Боцман, старый лаасуский Андрус из Ватла, и три матроса - талистереский Яэн, саадуский Юлиус и рыуна-ревалаский Сандер (в матросы капитан набрал молодых парией, почти подростков, поступивших на судно не столько ради жалованья, сколько для изучения морского дела) стали выбирать якорь, большинство экипажа принялось ставить паруса. Пассажиры, свои же земляки - корабельные рабочие и плотники, ехавшие в Таллин на поиски сезонной работы (многие из них плавали в былые годы матросами на кораблях), - старались помочь экипажу «Каугатомы» в отдаче множества кливеров, стакселей, марселей, гротов и топселей. Скоро парусник стал набирать ход, накренился на левый борт и заскользил вначале словно ощупью, затем все быстрее и быстрее к выходу из залива. Несколько лодок, доставивших последних пассажиров с их пожитками и инструментом с рыбацкой пристани на борт корабля, решили провожать «Каугатому» и шутки ради пытались даже обогнать ее. Вначале легкие лодки, за рулем которых сидели ловкие молодые шкиперы, опередили «Каугатому», но когда был поставлен большой парус на грот-мачте «старой девы»[17], судно быстро оставило рыбачьи лодки далеко позади себя.
Два владельца крупных таллинских лесных бирж с нетерпением ждали сухих дров с Сааремаа, на этом товаре даже весной можно было изрядно заработать. Поэтому, хоть по пути и встречались плавучие льдины, представлявшие известную угрозу кораблю, капитан заставил поднять и скайселя. Теперь корабль шел на всех парусах, «на мачте недоставало только рубашки самого капитана», как шутят в таких случаях моряки. Миновав мели у мыса Весилоо, «Каугатома» с попутным ветром набирала около десяти миль в час. К сумеркам достигли острова Хиюмаа, а с восьми часов вечера, когда капитан передал вахту штурману, можно было уж румб за румбом менять курс с севера на восток. Ветер и теперь дул почти с кормы, и до сих пор они счастливо избегали всех льдин.
Сандер стоял подвахтенным штурмана - таково было распоряжение капитана. Штурман, старый Танель Ыйге, - серьезный, знающий свое дело моряк, и нечего опасаться, что он избалует молодых матросов поблажками. За штурвалом стоял талистереский Яэн - он уже одно лето ходил на «Эмилии» Хольмана и получал жалованье на два рубля больше других. Из опасения столкнуться со льдинами в помощь молодым матросам впередсмотрящим поставили самого боцмана, - хоть Сандер и саадуский Юлиус с детства привыкли к морю, все же не помешает еще один опытный глаз человека постарше.
Здесь, в открытом море, у Хийюмаа попадались лишь одиночные, источенные волной льдины, да и те в безоблачную апрельскую ночь были видны издалека и в лунном свете казались колышущимися на волнах серебряными пластами. Попутный ветер усилился, и надо было травить шкоты грота и бизани, отдавать концы и фалы реевых парусов и кливеров и снова крепить их. Сандеру впервые пришлось висеть на самой верхней, фор-трюм-рее, между ночным небом и водой, но не этим запомнилась ему на всю жизнь первая матросская ночь на трехмачтовом паруснике «Каугатома».
Плотники, ехавшие в Таллин на сезонный промысел, были не единственными пассажирами «Каугатомы»: к подветренной стороне камбуза собралось в кучку более двух десятков девчат, которые надеялись найти в Таллине какую-нибудь работу или, если это почему-либо не удастся, наняться на лето батраками на крупные усадьбы или в имения большой земли, чтобы осенью вместе с плотниками и кораблестроителями вернуться в свои прибрежные островные деревни. Талистереская Мари затянула песню, и вскоре ее подхватили другие девушки:
Далеко судьба меня загнала
От родни и милых мне людей.
Много горечи и слез узнала,
И на сердце все грустней, грустней.
Сандер заправлял стропы фор-стеньги-стакселя, когда различил среди других голосов чистый, звонкий голос абулаской Тийны:
Счастьем не дано мне насладиться;
Радости мне в жизни не найти…
У Сандера не вязался узел стропа, пришлось даже снова развязать его. За этот узел он получил от штурмана свой первый разнос. Счастье еще, что старый Танель Ыйге ругался не слишком громко, и ветер относил его слова от камбуза к носу корабля. Затем Сандеру довелось спуститься в канатный люк, после чего он стоял впередсмотрящим, и лишь разок-другой тайком удалось ему оглянуться на камбуз.
Пробили склянки. Вахту заступила новая смена во главе с капитаном. Сандер шел в сторону фок-мачты, к полубаку, и увидел Тийну - она сидела на швартовом кнехте среди своих узлов.
- Тебе разве не холодно здесь, с надветренной стороны? - спросил он девушку.
- Нет, у меня теплый платок, - ответила Тийна.
- А ветер все больше клонится на вест.
Тийна могла бы посмеяться над Сандером из-за этого «вест» - ведь в деревне вместо «вест» говорят просто «запад». Но сегодня шутить почему-то не хотелось. Мысли как-то сами собой настраивались на серьезный лад.
Вместо задиристой шутки она проговорила почти озабоченно:
- Мне даже страшно стало, когда ты был на мачте…
- Пустяки, ветер четыре-пять баллов. Что же тогда в шторм делать?
- Хороши пустяки! Мало ли матросов падало с рей, калечилось или насмерть разбивалось, - сказала Тийна, вставая и прислоняясь к поручням.
- Люди по-разному погибают, нельзя же из-за этого бросить работу и не ходить в море, - сказал Сандер. Парень радовался, что Тийна заботилась о нем, и ему хотелось к своему грубоватому ответу добавить что-нибудь помягче, но он не нашел слов. Он только поближе придвинулся к девушке и прошептал, запинаясь:
- Ти-ийна!
- Да, Сандер, - услышал он ответный шепот девушки.
И они долго молча стояли рядышком у поручней. Движение на палубе затихало, кое-кто дремал, устроившись на узлах и сундуках, другие сидели молча, озабоченно думая о предстоящей работе. Только вахтенные бодрствовали на своих местах. В штурвальной рубке капитан определял по карте глубину моря, прикидывая, нельзя ли, пользуясь благоприятным ветром, держаться поближе к берегу; матросы налаживали огни, занимались парусами, фалами и стропами, несли обычную матросскую службу. Корабль, как гигантская ночная птица с темным туловищем и белыми крыльями, быстро несся вперед, оставляя за собой сверкавшую в лунном свете дорожку; выходя из-под кормы, она клокотала и пенилась и пропадала далеко позади в сумраке ночи.
В эти минуты, рядом с Тийной, Сандеру многое казалось странным. Осенью, когда праздновали спуск корабля е море, Тийна усердно танцевала с Лаэсом из Писку-Роотси, в деревне пошли даже разговоры о них. Но зимой, когда Лаэс уехал, Тийна стала гораздо ласковее с ним, Сандером. Эта обычная девичья повадка казалась Сандеру в Тийне немного неожиданной. Он-то считал ее девушкой особенной. А на поверку выходило, что Тийна такая же, как все. Это открытие разом и обрадовало, и опечалило Сандера.
- Что пишет тебе Лаэс? - пролепетал он, наконец, мучивший его вопрос, отворачиваясь от Тийны.
- Что же ему такого писать? - сказала Тийна, как будто в его вопросе не было ничего особенного.
- А если и я тебе напишу? - спросил Сандер, пристально глядя через поручни на бурлившую за бортом воду и покусывая верхнюю губу.
- Что ж, напиши! Но как ты напишешь, у меня ведь и адреса еще нет!
- Где же Лаэс достал твой адрес?
Теперь пришел черед вздохнуть Тийне.
- Ах, какой ты… Лаэс прислал открытку - или две - мне домой, - откуда ему знать, где я в этом году получу работу, если я и сама того не знаю.
- Разве это так уж касается Лаэса?
- Как это - касается Лаэса?! - недоумевала Тийна. - Ах, и чудак же ты! Не станет ведь Лаэс вместо меня работать, да и ты за меня пока палец о палец не ударил. Эва написала, что в городе можно устроиться горничной у бар, но жалованье маленькое, - не хочется даром спину на других гнуть.
Сандер даже немного обрадовался, что разговор принял более будничное направление.
- Ты к барам в горничные не нанимайся, - советовал он, - это не жизнь. Некоторые господа, говорят, даже лапают, пристают, так что лучше уж попробуй поступить куда-нибудь на фабрику.
- И на фабрике у непривычного человека жалованье на первых порах не ахти какое. Если бы совсем остаться в городе, тогда другое дело, но осенью хочется вернуться домой… и, верно, ничего другого не придумаешь, как устроиться на лето куда-нибудь на мызу или к какому-нибудь мульку! Ты ведь тоже вернешься осенью домой? - спросила Тийна, расправляя конец своего цветастого платка.
- Вернусь, конечно, если буду еще на «Каугатоме», - сказал Сандер.
- Как так? Куда же ты денешься? Уж не думаешь ли удрать на другой корабль?
- Была такая мысль - если хороший случай подвернется. Я еще об этом никому, даже отцу дома ни словечка не сказал, и ты тоже никому не говори.
Тийна ничего не ответила, только вода плескалась и журчала у борта корабля да ветер шумел в парусах. Боясь, что он невзначай рассердил Тийну, Сандер старался поправить дело:
- Может быть, и не подвернется случая удрать куда-нибудь. Я бы и не думал об этом. Но оставаться здесь младшим матросом за пятнадцать рублей в месяц…
- Где же тебя ждут золотые горы?
- Если бы вдруг удалось попасть на иностранный пароход, - изучу чужой язык, потом и в морской школе легче будет.
- Все в капитаны метишь?
- Сначала штурманом, а там видно будет. Какие-нибудь бумаги должны быть в кармане у человека, иначе всю жизнь будешь гнуть спину и на ноги не встанешь.
- Неужели ты так уж хочешь разбогатеть? - тихо спросила Тийна после недолгого молчания.
Этот вопрос застал Сандера врасплох, настолько врасплох, что он сразу и не сообразил, что она хотела этим сказать.
- Как разбогатеть? Я не говорю - разбогатеть, но деньги у человека должны быть, без них тоже не жизнь. И аренду мызе платить нужно, соль, железо, точила, сахар и всякий другой товар приходится покупать - как же обойтись без денег? И ты не бесплатно гнешь спину на других, все стараешься подыскать такое место, где жалованье побольше.