– Я сейчас все уберу, одну минутку… – затараторила девочка.
– Ничего страшного, сейчас пройдет.
– Тебе плохо?
Вместо ответа мать вытерла слезы, встала, надела фартук и принялась чистить лук.
– Готовься, скоро мы с тобой останемся вдвоем, – сказала она через некоторое время.
– А папа?
– Твой отец переедет жить отдельно, а там посмотрим.
В этот момент вошел Гвидо. Едва он переступил порог, Эльза подхватила пальто и вышла, пробормотав, что пойдет за продуктами.
Отец и дочь остались вдвоем. Норма заговорила первой.
– Мама плакала, когда пришла.
Гвидо молчал. Он зажег сигарету и сел у окна.
Тот вечер остался в памяти Нормы запахом жареного лука и тяжелой тишиной, которую прерывало лишь ритмичное «тук, тук» капель из подтекающего крана. Прочнее же всего ей врезался в память профиль отца, сидящего у окна. Он смотрел на улицу и нервно курил, не говоря ни слова. Норме показалось, что он думает о другой женщине.
Далее последовал период скрытой агрессии и недомолвок. С улицы Норма часто слышала, как ругаются родители, но едва она заходила в дом, разговор на повышенных тонах прерывался. Это и к лучшему, конечно, потому что, когда они не выдерживали и кидались друг на друга с упреками и обидами, это было невыносимо, и девочка убегала во двор играть с детьми синьора Пиппо.
Норме очень не хватало внимания отца. С тех пор как родители начали ругаться, Гвидо постоянно пребывал в дурном настроении и совершенно не уделял ей внимания. Девочка с грустью вспоминала те времена, когда была маленькой. Особенно когда еще во дворе старого дома в Капосотто отец брал ее на руки и смешил, напевая песенку:
Signorina Maccabei,
venga fuori, dica lei,
dove sono i Pirenei?
Professore, io non lo so, lo dica lei.
E sentiamo Mancinelli,
il mio re degli asinelli,
dove sono i Dardanelli?[19]
Норма слушала его и смеялась, положив голову отцу на грудь и потихоньку пощипывая волоски на руке. Гвидо всегда уделял ей много времени и внимания, в то время как мать была слишком занята домашними хлопотами и финансовыми заботами, а позже – когда в семье начались проблемы – тем, как не дать ей развалиться.
В детских воспоминаниях Нормы отец всегда пел. После войны Гвидо пришлось окончательно распрощаться с мечтами о сцене, хотя профессор оказался человеком слова и отыскал его. Бывший товарищ по тюремной камере хотел помочь ему получить субсидию на учебу, а до тех пор был готов сам оплачивать занятия Гвидо с преподавателем из Феррары, другом одного своего друга. Но через несколько месяцев Эльза забеременела, и, оказавшись женатым человеком и будущим отцом, Мартироли смирился с мыслью о том, что уже слишком поздно. Мать оказалась права: мечты о творчестве и славе – удел богатых. Лучше вовремя распрощаться с ними и вернуться к реальной жизни. Впрочем, Гвидо продолжил петь в церковном хоре, и еще несколько лет это занятие приносило ему огромное удовольствие. Приехав в Виджу, он предложил свои услуги местному приходу, и священник, едва услышав его голос, принял новичка с распростертыми объятьями. Однако, когда ситуация в семье ухудшилась, Гвидо окончательно забросил пение. Священник не раз пытался уговорить его вернуться, но тот и слышать ничего не хотел.
Отец Нормы даже перестал слушать пластинки с классической музыкой, хотя с тех пор, как нашел работу в Швейцарии, собрал неплохую коллекцию. Записи Джузеппе Ди Стефано, Марио Дель Монако и Ренаты Тебальди валялись без дела в дальнем углу шкафа.
В конце концов Гвидо не ушел из семьи, но полностью замкнулся в своем мире. Поужинав, он уходил в свою комнату, где читал или разгадывал кроссворды. Для Нормы он стал будто бессловесное и недосягаемое божество – человек, который ради семьи отказался от мечты, но потом, чувствуя на себе груз ответственности, сдался окончательно.
На полке все еще стояла фотография, на которой Норма была запечатлена вместе с отцом. Она была сделана зимой, в невероятно снежный день. Гвидо и девочка стоят на дороге, ведущей к горе Орса. На нем спортивная куртка, во рту – дымящаяся трубка. Он похож на Джона Кеннеди, только худее и глаза более светлые. На Норме темное пальто и шапочка с помпоном. Она сжимает руку отца и улыбается, прищурив глаза от солнца. Этот снимок сделал Дольфо в первую зиму, которую девочка провела в Виджу. Лица на фотографии светятся счастьем.
Несколько лет спустя все стало совсем по-другому. Семья Мартироли проводила день за днем, не жалуясь вслух, как многие: по привычке, из-за отсутствия выбора, из чувства долга. Они продолжали жить в одном доме, потому что каждый боялся остаться в одиночестве – постоянно пытаясь заглушить угрызения совести и ужасно переживая о том, что же скажут люди.
1958
Каждое лето братья Мартироли с семьями уезжали из Виджу на каникулы в Стеллату. Дни в доме бабушки и дедушки проходили в основном в сладкой праздности. По утрам Норма и Доната бродили по дому и искали что-нибудь интересное в ящиках буфета или в комоде в комнате Снежинки. Девочки с любопытством разглядывали фотографии умерших родственников, среди которых был портрет новорожденного младенца с худым лицом в слишком большом чепчике и карточка солдата в мундире времен Первой мировой войны. После обеда Радамес брал внучек с собой на рыбалку, ловить сомов в По. Он усаживался на берегу, нанизывал червяка на крючок и закидывал леску туда, где течение было сильнее. Девочки устраивались рядом и сидели тихо-тихо, зная, что любой шум может спугнуть рыбу. По воскресеньям они ходили в кинотеатр «Кристалл», чтобы посмотреть очередную комедию с Тото или фильм о каком-нибудь воинственном герое, вроде «Подвигов Геракла». Вернувшись, Норма и Доната помогали Снежинке лущить фасоль или готовить ужин.
– Бабушка, расскажи нам, как ты была бедной, – просили они.
В глазах девочек бедность, сопровождавшая Снежинку на протяжении большей части жизни, была овеяна неким романтическим флером. Истории о лишениях, невозможности купить хлеб, смерти новорожденного сына завораживали Норму и Донату сильнее, чем передачи, которые они смотрели по телевизору в доме синьора Пиппо. Когда Снежинка рассказывала что-нибудь веселое – например, о том, какой план она разработала подростком, чтобы сделать себе короткую стрижку, – то заливалась смехом, и сразу вокруг нее начинал виться целый рой пчел. Внучки знали, что так происходит из-за чуда, которое совершила над их бабушкой в детстве святая Катерина, и уже давно не удивлялись.
Когда дети выросли, а покупка собственного жилища избавила от расходов на аренду, Снежинка и Радамес наконец вздохнули свободнее. Им удалось купить сад со сладкими грушами сорта «вильямс» недалеко от дома: владелец умер, и наследники выставили его на продажу за бесценок, потому что давно жили в большом городе и не собирались заниматься сельским хозяйством. Предложение оказалось чрезвычайно выгодным, так что Радамес собрал все свои скромные накопления, а недостающую часть одолжил у близнецов, которые к тому времени уже жили в Виджу. Снежинка, в свою очередь, нашла себе работу на дому: она стала пришивать манжеты и воротнички к одежде, которую производила фабрика в Мирандоле. Каждую неделю оттуда привозили новые заготовки, обеспечивая работой ее и еще многих женщин в округе.
Как только финансовых проблем стало меньше, Снежинка снова стала заботиться о своей внешности. За волосами она всегда ухаживала, а теперь, когда они поседели, каждый месяц красила их в парикмахерской.
– Пусть буду старой, но страшной – ни за что! – говорила она.
Снежинка всю жизнь слегка завидовала красоте своей сестры Аделе и природному очарованию свекрови Софии. Последняя со своими золотистыми локонами и лицом Мадонны долго продолжала привлекать внимание мужчин, даже разменяв шестой десяток, но со временем сильно растолстела и сдалась. Теперь Снежинка, сохранившая стройность, несмотря на многочисленных детей, чувствовала, что взяла реванш. На семейные обеды она всегда приходила со свежей завивкой, и кто-нибудь непременно замечал:
– Да ты все молодеешь!
Она со смехом отвечала:
– Наверное, еще одно чудо святой Катерины.
Когда ее собственные дети были маленькими, у Снежинки не было времени особенно возиться и баловать их, зато теперь она с удовольствием проводила время с внуками, особенно с Донатой и Нормой, которых видела не так часто. В день, когда открывался городской рынок, она возила девочек на автобусе в Бондено. По дороге бабушка рассказывала анекдоты, порой и не совсем приличные. Приехав в Бондено, все трое отправлялись в кафе, где Снежинка заказывала внучкам «Кока-колу» или «Фанту» – модные новинки, одни названия которых давали возможность почувствовать себя молодой и современной.
Дома ближе к вечеру девочки часто не знали, чем себя занять. Иногда они слушали популярные песни по радио. Их любимой была «Nel blu dipinto di blu»[20], а еще они всегда смеялись, слушая, как Тони Даллара заводит, будто икая: «Co-o-me prima, più di prima, t’amerò…»[21]
Снежинка терпеливо участвовала в играх внучек, например, разрешая Донате делать ей «маску» из молока, смешанного с мукой, – липкой субстанции, которая быстро застывала на лице, превращаясь в своеобразный слепок. Когда бабушка порывалась умыться, внучка не давала:
– Надо подержать подольше, тогда у тебя пропадут все морщины.
– Ну да, конечно, красота требует жертв, – отвечала та.
Каждое воскресное утро, засучив рукава до локтей, Снежинка принималась месить тесто для домашней лапши. Она делала горку из муки, потом разбивала в середину яйца и месила крутое тесто, ни на минуту не прекращая что-нибудь рассказывать. Потом она протирала деревянную доску и жестом, похожим на знак благословения, покрывала ее тонким слоем муки. А дальше начиналось самое интересное: Снежинка брала скалку, и за несколько минут ком теста превраща