Но сегодня никто из команды «Каугатомы» не был расположен к шуткам. Надеясь, что туман так же внезапно исчезнет, как он и упал на море, капитан с самого утра не отпускал никого на берег, чтобы при перемене погоды тотчас же поднять паруса. В ожидании отплытия нельзя было приступать к серьезным работам на корабле, а сращивание концов и другие пустяковые дела, которыми боцман занял матросов, никого по-настоящему не увлекали. Наоборот, насколько мог заметить штурман Танель Ыйге, напряженно наблюдавший за тем, чтобы в густом тумане какое-нибудь судно не наскочило на «Каугатому», молодые матросы, особенно талистереский Яэн и рыуна-ревалаский Сандер, думали не о корабельной работе, а о чем-то совсем ином. Вахтенный матрос ежеминутно звонил в колокол; такой же перезвон - сигнал стоящего на якоре судна - несся и со всех других кораблей. А какой-то местный пассажирский пароход или портовый буксир, очевидно, пытался даже в тумане нащупать себе дорогу - поминутно, если не чаще, слышался его низкий, глухой гудок где-то впереди «Каугатомы». Время от времени сильные порывы ветра разрывали на миг пелену тумана, и тогда, точно призраки, маячили у левого борта парусника мачты и темный корпус стоявшего на якоре большого барка дальнего плавания «Анны-Доротеи», и тут же все опять исчезало в плотном, словно мокрая вата, тумане. Близкие и отдаленные звуки колоколов, сигнальных рожков, пароходных гудков, доносящийся из порта скрежет кранов и почти непрерывная, наводящая тоску разноголосица говорили о том, что «Каугатома» со своими заботами была не единственным кораблем и населенным местом на этом свете.
Капитан Тиху быстро вышагивал из угла в угол по своей узенькой каюте, поднялся было на палубу, но вскоре вернулся в каюту и снова начал беспокойно мерить ее шагами.
Тынис Тиху был слишком высок и грузен, к нему не подходило выражение «вертелся как белка в колесе», но метался он на самом деле не хуже белки. Погода выкидывала, будто специально для него, одну шутку за другой, рейс затягивался. А самое скверное - его личные дела были все еще не решены и не упорядочены. Вчера он послал отсюда, из Ставангера, телеграммы обеим - Лийзу и Анете. Сегодня он взвесил свой поступок, и эта двойная игра показалась ему глупым и даже недостойным делом. В деревне вести расходятся быстро, вряд ли останется тайной для Лийзу и Анете, что он послал телеграммы обеим.
Капитан Тиху прислушался. Совсем рядом раздался глухой рев пароходного гудка, и в ответ ему особенно тревожно забили в колокол на «Каугатоме». Когда капитан распахнул дверь каюты, оба звука, смешавшись в один противный вопль, еще острее резанули его слух, а над правым бортом «Каугатомы» навис, все вырастая, черный силуэт огромного корпуса торгового парохода.
- Ударит, черт! - закричал капитан, его поднятая рука сжалась в кулак, и в тот же миг он увидел высоко над собой склоненные через поручни лица чужих моряков… и вот… вот… едва не задев своей кормой корму «Каугатомы», громадный корпус чужого корабля снова скрылся в густом тумане. Только «Каугатома», будто от запоздалого страха, долго еще подпрыгивала на волнах, поднятых винтом парохода, а наглый и низкий гудок чужого корабля доносился уже издалека.
- Проклятая акула! - ругался у грот-мачты боцман. - Еще немного - и наскочил бы!
Капитан не сказал ни слова, смачно сплюнул через борт и удалился в каюту. «Проклятая акула!» Конечно, акула, но истинная акула сама-то и не стоит на капитанском мостике океанской громадины, а сидит где-нибудь в уютном кабинете за тяжелым письменным столом и одним росчерком пера решает судьбы тысяч людей. Капитаны ее пароходов, которых эта акула, может статься, и не знает всех в лицо, - только ничтожные исполнители ее приказов. Легко ли капитану парохода сниматься с якоря при таком тумане? Но приказ получен - плыви! Каждый день стоянки такой громадины стоит увесистой пачки долларов. Ну и что ж, нанимай буксир, ставь дорогостоящего лоцмана на капитанский мостик - и рискуй! Ну, а если при этом и потонет какой-нибудь стоящий на пути маленький парусник - не велика беда! Любой судья поймет, что случилось это не от злого умысла, - у каждого судебного параграфа есть по меньшей мере по три закорючки, и пусть капитан потопленного парусника считает себя счастливчиком, если он уберется из суда с целой шкурой. У кого сила - того и право, у кого кошель - за того и суд.
О да, Тынис Тиху собственными глазами видел жизнь во всех пяти частях света, и он не верит, что наступит такая солнечная, счастливая пора, когда тихие курчавые овечки будут мирно резвиться на лугу, у веселого ручья, вкушая сочную траву. Нет, уж если на свете царит какое-нибудь право, то это право не овечек, а волков!
Горе побежденным, горе тем, кто в диком жизненном беге не может оторваться от многих и многих тысяч людей и опередить других! Если бы у его отца, у старого Реэдика из Кюласоо, было достаточно денег, дорога из Кюласоо на мызу и из мызы в Кюласоо могла бы и впрямь стать одинаковой длины, как похвастался однажды под хмельком его отец перед бароном. Но бедному и бесправному арендатору-барщиннику это дерзкое измерение «длины дороги» дорого обошлось, оно сделало еще более невыносимыми прежнее ярмо и унижения, которые коснулись даже его, Тыниса, младшего сына бедного арендатора.
Когда он родился, матери было уже за сорок лет, у нее и без того детей было больше, чем нужно, а он, этот последыш, уж совсем лишний. Когда-то ему рассказывали о человеке, которого выпороли на мызе, а он, придя домой, переложил на спину жены всю свою боль; жена со злости поколотила ребенка, ребенок пнул собаку, собака бросилась на кошку, а кошка в сердцах съела мышь… Впервые он выслушал эту историю, сидя на корточках под маленьким окном в старой, прокопченной хибарке Кюласоо, и сразу запомнил ее, потому что и сам чувствовал себя тогда мышью, на чьей шкуре каждый мог испробовать свои зубы. Двенадцатилетним мальчишкой ушел он в море поваренком на возивший дрова парусник варпеского Антса, - на ногах поршни, на голове драный картуз, в кармане рубль, вырученный минувшим летом за продажу ягод (об этом рубле никто из домашних не знал, а то едва ли от него что-нибудь осталось бы).
В течение трех десятков лет этот первый рубль превратился в десять тысяч рублей, вложенных в виде пая в «Каугатому», они сейчас покачивались под Тынисом на Ставангерском рейде. Это с трудом добытые деньги, результат великой бережливости и стараний, и порой на него находил страх, что он снова может все это потерять. Ну, авария аварией - корабль ведь застрахован на какую-то сумму, - но есть вещи поопаснее аварий.
Конечно, в Новом Свете, в Америке, власть помещиков не так сильно чувствуется, как в России, но там появились новые помещики - городские помещики, которых гордо величают даже королями: нефтяной король, король стали, король зерна и всякие прочие короли. Если один такой концерн распоряжается своими шахтами, заводами, железнодорожными линиями, сотнями пароходов, хлопковыми и каучуковыми плантациями, площадями земли в десятки тысяч квадратных километров, то он превращается в своеобразное государство в государстве, в его деятельность трудно вмешаться даже правительству, не говоря уже о простом смертном. Даже владелец десятка тысяч рублей в таком концерне подобен таракану среди колес, валов, труб и цилиндров машины океанского парохода.
Вот брат Матис утверждает, что будто бы там, где нет рабов, не могут возникнуть и господа… Он, Тынис Тиху, не верит в это. Рабство не чуждо людям. Человек когда-то превратил свободного лесного волка в своего нынешнего сторожа и ищейку - в собаку (которую он теперь, по его словам, даже «любит» - то есть чьих щенков он сует в мешок с камнями и топит); вольную степную лошадь он превратил в смирное рабочее животное (которое он тоже «любит», во всяком случае намного больше, чем дикую лошадь), - не удивительно, что человек старается превратить в рабов и себе подобных. Вообще на свете мало народов, которые не вкусили бы в том или ином виде рабства. Ведь и нынешние массы рабочих на фабриках и заводах являются уже наполовину рабами. Социализм, кооперативы, коллективный труд - мечтания волостного писаря Антона Саара… Тынис Тиху не верит, чтобы какой-нибудь кооператив, какое-либо общественное предприятие смогло дать ему и его деньгам твердое обеспечение. Не слепым разъезжал он долгие годы по различным портам света, он многое видел и подметил, да и вычитал немало. И сейчас в его шкафу, в углу каюты, стоят восьмитомная «Всемирная история» и кое-какие книги по экономическим вопросам и фрахтовым рынкам. В наши дни ни один капитан не может обойтись одними лишь астрономическими и навигационными справочниками да табелями, если он хочет, чтобы корабль не только благополучно плавал по морю, но и кое-что зарабатывал, приносил прибыль! О да, для мелких судов и для карликовых корабельных компаний последнее становится все труднее. Теперь какой-нибудь сильный, безжалостный король концерна легко достигает такого могущества, что в сравнении с ним даже рууснаский Ренненкампф покажется ничтожным пигмеем, который должен глядеть в оба, как бы с него не содрали шкуру. Если, скажем, какой-нибудь главный директор большого концерна заберет в той или иной стране и политическую власть в свои руки (президенту сунет банковский чек, а народ легко обмануть обещанием какого-нибудь «нового», лучшего порядка), он сможет далеко превзойти всех неронов и прочих тиранов. Полуголодный, неустойчивый народ дал себя одурачить и христианским попам, и пророкам полумесяца. Его обманет любой новый пророк, особенно если он вместо далекого небесного рая посулит более достижимый земной рай. Да и рекламная техника теперь ушла вперед. Если на рекламу ничтожной брючной пуговки американские конкурирующие фирмы расходуют целые страницы газет, трудно ли расхвалить «новый порядок» какого-нибудь нового проповедника или его новый «подлинный, невиданный и неслыханный доселе жизненный уклад»! К тому времени, когда народ заметит, что земной рай что-то замешкался с приходом, проповедник-тиран - король концерна - будет уже прочно сидеть в седле, крепко держать вожжи власти в руках и сумеет оборудовать для недовольных и строптивых застенки с гораздо более совершенной техникой, чем те примитивные средства, которыми располагала средневековая инквизиция. Как же иначе! Нынче, особенно в последние годы, когда некоторые ловкачи уже парят соколами в поднебесье, и техника подавления возроптавших народных масс продвинулась вперед семимильными шагами.