– Пойду поговорю с сыном, – сказал наконец Ансельмо.
Он вышел из кухни и отправился к отпрыску, который ждал его в хлеву.
– Ты знаешь, зачем пришла Армида Казадио? – спросил отец.
– Да, знаю, – ответил Радамес, отпустив глаза.
Ансельмо пристально посмотрел на него и подумал, что сын и правда еще выглядит совсем как ребенок. На лице кое-где виднелись прыщи, а вместо бороды был лишь пух, который достаточно было сбривать раз в месяц. Отец откашлялся.
– И тебе есть что сказать?
– Я люблю Снежинку. Если это зависит от меня, то я на ней женюсь.
– Да как ты собрался жениться? Как ты собрался жениться, если сам еще нос себе подтереть не умеешь! – Ансельмо стянул кепку с головы и несколько раз ударил ее об стену, а сын обеспокоенно смотрел на него. Наконец он закрыл глаза, сделал глубокий вдох и сказал: – Раз будет ребенок, нужно поговорить со священником. Лучше поженить вас до того, как он родится, а то потом в поле будет много работы.
Отец вернулся на кухню и сообщил, что, как только будут улажены все формальности, дети поженятся. София Мартироли принялась всхлипывать. Армида Казадио наконец разжала пальцы, сжимавшие стакан, и мысленно пообещала Деве Марии десять Розариев и серебряное сердце.
Ансельмо Мартироли снова отправился в хлев. Он подошел к сыну, отвесил ему звонкую затрещину, а потом прижал к груди.
– Иди сюда, все улажено.
В дом они вернулись вместе. Ансельмо спустился в погреб и принес запыленную бутылку с хорошим вином многолетней выдержки, которое держали для особых случаев.
Венчание состоялось 26 января 1926 года, рано утром и без особенных церемоний, как это обычно бывает, когда невеста в положении. Столбик термометра держался ниже нуля.
– Ну и мороз, прямо как в тот год, когда замерзли виноградники, – заметил Беппе.
Ночью то и дело слышались глухие хлопки – это лопалась кора деревьев, потому что жидкость внутри стволов замерзала и расширялась.
На Снежинке была светлая шелковая рубашка, синее платье и пальто с золочеными пуговицами: в этом наряде она походила не столько на невесту, сколько на воспитанницу пансиона. Мать попыталась причесать ей волосы под фатой, но с короткой стрижкой мало что можно было сделать.
Беппе Казадио подсадил дочь на телегу и заметил, что она легкая, как пушинка. Сам он сел рядом и долго стегал лошадь, прежде чем та соблаговолила двинуться вперед. На второй повозке устроились Аделе, тетя Эдвидже и дети Альфонсо, приехавшие из Болоньи. Остальные братья и сестры Снежинки шли пешком, завершая маленькую процессию. Сидя рядом с дочерью, Армида еле сдерживала слезы и думала про себя: «Вот глупышка, сломала себе жизнь, не успев даже вырасти. Выходит замуж за того, у кого все богатство – рубашка, которую он носит. Хуже выбрать было просто невозможно».
На площади Пеполи скромный свадебный кортеж наткнулся на компанию, выводившую огромными буквами на стене: «Верь, повинуйся, сражайся». Еще один рядом толстой кистью писал: «Мне плевать!»[6]
Добравшись до церкви, невеста и ее родственники спешились, привязали лошадей и вошли внутрь.
Радамес ждал у алтаря. Лицо раскраснелось от мороза, на накрахмаленном воротничке виднелась капелька крови: так неловко он сбрил свой редкий пух на лице.
Во время церемонии влюбленные отвечали на вопросы священника, будто перед учителем у доски. Когда святой отец обратился к Радамесу, спросив, хочет ли он взять в жены присутствующую здесь Наталию Казадио, тот звонко гаркнул: «Так точно, синьор!» – что вызвало взрыв хохота у всех присутствующих.
Когда они вышли из церкви, шел снег. Все вокруг было белым, как в тот день, когда Снежинка вылезла из материнской утробы ножками вперед, юркая, как лягушка. Девушка забралась на повозку своей новой семьи вместе с Радамесом и его родителями и взглянула на родных. У Армиды глаза были красные от слез.
– Ну! Чего ты ревешь-то? – укорил жену Беппе.
– Я подумала о Эразмо. Он был старшим, это он должен был стоять сегодня перед алтарем.
Беппе Казадио отвернулся и принялся нервно сметать с сиденья повозки налетевший снег. Он только проворчал:
– Черт возьми, ну и навалило!
Армида заметила, что они находятся перед Божьим храмом, и попросила не ругаться хотя бы в день свадьбы дочери. Беппе раздраженно ответил:
– Да прах тебя побери, что я такого сделал? Просто сказал, что снега навалило.
Повозки двинулись в обратный путь, свежий снег поскрипывал под колесами. Все дороги были белыми, деревья – словно укутанные одеялом. Стояла полная тишина.
На тележке семьи Мартироли Радамес взял за руку молодую жену – потихоньку, не поворачивая головы и не привлекая внимания родителей.
Не успели Беппе и Армида свыкнуться с отсутствием Снежинки, как пришел момент отъезда старшей дочери Аделе. 10 марта 1926 года девушка обняла братьев, сестер и зятя, оставив напоследок тетю Эдвидже. Отъезд внушал ей не столько радость, сколько множество сомнений и страх за собственное будущее. Тетя отлично поняла это по глазам Аделе.
– Главное в жизни – это смелость, – сказала она.
– Мной движет не смелость, а только страх и дальше жить вот так, без всякой надежды.
– Ты ничего не теряешь, тут у нас одни поросята да туманы. Беги скорее, а то опоздаешь!
Тетя и племянница крепко обнялись, не говоря больше ни слова. Потом Аделе поспешила к родителям, ждавшим ее во дворе. Неллюско отвез всех троих на вокзал: Беппе и Армида провожали дочь до порта Генуи. Бразильский жених предлагал оплатить невесте путешествие на пароходе, но Беппе обиделся и сказал сестре ответить ему, что отправит Аделе за собственный счет, да еще и даст за ней приданое.
День выдался холодный, серое небо сливалось по цвету с водой. Аделе, невероятно элегантная в новом голубом пальто, сшитом тетей Эдвидже, с белой прядкой волос, выбившейся из-под шляпки, поцеловала родителей и поспешила к трапу лайнера «Принцесса Мафальда», направлявшегося в Рио-де-Жанейро. Она пыталась улыбаться, но руки холодели, а ноги едва держали. Девушка испуганно обвела взглядом пароход и подумала, что он выше, чем колокольня Стеллаты. Она начала нерешительно подниматься по трапу. На середине Аделе обернулась, чтобы еще раз взглянуть на родителей. Не сразу, но она нашла их взглядом среди толпы. Внезапно Беппе и Армида показались ей стариками: они держались друг за друга, но улыбались, пытаясь подбодрить дочь. Аделе замерла, держась за поручень трапа. Спешащие люди толкались, протискивались мимо нее, но девушка не могла ступить ни шагу вперед. «Что я делаю? – внезапно подумала она. – Как мне в голову пришло выйти замуж за незнакомца?» Единственное, чего ей сейчас хотелось, – сойти с корабля. «Назад, назад!» Аделе принялась пробиваться в обратную сторону, пытаясь протиснуться в толпе, которая продолжала подниматься. Никто не обращал на нее внимания, и девушка стала кричать:
– Пропустите! Мне нужно на берег… Ради всего святого, дайте мне сойти!
Перед ней встала стена плоти, непреодолимый поток потных тел, сумок, тюков, пальто и плащей. Эмигранты поднимались на корабль, опустив головы и не обращая внимания на мольбы девушки. Аделе принялась бороться с толпой, пытаясь найти течение, которые вынесет ее обратно на берег. Она толкалась, кричала, что ей нужно вернуться назад, что она должна сойти! Но все было бесполезно. Мужчины, женщины, старики и дети с безразличным видом шли вперед. Аделе почувствовала, как неодолимая сила затягивает ее, разворачивает, толкает вперед, обхватывает чужими руками, сжимает в тесное кольцо человеческой плоти, и, сама не понимая как, девушка вместе с потоком людей оказалась на верхней палубе парохода.
Она устало оперлась на борт. Шляпка потерялась, волосы растрепаны, лицо покрыто потом. Аделе глянула вниз: трапы уже убирали. Девушка так и осталась там: вцепившись в ограждение, среди гвалта криков и всхлипываний, зовущих кого-то людей, плачущих детей, развевающихся платочков, слез и восклицаний. Она попыталась разглядеть в толпе провожающих своих родителей. «Наверное, уже ушли», – подумала она, но тут увидела Беппе и Армиду. Аделе помахала им рукой в последний раз, уверенная, что больше никогда их не увидит.
Следующие дни девушка в основном провела на палубе, спасаясь от зловония каюты третьего класса. Разлука, которая должна была заставить ее забыть о Паоло, кажется, привела к противоположному результату, потому что она не переставала думать о нем. Аделе было очень страшно: ее ждал неизвестный мир и муж, о котором она почти ничего не знала. С Родриго они обменялись всего несколькими письмами, в которых обращались друг к другу на «вы». Бразилия представлялась ей дикой землей, где дома кишат гигантскими насекомыми, а сады – ядовитыми змеями. «Буду носить сапоги и куплю много серы», – повторяла она себе.
Одинаковые дни тянулись один за другим, как обычно бывает в долгом плавании. Море было спокойным, на небе ни облачка. Но вдруг на середине пути начались штормы и длились почти целую неделю.
Постепенно на пароходе воцарилась гробовая тишина. На третий день пассажиры молча лежали в каютах, не имея сил даже на то, чтобы сетовать на судьбу. Аделе не могла ни повернуть голову, ни подняться с койки, чтобы добраться до ведра и выплюнуть остатки жидкости из пустого желудка.
Несмотря на порывы ветра и непрекращающийся ливень, некоторые из мужчин тащились на палубу, надеясь вдохнуть свежего воздуха. Мертвенно-бледные, обмотав головы платками и вывернув пиджаки, чтобы их не запачкать, они боролись с ураганом, закрыв глаза, прижавшись спиной к спине.
Наконец волны утихли и небо прояснилось. Первая ночь покоя прошла в полной тишине, как сон ребенка после лихорадки. На следующее утро палубы вновь заполнились людьми, только бледными и похудевшими. С мешками под глазами, в грязной одежде они садились и смотрели на горизонт.