лся в идеальный круг, желтый и яркий, как солнце. Теперь пора было варить бульон. Бабушка всякий раз просила внучек поймать курицу, хотя отлично знала, что они не сумеют этого сделать.
– Даже с курицей совладать не могут! – смеялась она.
Сама же Снежинка давно приноровилась ловить птиц без проблем. Потом чирк! – и перерезала несчастной горло.
Однажды курица с уже отрезанной головой вырвалась из рук хозяйки и принялась носиться по двору, оставляя за собой следы крови.
– Хватайте ее, хватайте! – кричала Снежинка, и девочки, хоть и перепуганные невиданным зрелищем, бежали следом, пытаясь поймать живучую птицу.
Когда развлечения в доме бабушки надоедали, Норма и Доната отправлялись в дом Казадио в Ла-Фоссе, где все еще жила Эдвидже. Даже в нынешнем почтенном возрасте она сохранила свой яркий образ: развевающиеся седые волосы и черное платье.
– Модель «Прекрасная эпоха», – подчеркивала она.
Взгляд Эдвидже обладал пугающей силой: она смотрела на мир поверх очков с откровенным презрением. Девочек двоюродная прабабушка тоже встречала без особой сердечности:
– Ах, смотрите-ка, кто пожаловал… Кузины-швейцарочки! Идите играйте во дворе, некогда мне с вами возиться.
Поначалу Норма и Доната расстраивались, но вскоре заметили, что уже десять минут спустя родственница всегда выходит к ним с печеньем и конфетами, садится в тень под навесом и предлагает сыграть в карты.
Однажды Доната сказала, что хотела бы научиться шить одежду на старенькой швейной машинке Эдвидже, и та поначалу приняла эту просьбу в штыки:
– Да ты с ума сошла! Моя «Зингер» очень хрупкая, и я никому не разрешаю ее трогать!
Однако вскоре двоюродная прабабушка поддалась на уговоры, хоть и ворча, что если девочка что-то сломает, то будет платить за ремонт из своих карманных денег. Эдвидже вооружилась ножницами, мелками, булавками и выкройками и научила Донату шить юбку-колокол и блузку в морском стиле.
Как-то раз, роясь в глубине шкафа двоюродной прабабушки, девочки наткнулись на деревянную шкатулку с серебряной отделкой. Норма попыталась открыть ее.
– Не получается, – вздохнула девочка через некоторое время.
– Дай-ка сюда, – сказала Доната, взяла шкатулку в руки и тут же открыла ее без малейших усилий.
– Как тебе это удалось? – поразилась Норма.
– Понятия не имею! Она сама как-то открылась.
Внутри шкатулка была отделана потертым красным бархатом. В ней обнаружилась тряпичная кукла с одним глазом, сережки с бирюзой, лисий хвост, какие-то семена и старинная колода карт Таро.
– Что это? – поразилась Доната.
Она развязала ленту, скреплявшую колоду, и принялась раскладывать карты одну за другой.
– Какие странные… Интересно, для чего они нужны? – заметила Норма.
– Не знаю, но смотри, какие красивые.
Девочки долго играли, придумывая истории про персонажей, запечатленных на картах, пока Эдвидже не позвала их с кухни. Кузины вернули все сокровища в шкатулку, кроме колоды карт, которую забрала себе Доната.
– Ты что делаешь? – поразилась Норма.
– Я возьму карты ненадолго, поиграть.
Когда девочка стала засовывать колоду в карман, одна карта упала на пол. Доната наклонилась и подняла ее: на кусочке картона был нарисован дьявол, с его живота на девочку смотрело чье-то маленькое лицо, а по бокам стояли мужчина и женщина, скованные цепью. Доната почувствовала, как порыв ледяного ветра взъерошил ей волосы.
– Ну и холод, – поежилась она.
– Да ты что, жара же, дышать нечем!
– Интересно, что это значит?..
Тут снова раздался голос Эдвидже, Доната сунула карту Дьявола к остальным, и девочки побежали на кухню, весело смеясь.
Весь остаток каникул Доната провела играя с картами Таро. Когда пришло время возвращаться домой, она спрятала колоду в своем чемоданчике и больше никогда с ней не расставалась.
Уже некоторое время назад девочка поняла, что может читать чужие мысли. Например, в школе, когда учительница выбирала, кого вызвать к доске, Доната безошибочно угадывала, чья фамилия вот-вот прозвучит. Или дома: не успевала Зена решить, что приготовит на ужин рис с горошком, как дочь тут же появлялась на пороге кухни, неизменно пугая мать странным заявлением, вроде:
– Нет, только не горошек, мам, мы же вчера его ели.
Остальные родственники заметили необыкновенные способности Донаты на Рождество, когда собралась большая компания играть в лото. Зена вытаскивала бочонки и громко объявляла:
– Семьдесят семь – топорики! Восемьдесят восемь – крендельки! Шестьдесят девять – туда-сюда!
Вдруг Доната начала называть номера за секунду до того, как мать вытащит бочонок, и неизменно угадывала.
– Тут какой-то подвох! – восклицал каждый раз кто-нибудь из игроков.
Дольфо же резко сказал Донате держать рот на замке, а то дальше в лото будут играть без нее.
– Она унаследовала дар от цыган, – сказал он потом жене, невольно вспомнив странный сон, что приснился ему в ночь перед рождением дочери, когда сверток с девочкой упал к его ногам с цыганской телеги.
– Что это за мясо, ослятина?
– Да какая ослятина, мы же отродясь ослов не держали!
– А телята? Телят ты покормила?
– Да, Ансельмо, покормила.
– А где моя мама?
– Умерла уж лет тридцать как.
– Аааа…
– Я пойду за продуктами. Ты веди себя хорошо, скоро вернусь. Обещаешь хорошо себя вести?
– Ничего не могу обещать. София, послушай… А муж твой не бьет тебя?
– Да что ты такое говоришь! Мой муж – это ты, и ты меня в жизни пальцем не тронул.
София настолько привыкла к провалам в памяти супруга, что давно перестала обращать на них внимание. Она и сама с возрастом порой путала имена внуков или невесток. Да и вообще у нее своих проблем хватало. Помимо того что она сильно растолстела, после менопаузы София стала мучиться от бессонницы. Днем она теперь постоянно клевала носом, а вот по ночам жила полной жизнью. Кто заглядывал к Софии около полудня, запросто мог обнаружить ее спящей на диване, зато еще до рассвета она отправлялась в свинарник кормить поросят или на кухню – готовить консервы или месить тесто.
Привыкнув к тому, что всю жизнь ее считали одной из самых красивых женщин города, жена Ансельмо никак не хотела смириться со своей полнотой и то и дело садилась на диету. Пара килограммов уходили, но через неделю на их место возвращались три. Еще София постоянно мучилась от приливов жара. И зимой и летом она то и дело обмахивалась бумажным веером с гейшами и цветущими вишнями, который как-то купила на городской ярмарке. Словом, София Мартироли была слишком занята собственными проблемами, чтобы обращать внимание на все ухудшающееся состояние мужа.
Летом 1958 года Гвидо и Дольфо первыми заметили, насколько сдал дед. Когда они пришли в гости, Ансельмо сидел под навесом. Спина у него осталась прямой, как в юности, усы побелели, но сохраняли пышность. А вот цепкого взгляда больше не было. Казалось, дед смотрит на них откуда-то издалека. Через некоторое время он узнал и обнял близнецов и Зену, а вот на Эльзу продолжал поглядывать с подозрением. Когда она попыталась подойти, отодвинулся.
– Вы кто такая?
– Как «кто такая»? Я жена Гвидо…
– Какого Гвидо?
– Вот его, вашего внука.
– Аааа… Вы только недавно поженились? – растерянно спросил Ансельмо.
София пояснила, что вот уже некоторое время муж плохо помнит как имена детей, так и дорогу до любимого бара на площади Пеполи.
– Один раз его привели домой карабинеры. Бродил по Бондено не первый час, не зная, как попасть домой.
Внуки уговорили бабушку обратиться к врачу, и Ансельмо поставили диагноз: болезнь Альцгеймера, или, как говорили в те времена, – атеросклероз. Доктор объяснил Софии, что в ходе развития болезни муж полностью потеряет память, но она не особенно расстроилась.
– По-настоящему ценные воспоминания не в голове, а в сердце, – уверенно заявила она.
Временами, однако, у Ансельмо случались моменты ясности, и тогда он старался утрясти разные накопившиеся дела. Он помирился с теми, с кем когда-то поссорился, съездил навестить братьев, с которыми не виделся много лет, и даже угостил выпивкой приходского священника. Узнав о своей болезни, Ансельмо и не подумал бросить пить, уверенный, что «смерть красна, если в брюхе бутылка вина».
Еще он решил, что пришло время осуществить давние мечты: например, увидеть море. Хотя Ансельмо прожил всю жизнь в пятидесяти километрах от побережья, ни разу там не был. Теперь он твердо решил наверстать упущенное, это превратилось в своего рода навязчивую идею. Повсюду – и дома, и в баре на площади Пеполи – он твердил о море.
– Море – штука красивая! Все такое сверкает и движется. И конца ему не увидишь, – уверял его приятель по имени Нанни, который на море бывал.
Мысль о том, что в мире существует нечто бесконечное, словно небо, заворожила Ансельмо. С того момента он твердо решил помочить ноги в сверкающей глади и убедиться, что по другую сторону воды и правда ничего нет.
– Следующим летом я тебя отвезу, дедушка, – пообещал Дольфо, прощаясь с Ансельмо в конце каникул. Но этому не суждено было сбыться, потому что три недели спустя Ансельмо хватил апоплексический удар, и он умер, так и не увидев бесконечного сверкающего моря.
Он скончался 7 сентября, накануне большого праздника – Рождества Пресвятой Богородицы. В Стеллату тогда как раз приехал передвижной парк с аттракционами, а площадь Пеполи украсили гирляндами и разноцветными шариками. Там же поставили длинные деревянные столы и организовали походную кухню. Бульон для каппеллетти кипел в кастрюлях, в воздухе стоял аромат жареного лука и колбасок на гриле. На похоронах Ансельмо Мартироли церковь была забита до отказа. Съехались все родственники, и Гвидо в память деда трогательно пропел Miserere nobis.
По окончании церемонии сыновья подняли гроб на плечи. Первым шел Радамес, несмотря на свою больную ногу. Процессия отправилась на кладбище, но по пути пришлось пройти мимо увешанной гирляндами площади и шатров с аттракционами. Длинные очереди из детей выстроились к ларькам со сладкой ватой, электрические машинки на автодроме то и дело сталкивались, высекая снопы искр. Похоронная процессия проследовала среди всего этого веселья в полном молчании. Из динамиков разносился голос Пола Анка, поющего «Диану». Под эту мелодию и опустили в землю гроб с телом Ансельмо Мартироли. Это был странный день: печаль похорон смешалась с весельем праздника, грусть и радость невозможно было отделить друг от друга.