– Дольфо пусть спит, мы приведем его завтра, – предложила Армида.
Отец и сын пересекли поле и вышли на дорогу, продолженную на дамбе вдоль реки. Когда они показались на центральной площади, знакомые, сидящие за столиками кафе, внезапно замолкали. Гвидо заметил, что на них смотрят странно, как будто смущенно. Радамес потянул сына за руку, но мальчик то и дело спотыкался, и в конце концов он посадил его себе на плечи. Придя домой, Гвидо кинулся к матери и уткнулся лицом в ее грудь. Он вдохнул родной запах и успокоился, уверенный, что теперь с ним не случится ничего дурного. Только потом он увидел младшего брата, лежащего на кухонном столе: с закрытыми глазами, одетого в белое. Также Гвидо заметил, что у матери опухшие глаза и совсем слабый голос. Сын прижался к ней еще сильнее. Так он и оставался на руках у Снежинки, пока не заснул. Проснулся Гвидо от стука молотка. Он резко открыл глаза и увидел, что лежит один в родительской кровати, а за окном уже темно. Тонкий луч света пробивался из кухни. Гвидо спустился, подошел к неплотно закрытой двери и заглянул внутрь.
Вокруг стола сидели буквально все, кого он знал; не хватало только отца. Женщины молились, перебирая четки, мужчины смотрели в пол, сжимая в руках шляпы. Лысый человек стоял позади деревянной коробки на двух длинных металлических ножках. Он нагнулся и сунул голову под черный платок. Гвидо вновь услышал стук молотка: тот доносился из хлева.
Через несколько мгновений в кухню вошел отец, держа под мышкой небольшую деревянную коробку. При виде этого зрелища Снежинка разразилась слезами. Женщины обступили ее, мужчины продолжали смотреть себе под ноги. Бабушка Армида подошла и положила в коробку вышитую подушку. Мама взяла на руки младенца и стала целовать его. Казалось, она никогда не прекратит, а руки у нее дрожали так, что Гвидо испугался, как бы она не уронила братика на пол. Потом мама положила ребенка в ящик. Отец тоже наклонился над ним, поцеловал и сжал крохотную ладошку. Затем он закрыл ящик крышкой, взял молоток и стал забивать гвозди.
Гвидо понесся вперед с криком:
– Там же нет воздуха! У братика нет воздуха!
Радамес застыл с молотком в рук. Снежинка кинулась к сыну, но, чтобы удержать его, потребовалась помощь Армиды: мальчик вырывался, лягался и никак не мог успокоиться.
На следующее утро, еще до зари, мама разбудила Гвидо. Температура на улице держалась ниже нуля, на оконных рамах намерзли сосульки, а стекла от мороза покрылись веерами, воробьиным лапками и прочими мелкими узорами.
Гвидо не хотелось вылезать из теплой постели, но Снежинка взяла его на руки и поднесла поближе к огню в камине.
– Куда мы пойдем? – спросил мальчик, потирая глаза.
– Забрать фотографию Витторио. Так мы сможем видеть твоего братика всякий раз, как захочется.
Вскоре они вышли из дома и направились в сторону тополиной рощи, что вела к реке. Первые солнечные лучи окрашивали мир в светло-голубой цвет. Деревья заледенели, под ногами поскрипывал снег. Закутанные во множество свитеров и пальто, мать и сын шли быстрым шагом. Только пар от их дыхания нарушал неподвижность зимнего леса. Время от времени Гвидо смотрел на маму, но шарф скрывал половину ее лица: виднелись только черные глаза и выбившаяся непослушная прядка волос цвета воронова крыла. Прошло не меньше получаса, пока они добрались до дамбы. Мать и сын перешли По по понтонному мосту и оказались в соседнем городке Фикароло.
К студии фотографа они подошли, когда еще не было и восьми утра, но Снежинка не могла ждать, охваченная нетерпением. Фотограф увидел мать и сына в окно. Сам он еще сидел в пижаме и держал в руке чашку кофе. До открытия оставалось больше часа, но, по всей видимости, вид женщины и ребенка, мерзнущих на ступеньках студии, наполнил его сердце состраданием. Фотограф накинул плащ и поспешил распахнуть дверь.
– Извините, я заставила вас открыть раньше времени, – сказала Снежинка.
– Да ничего страшного… Заходите, уже все готово.
Фотография Витторио сохла на веревке. Хозяин студии снял ее и протянул Снежинке: на карточке был изображен сморщенный младенец в слишком большом для него чепчике, с кругами под закрытыми глазами. Она взяла фотографию с почти священным трепетом. Никто не произносил ни слова. Гвидо посмотрел на мать и заметил, как светлеет ее лицо, становясь еще красивее.
Они вышли из фотостудии и отправились в обратный путь, но едва выйдя из городка, Снежинка остановилась. Она достала из сумки портрет и покрыла его поцелуями, а потом убрала обратно. Та же сцена повторилась еще несколько раз по пути домой. Мать и сын проходили немного, потом останавливались, и Снежинка вынимала из сумки фотографию, чтобы гладить и целовать ее.
Дорога из-за этого вышла невыносимо долгой. Гвидо проголодался, пока они добрались до дома, но, вместо того чтобы накормить его, Снежинка кинулась в комнату за своей свадебной фотографией. Она открыла рамку и заменила снимок с венчания на портрет умершего сына. Затем она поставил карточку на буфет и больше никогда с ней не расставалась. Каждый вечер Снежинка уносила фотографию с собой в спальню и каждое утро ставила ее на полку на кухне. Она продолжала соблюдать этот ритуал, ни разу не забыв о нем, до самого последнего дня своей жизни.
1930
Жетулиу Варгас пришел к власти в начале ноября 1930 года, совершив государственный переворот при поддержке военных и промышленников. Желая также привлечь на свою сторону рабочих и крестьян, он выпустил ряд законов в поддержку бедных слоев населения и стал продвигать модель профсоюзов, очень похожую на уже установившуюся в фашистской Италии. Аделе сразу заявила:
– Это второй Муссолини.
– Посмотрим, как он будет действовать, прежде чем осуждать его, – возражал Родриго. Тогда он еще не знал, что в планах по модернизации Бразилии не было места кофе.
Вот уже несколько месяцев, как цены на тропические продукты, на которых всегда держалась экономика страны, неумолимо падали.
– Это следствие Великой депрессии. Пара месяцев, и все будет как раньше, – сохранял оптимизм Родриго.
– Не думаю. Варгас сказал, что хочет превратить Бразилию в индустриальную державу и как можно скорее. Думаешь, его волнует, что будет с сахарным тростником или кофе? – спорила жена.
Очень скоро кофе окончательно обесценился и превратился в совершенно бесполезный продукт. Столько лет он был движущей силой экономики, а теперь гнил на плантациях по всему югу.
Новое правительство отреагировало на кризис тем, что закупило у производителей тысячи центнеров продукции, а потом приказало сжечь весь урожай. На кофейных плантациях по всей Бразилии запылали огромные костры. Гигантские столбы дыма поднимались в небо, едкая вонь от горящих зерен заполняла все вокруг. Кашуэйра-Гранди тоже не избежала этой участи. Родриго беспомощно смотрел на то, как всего за несколько часов огонь уничтожил результат трудов нескольких поколений. Из-за кофейного кризиса лишились работы десятки мужчин и женщин, которые всю жизнь трудились на плантации его семьи. Родриго пришлось уволить больше половины работников, отобрать дом и жалованье у людей, родившихся и выросших в Кашуэйра-Гранди. Сделал он это, сохраняя внешнюю холодность и безучастность, что оскорбило крестьян и вызвало возмущение жены.
– Ты не можешь так обращаться со своими людьми. Ты же всю жизнь их знаешь, многие с тобой в школе за одной партой сидели, – укоряла его Аделе.
– А что мне остается? У нас больше нечем им платить.
– Так постарайся объяснить это, прояви хоть немного сострадания.
– Я отбираю у них кров и работу, как я могу при этом проявлять сострадание?
Аделе знала, что у Родриго не осталось выбора: весь урожай уничтожили, а их сбережения закончились. Время компромиссов закончилось. Каждый был или на одной стороне, или на другой, и для многих ее муж теперь стал врагом.
Очень скоро настал день, когда Родриго вернулся домой с разбитым в кровь лицом и в рваной одежде. На него напали по дороге, и только вмешательство полиции спасло его от линчевания. Еще через несколько дней Аделе обнаружила, что кто-то разрушил семейную часовню ударами молотка. С того момента она не покидала территорию фазенды, боясь, что и на нее могут напасть в любой момент. Супруги жили в постоянном страхе, будто в тюрьме. Тогда Аделе начала уговаривать Родриго продать плантацию.
– Продавай. Нужно увезти Марию Лус в безопасное место.
– И куда мы поедем? В Рио, в Сан-Паулу? Что я там буду делать? Я вырос на кофейной плантации и больше ничего не умею.
– Ты еще молод, что-нибудь придумаем. Оставаться тут нет смысла.
– Не проси меня об этом, Аделе. Здесь я родился, здесь вся моя жизнь.
Тем вечером муж и жена отправились в кровать, вымотанные долгим спором, и повернулись друг к другу спиной. Долгие часы оба ворочались, не в силах заснуть, слишком раздраженные после ссоры и еще не готовые предпринять попытку примирения.
На следующее утро Родриго, как обычно, встал рано и позавтракал в одиночестве. Он натянул сапоги, взял шляпу и вышел из дома.
Аделе проснулась, когда солнце поднялось уже высоко. Стояла жара, дышать было нечем. Нубия помогла ей с домашними делами. Вместе женщины сменили постельное белье, помыли деревянные полы и закрыли ставни, чтобы сохранить в комнатах немного прохлады.
В полдень Мария Лус играла на ковре, Аделе готовила обед. Из граммофона лился голос Беньямино Джильи:
Santa Lucia,
luntano ‘a te,
quanta malincunia!
Se gira ‘o munno sano,
se va a cercá furtuna,
ma, quanno sponta ‘a luna,
luntano ‘a Napule
nun se pò staaa![10]
Несколько лет назад Аделе не смогла бы слушать эту пластинку без слез. Как изменилась с тех пор ее жизнь! Опершись о раковину, она думала о Родриго. Прошлой ночью супруги так и не помирились, и когда муж ушел, она еще спала. Внезапно Аделе почувствовала безумное желание увидеть его. Ей хотелось обнять Родриго, сказать, что он прав, что все потихоньку наладится. Пришло время обеда, но супруг не вернулся. Аделе знала, что он часто останавливается поесть в сензале, с работниками плантации, поэтому не стала волноваться.