– Дышать совершенно нечем в такую жару. Давайте прогуляемся вдоль реки, – предложил Гвидо.
Дом закрыли на ключ, и все стали подниматься по ступенькам, ведущим к дамбе на берегу. Эдвидже опиралась на палку, а с другой стороны ее поддерживала Снежинка. Эльза помогала Радамесу, в темноте неуверенно тащившему больную ногу.
– Ну мы и компания развалин! – заметил он.
– Ничего, потихоньку еще тащимся вперед, – ответила Эдвидже. Сама она поднималась по ступенькам с трудом, тяжело дыша, но не собиралась сдаваться.
Ночь стояла ясная. Полная луна освещала даже те места, куда не доходил свет от фонарей. Река казалась гладкой, как шелк. Родственники шли рядом, неторопливо, переговариваясь шепотом. Каждый боялся разрушить волшебство момента неосторожным шумом.
На следующее утро Гвидо, Эльза и Норма собирались домой. Аделе оставалась на целый месяц, но уже предчувствовала, что время пролетит в один миг и ей будет тяжело отбыть обратно в Бразилию. «Почему уезжать всегда так сложно?» – спрашивала она себя. В те дни она не раз задумывалась, не остаться ли здесь, ведь, по-хорошему говоря, ничто не мешало ей провести последние годы жизни на родине. Однако Аделе знала, что всегда должно быть что-то или кто-то, что удерживает тебя в этом мире, и чувствовала, что уже не принадлежит никакому месту – даже тому, где когда-то родилась.
Все остановились полюбоваться сверкающими водами По.
– Папа, я через месяц уезжаю, – внезапно объявила Норма.
– Куда? – спросил Гвидо, не отрывая взгляда от реки.
– За границу. Не могу оставаться здесь.
Отец, по своему обыкновению, ничего не ответил, но Норма знала, что сейчас у него ком стоит в горле.
Снежинка смотрела на воду и внезапно увидела отражение женщины с перьями в волосах. Через мгновение водная гладь дрогнула, и вместо нее появилось лицо Донаты. Видение длилось лишь секунду, потом исчезло. Снежинка вздохнула, подумав о собственной жизни и жизни своих многочисленных предков. Может, Виолка ошиблась, и она сама вслед за ней. Может, мечты – это как раз то, что помогает людям жить. Вот о чем думала Снежинка на берегу По той летней ночью, а еще она почему-то ясно ощутила, что зловещее проклятье больше не будет преследовать ее семью.
Все еще смотрели на реку, как вдруг она заявила:
– 9 сентября я умру. Недавно мне это приснилось.
– Да что ты такое говоришь! Сначала я должна умереть, я же намного тебя старше, – возразила Аделе.
– Не ссорьтесь, чей черед придет, тот и умрет, – влезла Эдвидже, и все засмеялись.
Снежинка подняла глаза. Луна была огромной и, казалось, висела прямо над ними: протяни руку – и коснешься.
– Вы только посмотрите! – пробормотала она.
Глядя на сияние луны – такой непривычно яркой и близкой, – все позабыли и об усталости после суматошного дня, и о собственном одиночестве. Потом в темноте вновь раздался голос Снежинки:
– Такой ночи у нас в жизни больше не будет.
Тем утром Аделе проснулась в приподнятом настроении. Вот уже неделю как она переехала в дом на берегу, потому что боялась обидеть Снежинку, если все время проведет у тети Эдвидже. Аделе отлично выспалась: летняя жара постепенно отступала, ночи становились прохладнее. Она вылезла из постели и подошла к окну. Ей пришлось подняться по лестнице из трех ступенек и встать на цыпочки, чтобы открыть ставни. Воздух был свежим, небо – совершенно прозрачным. Аделе почувствовала аромат реки – смесь запахов влажной земли, чистой воды и скошенной травы. Этот запах в ее памяти был неразрывно связан с детством, а потому она вдохнула глубоко, с наслаждением, закрыв глаза.
Потом она неторопливо оделась, стараясь не обращать внимания на боль в плече и коленях, и спустилась на кухню.
Обычно в это время Снежинка уже возилась с кофейником и чашками для завтрака, но тем утром кухня была пуста. Аделе сварила себе кофе, села за стол и, поджидая сестру и зятя, включила радио. Накануне арестовали Ренато Курчо, основателя «Красных бригад», и в новостях говорили именно об этом. Потом сообщили об освобождении незаконно занятых домов в римском районе Сан-Базилио, где произошли вооруженные стычки с полицией и девятнадцатилетний юноша оказался убит. Аделе подумала, что мир, похоже, окончательно катится в тартарары, хоть с добрыми змеями, хоть без них.
Вышел Радамес, заметнее обычного хромая на больную ногу: волосы «ежиком», сгорбленная спина.
– А Снежинка где? – удивленно спросил он.
– Наверное, еще спит.
По радио тем временем объявили:
– Теперь перейдем к прогнозу погоды: сегодня, в понедельник 9 сентября, на северо-востоке ожидаются осадки…
Радамес резко замер.
– Какой сегодня день?
– Девятое сентября, – рассеянно ответила Аделе.
Тут они переглянулись и кинулись в комнату Снежинки.
Затаив дыхание, Аделе и Радамес открыли дверь. Снежинка лежала на кровати: лицо спокойное, фотокарточка Витторио прижата к груди. Казалось, она просто заснула. На губах еще играла улыбка, но тело было неподвижным, лицо бесцветным, и никаких признаков дыхания.
В комнате было свежо. Солнце пробивалось сквозь ставни и чертило на стене полосы света, точно так же, как в тот день, когда Снежинка родилась – ножками вперед, юркая, как лягушка. От ее тела исходил аромат сладкой карамели и нарциссов. Пчелы летали вокруг, как случалось в самые счастливые моменты ее жизни.
Аделе коснулась руки зятя:
– Она ушла легко.
Радамес ничего не ответил. Он подошел к кровати и в первый раз за последние тридцать лет растянулся возле жены. Супруг погладил ее по лицу, глядя на нее с таким же сильным чувством, как много лет назад, в тот день, когда они впервые занимались любовью у реки. Радамес придвинулся ближе и сжал Снежинку в объятиях.
Аделе закрыла за собой дверь, стараясь не шуметь, и оставила их одних.
Эпилог. 2013
На обувной коробке написано «Усопшие». Я открываю ее. Внутри десятки лиц, похожих друг на друга: даты рождения, даты смерти, одна и та же фамилия. Моя мать собирала их год за годом, после множества похорон, и в коробке из-под ботинок 44-го размера, которые когда-то носил отец, постепенно разместился целый семейный иконостас. Когда я была маленькой, портреты покойных родственников выставлялись каждый год на День всех усопших, 2 ноября. Мама старательно продолжала традицию, начатую бабушкой Снежинкой. Она снимала коробку со шкафа и расставляла на комоде фотографии умерших, а потом зажигала перед ними множество свечей. Если мне доводилось проходить мимо этого домашнего алтаря поздно вечером, то я пробегала не глядя, охваченная ощущением, что души мертвых родственников следят за мной.
Нанятые грузчики ходят туда-сюда, вынося коробки, мебель, каркасы кроватей. После смерти отца мы с мамой выставили дом на продажу. Это тот самый дом в Стеллате, у дамбы на берегу реки, купленный дедушкой Радамесом во время войны. Сначала он жил тут с бабушкой, а в последние годы сюда перебрались мои родители. Выйдя на пенсию, папа решил, что хочет вернуться в родные места. Никто этого не ожидал, но после смерти деда отец выдал остальным братьям и сестрам их часть наследства, а сам переехал в дом родителей вместе с мамой, несмотря на то что здание уже давно требовало ремонта. Санузел безнадежно устарел, плитка в цветочек не менялась с 70-х, а горячая вода шла через раз, что неизменно выводило отца из себя. Он был совершенно уверен: проклятый водонагреватель специально над ним издевается. Найти покупателя в нынешние кризисные времена оказалось несложно. Мы согласились на первое же предложение: это было как вырвать больной зуб – не пытаясь его спасти, а только чтобы скорее избавиться от боли.
Мужчины в синей рабочей одежде выносят мебель, переставляют коробки, грузят тяжелые створки шкафа, а я сижу на последнем сундуке, что остался на кухне, перебираю снимки из коробки и не нахожу в себе сил уйти отсюда. Я разглядываю каждого из моих умерших родственников. Вот портрет Аделе в молодости: она настоящая красавица, со светлой прядкой на лбу и грустным выражением лица. А вот Эразмо в форме времен Первой мировой войны. Я беру в руки фотографию деда Радамеса в Абиссинии, на ней он голый по пояс, волосы подстрижены «ежиком». А вот Эдвидже в старости: черное платье, отделанное кружевом, и гигантская грива белоснежных волос. Она умерла в 1975 году, год спустя после праздника в честь приезда Аделе из Бразилии. Ей было ровно сто лет. После смерти бабушки Снежинки Радамес продолжал регулярно наведываться в дом Казадио в Ла-Фоссе, но через несколько месяцев он и сам отошел в мир иной. В свой последний час дед сказал, что его место рядом с бабушкой и он рад, что наконец сможет снова увидеть ее.
Тело Эдвидже обнаружил дядя Дечимо, самый младший брат папы. Она сидела перед телевизором, широко раскрыв глаза и изумленно уставившись в экран. Когда стали готовить похороны, оказалось, что тело затвердело, будто кусок мрамора, и ее никак невозможно ровно уложить в гробу. Эдвидже пришлось похоронить как была: сидящей на стуле с открытым ртом и выражением восторга на лице. К тому времени мало уже кто в Стеллате помнил о ней, и только горстка соседей присоединилась к родственникам, провожавшим ее в последний путь.
Несколько дней спустя мы пришли выкинуть разное барахло прошлого века, которым Эдвидже наполняла свою комнату. В нижнем ящике комода я нашла сотни писем, спрятанных под стопкой чистых простыней. Вместе с ними лежала фотография красивого мужчины со светлыми глазами и обворожительной улыбкой. Подпись в углу карточки гласила: «Навсегда, Умберто». Письма были каждое в своем конверте, адресованные некоему Умберто Кавалли, проживавшему в маленьком городке в провинции Новары, о котором я в жизни не слышала. Все они были тщательно отсортированы по времени написания, год за годом, каждая стопка заботливо перевязана лентой. Письма давно пожелтели и пропахли тальком. Никто так и не отправил их адресату.
Я возвращаю карточку Эдвидже в коробку и натыкаюсь на фотографию Донаты. Она просто великолепна со своими густыми черными в