгновение он подумал, что жена совсем рехнулась, а у дочки и правда несварение желудка.
– Снежинка, посмотри на меня. Да посмотри на меня, черт возьми! – приказал он.
Девушка подняла глаза на отца, но тут же отвела их. Беппе замахнулся было, чтобы отвесить ей затрещину, но рука так и застыла в воздухе. Он вернулся домой, не сказав больше ни слова. Глава семьи решил, что этим делом должна заняться жена.
Когда акушерка подтвердила, что Снежинка ждет ребенка, Армида собралась с духом и отправилась в дом семьи Мартироли. Она сообщила важную новость сидя на кухне, перед стаканчиком желтоватой настойки: хозяева предложили ей выпить, но Армида не могла сделать ни глотка.
София Мартироли напоминала Марию с полотен старых мастеров: белоснежная кожа, тонкие черты лица, золотистые локоны волос. Она сама была беременна седьмым ребенком и, услышав известие, заплакала так горько, будто узнала о чьей-нибудь смерти. Ее муж Ансельмо побледнел и залпом выпил стакан настойки, чтобы прийти в себя. Оправившись от первого волнения, он встал, изогнул брови и начал ходить взад-вперед по кухне, поминая недобрыми словами всех известных святых. Последовали долгие, очень долгие моменты тишины – молчания, в которые никто даже мысленно не произносил слово «свадьба». Никто, кроме Армиды.
– Надо что-то делать, – наконец решилась она.
– Радамесу всего восемнадцать лет, совсем ребенок, – промямлила София.
– Но от вашего «ребенка» теперь беременна моя дочь.
– Если бы она не раздвигала ноги, ничего бы не случилось! – ответила вторая мать, закипая от ярости.
Армида почувствовала, как кровь приливает к голове, но здравый смысл посоветовал ей сохранять спокойствие. Она должна быть спокойна. Абсолютно спокойна. «Прочитай “Аве Мария” и проглоти обиду», – твердила она себе. Нужно вести себя вежливо и воззвать напрямую к родительскому сердцу. Эта семья не могла предложить ее дочери ничего, кроме жизни в лишениях и бедности, но, если Мартироли заупрямятся, Снежинка останется у нее в доме вместе со своим нагулянным ребенком.
– Мужайтесь, София! Беда уже случилась… Может, вместо того чтобы плакать, поищем решение вместе?
Вторая мать лишь качала головой и причитала так горько, словно ее жизнь кончена. У Ансельмо Мартироли на лице застыло выражение глубокой скорби.
– Святые угодники, да никто ж не умер! – не выдержала Армида.
Ансельмо почесал в затылке, София зашмыгала носом, но слово «свадьба» все никак не звучало. Часы с кукушкой отсчитывали секунды. Армида Казадио вертела в пальцах стакан с настойкой и все сильнее боялась худшего. «Тик-так, тик-так». Маятник продолжал качаться в тишине.